Рене Карлино - Прежде чем мы стали чужими

– Конечно, Эли, я не такая старая, – улыбнулась я.

Он покраснел:

– Я знаю, что нет, – он явно нервничал. – Я спрашиваю, потому что я видел это тату, однажды, когда вы были с высокой прической. – Он остановился и сглотнул.

– Продолжай, – мне стало интересно.

– Голубка зеленых глаз, ведь там написано это, да?

Я кивнула.

– Вас кто-нибудь так называл?

– Да, кто-то, кого я раньше знала. – Мой пульс забился быстрее при мысли: «К чему он клонит?»

Он выудил из кармана бумажный прямоугольник.

– Помните, у нас было соревнование оркестров, и там была одна девочка из Юго-западной Высшей школы, которая играла на трубе?

– Конечно, – я не могла понять, о чем он говорит.

– Ну и вот, мне тогда показалось, что мы с ней понравились друг другу, но никто не решился подойти первым. Не важно, я решил проверить, может, она написала мне в «Упущенных встречах» на Крейгслисте, и увидел там это.

Он развернул бумажку и протянул мне.

Голубке зеленых глаз:

Мы встретились без малого пятнадцать лет назад, когда я въехал в комнату рядом с твоей в общежитии Нью-Йоркского университета.

Ты называла меня – мой быстродруг. Мне хотелось думать, что я был чем-то большим.

Мы жили в постоянном восторге от поисков себя в музыке (ты с ума сходила по Джеффу Бакли), в фотографии (я не мог перестать снимать тебя), в прогулках по парку на Вашингтон-сквер и во всех прочих странных занятиях, которыми мы пытались заработать на жизнь. Я узнал о себе за этот год больше, чем за все предыдущие.

А потом все это рассыпалось. Мы потерялись тем летом после окончания. Я уехал в Южную Америку работать на Нэшнл Джиогрэфик. А когда я вернулся, ты исчезла. Я до сих пор задаю себе вопрос, не переборщил ли я с этой свадьбой…

Я больше не встречал тебя, но месяц назад… Была среда. Ты раскачивалась на каблуках, стоя на желтой линии по краю платформы метро, в ожидании поезда на линии F. Я не сразу узнал тебя, а потом было слишком поздно, и ты исчезла. Опять. Но ты назвала мое имя – я прочел это по твоим губам. Я пытался остановить поезд силой воли. Хотя бы чтобы сказать тебе – привет.

После той встречи все чувства и воспоминания юности нахлынули на меня, и весь этот месяц я только и думаю, где ты и как ты живешь. Наверно, я окончательно спятил, но не хотела бы ты встретиться, немного выпить и обсудить прошедшие полтора десятка лет?

М.

(212)-555-3004

Потрясенно раскрыв рот, я перечитала сообщение про себя три раза.

– Миссис Портер, это письмо действительно вам? Вы знаете этого М.?

– Да, – ответила я дрожащим голосом. Мои глаза наполнились слезами. Я обняла его. – Спасибо тебе.

– Ух ты, круто! Я никогда не думал, что эти объявления работают. Здорово, что у вас есть это тату. Вы ему позвоните?

– Наверное. Эли, я страшно тебе признательна, но мне надо бежать. Можно мне взять объявление?

– Конечно. Оно же ваше.

Я благодарно улыбнулась ему сквозь слезы, подхватила свои вещи и побежала по лестнице к выходу, чтобы позвонить Тати.

Она ответила с первого гудка:

– Алло?

– Привет, ты занята?

– Я в салоне, – сказала она. Вскоре после окончания колледжа Брендон бросил ее. Она немедленно очень коротко остриглась, выкрасила волосы в угольно-черный цвет и ходила так все пятнадцать лет. Думаю, это был своего рода зарок. После Брендона у нее не было никаких постоянных отношений, за исключением ее парикмахера.

– Можно я приду прямо туда?

– Конечно. А что стряслось? Ты как-то странно говоришь.

– Да нет, – ответила я, тяжело дыша.

– Ладно, давай приходи.

Помните спортивную ходьбу? Когда-то в восьмидесятых было такое краткое массовое увлечение? Такой странноватый способ быстро ходить, виляя бедрами из стороны в сторону. Оно до сих пор включено в олимпийские виды спорта.

Так вот, я промчалась этой спортивной ходьбой шесть кварталов с такой скоростью, что могла бы выиграть золотую медаль.

Я влетела в салон и обнаружила Тати, сидящую в первом же кресле, в черной парикмахерской накидке. Ее голова была покрыта фиолетово-черной краской и укутана в целлофановую шапочку, а парикмахер делал ей массаж плеч.

– Я в процессе, – сказала Тати, указывая на свою голову.

– Привет, – сказала я парикмахеру. – Я могу это поделать.

Девушка улыбнулась и ушла. Я встала у Тати за спиной и стала разминать ей плечи.

– Ой, потише, твои виолончельные лапы слишком грубые, – взвыла она.

– Да помолчи ты, мне надо с тобой поговорить.

– Ну так говори.

– Он хочет со мной встретиться.

– Ты о чем?

Я рассказывала Тати про то, как встретила Мэтта в метро, но это было два месяца назад.

– Прочти, – сунула я ей листок бумаги.

Через секунду она начала всхлипывать.

– Ты что, плачешь? – спросила я у нее из-за спины.

– Наверно, это гормональное. Все это так грустно. Почему мне кажется, что он напрочь забыл, как все было на самом деле?

– Не знаю.

– Грейс, позвони ему. Вот прямо сейчас иди домой и позвони.

– И что сказать?

– Просто поговори, чтобы понять, в чем дело. Ты все почувствуешь. Мне кажется, это похоже на прежнего Мэтта, того, вдумчивого и глубокого.

– И мне тоже, правда?

Она выскочила из кресла, посмотрела на меня и указала на дверь:

– Иди сейчас же.

МЭТТ

Во вторник, спустя несколько недель, как я повесил письмо для Грейс на Крейгслисте, я шел к рабочему зданию от метро, и мне позвонил мой восьмилетний племянник. Он хотел спросить, не стану ли я спонсором его участия в спортивном пробеге. Я любил малыша и ответил, что стану с радостью, но только я хотел повесить трубку, как к телефону подошла его мать.

– Маттиас, это Моника.

– Привет. Как Александр?

– Отлично. Вкалывает, как собака, оставляя позади всех партнеров. Все как всегда. Ты же его знаешь.

– Ну да, – ответил я с некой горечью. – Ну а ты? Как жизнь в Беверли-Хиллз?

– Маттиас, оставь ты эту фигню.

– В чем дело, Моника?

– Мне позвонила Элизабет. Она сказала, что у них с Брэдом будет ребенок.

Моя невестка могла бы выиграть любой чемпионат по метанию мяча по яйцам.

– Да, я в курсе. Я имею честь работать с этими козлами каждый день.

– Она восемь лет была мне сестрой, Маттиас. Тебе не кажется, что я имею право знать?

Я засмеялся.

– Да вы даже не дружили толком, так что называть ее сестрой просто смешно. И это она меня бросила, помнишь?

– Сам ты козел. Она бы не ушла от тебя, если бы ты не был так зациклен на Грейс.

– Грейс не имеет никакого отношения ни к моему браку, ни к моему разводу.

– Ну да, конечно. Элизабет говорила, ты так и не избавился от ее фотографий.

– Я никогда не избавлялся ни от одной своей фотографии. С чего бы? Я фотограф. Грейс была сюжетом многих моих ранних работ. Уж кому об этом знать, как не Элизабет. Почему мы с тобой вообще это обсуждаем?

– Я хотела убедиться, что она получит наш подарок.

– Почтовый сервис тебе в помощь. Она все еще проживает в нашей старой квартире. Знаешь, в той самой, что я оставил ей, чтобы она могла вить гнездо и заводить детишек со своим приятелем.

– Мужем, – поправила она.

– Пока, Моника. Передавай Александру привет.

Я отключился, глубоко вздохнул и в сто десятый раз на этой неделе задал себе вопрос, что же за херня происходит с моей жизнью.

Придя на работу, я застал Скотта заваривающим кофе в комнате отдыха.

– Ты получил какой-нибудь ответ на свой пост? – спросил он.

– Не-а, только несколько милых дам предложили стать моей зеленоглазой голубкой.

– Балда ты. В чем твоя проблема? Воспользовался бы ситуацией. Она, может, никогда не увидит того письма, но это не значит, что она единственная зеленоглазая голубка в округе, – и он захлопал на меня ресницами.

– То-то и оно. На пути сюда я думал о своей жизни.

– Ого…

– Нет, послушай. У нас с Моникой, моей самой первой подружкой, были такие дурацкие отношения, когда все фальшиво, все напоказ – только чтобы произвести впечатление друг на друга и окружающих.

– Ну и что такого? Вы были молодыми.

– И то же самое было с Элизабет, по крайней мере сначала. Мои отношения с Моникой задали тон моему браку с Элизабет. А когда дошло до реальной жизни, мы этого не вынесли. А с Грейс такого не было. Никогда. С ней все было по-настоящему.

– Так вокруг есть другие Грейс.

– Так нет, старик. Я же тебе говорю. Мы просто встретились в неправильный момент. Прошло пятнадцать лет, а я все думаю о ней. Я был женат на другой, на умной, красивой женщине, но иногда я думал о Грейс и о том, как было бы, останься мы с ней вместе. Я мог заниматься любовью со своей женой и думать о Грейс. Понимаешь, какая херня?

– «Заниматься любовью»? Мэтт, это так трогательно, – ухмыльнулся он, стараясь не заржать.

– Не выпендривайся.

– Я только говорю, что тебе пора начать жарить цыпочек. Ты и так затянул. Никаких больше «занятий любовью». Считай, это доктор прописал.

Он хлопнул меня по плечу и вышел.

Позже на неделе в мою кабинку зашла Элизабет. Я, откинувшись в кресле, играл в «Энгри Бердс».

– Мэтт?

Я поднял глаза. В развевающемся платье для беременных, обнимающая руками выпуклость живота, она выглядела как сама Мать Земля. Элизабет была красива естественной, природной красотой. Простые черты, простые русые волосы, хорошая кожа и легкий солнечный румянец круглый год. Отвратительной в моих глазах ее сделал характер и то, с какой легкостью она предала наш брак.

– Чего?

– Мне казалось, тебе надо отредактировать примерно тысячу фото?

Я снова сфокусировался на верещащих птицах.