Наталия Вронская - Превратности любви

— Да, я люблю вас. Разве вы не видите этого? Чувство мое сильно и крепко. Я хочу быть с вами, я хочу, чтоб вы стали моей!

— Прекратите сейчас же! — воскликнула Соня. — Вы говорите такие вещи… Это непристойно!

— Будет вам. Не говорите так… Любовь не может быть непристойной, — улыбнулся Павел.

Ему искренне казалось, что ничего особенного он не совершает. Он любит, он говорит об этом открыто… Ему нечего стыдиться! Отчего же Соня так покраснела, так разгневалась? Что так возмутило ее? Павел подумал, что ему стоит тотчас же поцеловать ее и, верно, этот поцелуй изменит настроение Сони. Она, видимо, просто не верит ему. Он попытался ее обнять, но Соня отшатнулась и выставила вперед руки:

— Не смейте этого делать! — Тон ее голоса и поведение были решительны и недвусмысленны.

Павел остановился.

— Нет, вы просто не верите мне, — сказал он. — Мое чувство сильно и искренне. Я безумно люблю вас! Вы видели, вы не могли не видеть (я подмечал ваши оскорбленные и ревнивые взгляды), когда я оказывал внимание всем этим горничным и служанкам. Да, я изменял Юлии… Но вы, верно, думали, что я изменяю вам! Вы с такой страстью смотрели на меня! Я видел это, и не мог не радоваться. Вы ревновали меня ко всем, значит, любили. Любили и любите, как я сейчас люблю вас. Ваша страсть вызвала мою ответную любовь!

Это Павел сочинял на ходу, но теперь ему действительно казалось, что все именно так и было. Что Софья любила его и продолжает любить. Что она ревновала его за то, что он не женился на ней, а женился на Юлии и все это время переживала тайные страсти.

— Да что вы такое говорите? — Соня была удивлена безмерно. — Никогда я не любила и не ревновала вас!

— Любили! — с жаром сказал Павел. — Любили! Но я имел глупость жениться на вашей сестре, поддавшись… Впрочем, неважно… но теперь…

— Теперь мне это неинтересно слушать! Я не любила и не люблю вас! Не ревновала и не ревную. Мое желание, чтоб вы были счастливы с Юлией, и более ничего. Да, я видела ваши… ваши непристойности с прислугой. Они шокировали меня! Но это была обида за сестру, не более того!

— Вы все видели, все понимали, но все же оставались в моем доме, — спокойно произнес Павел, и глаза его заблестели. — Отчего? Не было ли тому тайной причины, о которой я догадываюсь?

— Причина была одна: уговоры Юлии, не желавшей оставаться тут в полном одиночестве — и терпеть ваши измены!

— Вы, пожалуй, чересчур осведомлены для девицы… — пробормотал Павел. — Но не бойтесь! Ответьте мне на мои чувства, на мою любовь и, будьте уверены — вам я буду верен всю жизнь! Я не изменю вам!

— Вздор! Перестаньте. Я никогда не полюблю вас, это исключено. Это бесчестно! Но кроме этого, вы — неприятны мне. И вы лжете! Вы изменяли бы мне, как и ей, — сказала Соня.

— Так вот в чем причина? Милая, не бойтесь! Я никогда не изменил бы вам! — сказал он пылко. — Вы должны понять это! Что такое ваша сестра? Слабое, болезненное, вечно всем недовольное создание. Разве с такой женой мужчина может быть счастлив? Нет. Решительно нет! Это обуза, тяжелая ноша, от которой только и ищешь избавления! Вы же совсем иное дело, дорогая моя, Моя Соня… — шепнул он.

— Прекратите! Перестаньте немедленно! — Софья была шокирована до глубины души. — Как вы смеете?

— Да смею, смею! Это право дает мне любовь, которую я испытываю к вам! Глубочайшее и подлинное чувство… — Тут он наконец обнял ее, к чему стремился во время всей этой бурной сцены.

— Не смейте! — Соня, оскорбленная, униженная подобным домогательством, отталкивала его от себя изо всех сил. — Не смейте! Вы не имеете права! Я сейчас же уеду!

— Нет, нет… Или вы думаете, что я так просто отпущу вас? — Он приблизил свое лицо к ней.

Это лицо, прежде казавшееся ей красивым, вдруг, сделалось так отвратительно! Она бы закричала, но ей было стыдно перед прислугой, которая невольно окажется свидетелем этой гадости, и перед сестрой.

Павел попытался поцеловать ее, но она отвернулась, и его поцелуй пришелся на щеку вместо губ.

— Да пустите же меня! — Она так толкнула его, что он, не ожидавший такой силы, внезапно отпустил Соню.

— Не думаете же вы, — тихо сказал он, — что я вот так просто отпущу вас? Уехать сами вы не сможете, а я… Я, пока не добьюсь вашей благосклонности, не уеду отсюда сам и не выпущу вас.

— Какая мерзость… Как вы можете… Вы противны мне…

Все это было отвратительно, мерзко, непристойно! Это было откровенное домогательство. Противное, низкое… Ей казалось, что она от стыда больше никогда никому не сможет взглянуть в лицо. Мерзкие желания, замаравшие ее, и человек, задевший ее душу своею странною гилью[6] — все это вот тут, рядом! Никогда ей не избавиться от него… Никогда? О нет! Не так-то просто было ему воспользоваться се наивностью и неопытностью! Она сумеет вывернуться из этой гадости, не замаравшись.

Видя отвращение на ее лице, Павел подумал, что это пройдет. Причиной всему девичья неопытность и его неожиданное пылкое нападение. Конечно, девице трудно сразу принять такой натиск и согласиться на то, чего он хотел добиться. Но пройдет время, а он действительно не собирался так легко отпускать ее в Петербург, она попривыкнет, и он возьмет «крепость» измором. Тем слаще будет победа! Он сейчас действительно думал, что влюблен. Более того, он сделал бы все, чтобы законным путем обладать Соней, но это было невозможно. Ни смерть Юлии, ни развод не сделали бы их брак возможным, ибо став мужем ее родной сестры, он считался Соне родным братом. Поэтому иного выхода не было…

Он искренне считал, что любит. Считал, что сможет быть верным. Хотя так странно было думать и говорить о верности тогда, когда он собирался изменять собственной жене. Видя теперь отвращение и неприязнь на лице Сони, но его это вовсе не смутило. Ему казалось, что существует только один способ победить эти чувства в ней. Сделав резкое движение, воспользовавшись ее замешательством и слабостью, он вновь схватил Соню в свои объятия, прижал к себе и стал жадно целовать.

Ужас, ужас! Отвращение и страх овладели бедной Соней. Вывернувшись ужом из рук Павла, она вырвалась и бросилась бежать к дому. Он не погнался за ней. Еще чего не хватало! Это действительно могло привести к совершеннейшей огласке, а Павел этого все же боялся. Он некоторое время оставался в одиночестве, предаваясь своим размышлениям и тяжело дыша, переживал предвкушение возможной добычи. Ему, как заправскому охотнику, это чувство погони было милее всего. Потом он вытер губы и тоже направился к дому.

— Поразительно! Поразительно! Вот чепуха! И совершенно это неправда! — Госпожа Тургенева стояла в гостиной своего племянника. — Каково? Нет, каково? И этот вздор я вынуждена слышать от каждого, кто считает своим долгом обрадовать меня новостями! Александр, да что же ты молчишь?! — воскликнула она в сердцах.

А что тут можно было ответить? Александр рад бы успокоить тетушку, но не знал как.

— И вот я встречаю сегодня Дарью Михайловну, — продолжала госпожа Тургенева, — ты знаешь ее, она живет тут неподалеку… И вдруг, она мне объявляет: «А слышали ли вы, что Лидия Ивановна, племянница ваша, сбежала из дома?» — «Как? — воскликнула я, — Что за вздор?» И тут она мне сообщает чудовищную, просто чудовищную сплетню! Что будто бы Лидия на медни сбежала с этим итальянцем, что…

— Это именно так, тетушка, — прервал бурную тираду племянник.

— Да как же такое может быть? — Госпожа Тургенева беспомощно упала в кресла.

— Очень просто. Впрочем, я сам виноват… Мы даже не разговаривали почти последнее время…

— Не разговаривали? Что за жизнь была у вас? Вот они, новомодные веяния. То ли дело раньше? И подумать невозможно было, чтобы раньше в семье такое приключилось! Ах, жена не хочет разговаривать! Да на то и муж, чтоб жену проучить. Словом, примером, в конце концов, не обращал бы внимания на ее надутое лицо да гнул бы свою линию! Вот, помню я историю…

И тут тетка поведала племяннику давнишнее приключение, которое случилось с одной ее родственницей. И то сказать, что происшествию этому было уж с лишком как пятьдесят лет, но было оно весьма поучительно для супругов, и хотя с некоторым опозданием, но госпожа Тургенева рассказала ее племяннику. Одна из ее теток вышла по своей воле замуж за предприимчивого, хотя и бедного, дворянина. Тетке этой было тогда четырнадцать лет, а мужу ее уже за тридцать. Он более женился на ней для того, чтобы умножить свое состояние и обеспечить свою многочисленную родню. Она же была единственной наследницей своих родителей. Поначалу, конечно, жилось ей нелегко. Такая разница в возрасте создавала множество недоразумений. К тому же и сестры, и тетки мужа много старше, не желали мириться с ее положением хозяйки в доме. Молодая жена даже грозилась, что убежит в монастырь. Просила мужа отпустить ее своей волей и обещала оставить ему все свое состояние. Но муж, человек взрослый и неглупый, был благодарен жене, да и любил ее, возможно, только и отвечал на это, что «куда же ты от меня денешься!», смеялся и держал все богатство в своих руках, не потакая жене, но и не обижая ее, и не отпуская от себя. Потом тетки да сестры вышли замуж и разъехались кто куда, и жена его сделалась полною хозяйкой в доме. Отношения их стали прекрасными, да и сама молодая женщина вошла в возраст, сделалась матерью. И так и прожили они вместе дружно, до самой смерти.

— Вот! Хотя она и в монастырь просилась, а не к любовнику, но он не пустил ее, оберегая ее от собственной глупости! А нынче ты виноват! — продолжала госпожа Тургенева. — Как ты допустил до такого? Разве не долг мужа оберегать свою жену от разных опрометчивых поступков? Когда ты видел ее смятение, ее увлечение — неужели ты не мог насторожиться? Не мог упредить ее неразумия?

— Да как упредить?