Наталия Вронская - Превратности любви

— Хоть в подвал запереть! Но до такого — не допускать! — решительно заявила тетка.

— В подвал? — изумился племянник.

— В прежние времена и не такое бывало, когда муж охранял честь своего семейства! Женщины слабы, глупы… Нас надо остерегать!

— Вот, оказывается, как… — пробормотал Александр. — А Лидия считала себя очень умной…

— Считать-то она считала, она о себе могла что угодно думать. Но ты-то разве не видел ее глупости? По слабости она увлеклась каким-то иностранцем, каким-то проходимцем… Как все произошло? Я решительно требую объяснений! — Тетка уселась поудобнее, сняла чепец и посмотрела на Александра.

Видя такую настойчивость, Александр понял, что ему придется все же давать объяснения.

В тот последний вечер, когда Лидия еще была дома, Александр и подумать не мог, что дело обернется именно таким образом. Конечно, она была нервна, но такой она бывала часто. Она, как всегда, была чем-то недовольна, придиралась к прислуге, разругала в пух и прах повара и обед им приготовленный, даже отхлестала свою горничную по щекам, чего никогда себе раньше не позволяла. Когда рыдающая девушка убежала, напутствуемая оскорблениями хозяйки, Александр не сдержался и довольно резко упрекнул ее в дерзости.

— Как ты смеешь! — возмутилась Лидия и ударилась в слезы. — Как ты смеешь! Делать мне замечания! Ты, негодный человек… Ты погубил меня и продолжаешь губить меня теперь…

— Вот интересно. Я погубил тебя. Чем же, позволь спросить? — Он разозлился на нее и чуть ли не впервые пожелал устроить сцену.

— Ах, чем? Да тем, что я живу здесь, в этом захолустье!

— Москва — вовсе не захолустье…

— Нет! Захолустье совершенное… А я хочу — в столицу! В Петербург! Ах, если бы вы только знали… — Лидия заломила руки и замерла, запрокинув заплаканное лицо.

— Что же? — спросил Александр. — Просветите меня. Будьте откровенны…

Лидия уставилась на него, гипнотизируя его взглядом, и наконец высказала то, что уже много лет таилось у нее на душе:

— Если бы вы три года назад не увезли меня из Петербурга! Вы вернулись тогда из похода такой… Я даже не узнала вас… Конечно, мы не ладили и раньше, но вы, увидев меня в Петербурге, вовсе не оценили того, что этим я избежала всех ужасов двенадцатого года, когда француз вошел в Москву…

— Нет, это не так! Я полностью оценил это, и был рад и благодарен Богу, что вы живы и что вы убереглись от тех неприятностей, что творились тогда в Москве…

— О нет! Вы ревновали! Вы ревновали меня к моему успеху в свете, ко всем моим знакомым! В то время, когда вы терпели нужду и лишения, я была весела и покойна…

— Как же низко вы думаете обо мне… — прошептал Александр. — Поверьте, ничего этого не было в моих мыслях.

— Это была ревность! Ревность к моим успехам! Вы знали, что если сами заживете в столице, то с вашим характером, с вашей манерой не найдете там успеха! Какие у вас были блестящие знакомства среди сослуживцев! Весь свет мог бы открыться перед вами! Блестящая фамилия Тургеневых открыла бы вам все двери! Каков был ваш кузен Александр, какой блестящий человек! Как жаль, что он так рано скончался! Вот кто бы придал много блеску имени! Но вы! Вы не таковы… Вы предпочли сделаться букою! Вы прятали меня ото всех и прятались сами, и в конце концов… В конце концов вы силою вывезли меня из столицы! — почти уже кричала Лидия.

— Прекратите! — Такая картина, нарисованная пред ним его женой, возмутила и оскорбила Тургенева.

Так вот каким он всегда был в ее глазах. Немудрено, что она почти ненавидела его. Тиран, деспот, человек не способный быть светским, угрюмый московский помещик! Что ж, быть может, это было именно так. Но нежелание его жить в Петербурге диктовалось не тем, что он опасался неудач… Он просто не любил этой столичной жизни! Всегда он стремился только к одному — к разумной деятельности. И, коль скоро искать себе службу в столице он не мог, он желал жить в своем доме и управлять своим имением как должно. Быть хозяином на своей земле и главенствовать над вверенными ему душами по совести и чести!

Лидия же тем временем продолжала:

— А эти ужасные времена в деревне! Вы вынуждали меня постоянно сопровождать вас, делали меня затворницей вашего имения! Лишали меня тех знакомств, что я имела здесь! И если бы вы хоть умели дружить с соседями, но разве вы способны на это? Ваш суконный сюртук, ваш деревенский вид!..

— В деревне все так живут! — ответил он.

Так, значит, он — тиран и мучитель, запиравший жену в деревне! А тетка только что говорила, что жену надобно было «хоть в подвал запереть»! Каков бы он был тогда, если бы выполнил этот ветхий завет старины!

— А я так не желаю! — говорила тем временем жена. — Признайтесь, вы все это делали из-за ненависти ко мне! А теперь, видя мое удовлетворение от жизни, задумываете вновь какую-нибудь гадость, мстя мне за мое счастье!

— Покой? Довольство? Да в последнее время у вас нет ни того, ни другого! Вы нервны и раздражительны, вы несчастны! — воскликнул Александр.

— Вы же хотите сделать меня еще более несчастной!

— Я желал бы сделать вас счастливой, и что бы только ни отдал, чтобы мы с вами жили спокойно и радостно!

— Только ваша ревность! — крикнула Лидия. — Ревность к моему блеску…

— Ревность? Да, ревность! — Тургенев тоже уже не сдерживался. — Вы держите меня за совершенного болвана, не так ли? Ревность к вашим успехам в свете! Каково! Ревность… Да, когда-то я ревновал, потому что хотя мы и не были никогда слишком близки, но вы были моей женой, мы прожили вместе немало лет, и поначалу все у нас было хорошо. Ревность! Да, когда три года назад, вернувшись, я узнал о ваших приключениях, о вашем любовнике…

— Что? — Лидия, казалось, была безмерно удивлена.

Она покраснела и уставилась на мужа во все глаза.

— Неужели вы полагали, что я ничего не знал? — спросил Тургенев. — Мне первому все сразу стало ясно. И я старался сберечь остатки вашего и своего доброго имени. Каково было мне слышать все эти сплетни? Ну что ж, насмешки над собой я мог терпеть, но смеялись же и над вами. Если бы вы были разумны и поняли бы, что лучше для нашего счастья — это жизнь в деревне. Я не мог уверять вас в разумности отъезда из города. Я полагал, что вы все понимаете… И просто не можете совладать с одиночеством в деревне, оттого и не хотите жить там. Но позднее мне стало ясно, что вы держите меня за дурака. Вы желали жить хотя бы в Москве, я бы решительно не пустил вас в Петербург. Но и в Москве у вас были увлечения, романы, измены…

— Но для чего вы закрывали на все это глаза? Для чего все это терпели? — спросила Лидия.

Краска уже сошла с ее лица, и она стояла совершенно бледная, глядя на Александра.

— Я знал, что ни вы не любили меня, ни я не любил вас. И не ревновал. Впрочем, вы были достаточно осторожны, и сплетни, хотя и доходили до меня, но о ком их нет? Любая светская женщина может стать жертвой сплетен. Теперь же, я чувствую, что-то происходит с вами…

— Нет! Ничего! Я рада, что вы были откровенны. И я могу ответить вам, — сказала она. — Я не люблю вас и не любила никогда. Мне было забавно наблюдать в первые годы после нашей женитьбы, как вы нежны ко мне, как ищете моего расположения и угождаете мне. Я бы всегда могла получать ваше расположение, если бы пожелала…

— Если бы я был достаточно глуп, как бы вам этого хотелось… Не думаете же вы, что могли дурачить меня вечно?

По правде говоря, Лидия именно так и думала. Она вновь покраснела и опустила глаза.

— Довольно долго, конечно, — усмехнулся он, заметив ее смущение. — Но ничего нет вечного.

— Вы всегда были смешны и мне противны. Ваша эта манера, такая невозмутимо-спокойная… Вы, когда были молоды, то и тогда не имели блеска! Если бы вы только знали, как ценят женщины это качество…

Он в упор смотрел на жену и удивлялся. Удивлялся, как несправедливо были они соединены судьбой. Блестящая бабочка Лидия и он. Ей бы другого мужа, она, быть может, была бы счастлива и довольна… Был бы ее муж блестящим или жестким человеком, способным держать ее в повиновении, как знать… И ему, Павлу, — жену бы спокойную, милую, не такую яркую… стремящуюся к светской жизни.

— Знайте же, что я ненавижу вас. И всегда ненавидела, — сказав это, Лидия умолкла, тяжело дыша.

Александр встал и молча вышел, не зная, что тут можно было еще сделать. Они никогда не жили дружно, но он и не подозревал, какую бурю страшных чувств вызывал в ней. Тургенев решил, что непременно уедет, как можно скорее уедет в свое имение. Пусть живет, как знает. Может быть, время примирит их, а может быть, и нет…

А наутро он нашел письмо от жены, которое лежало в его кабинете на столе. Лидия писала:

Дурочка! Бежала с проходимцем. И она надеется, что он женится на ней… Ну что тут поделаешь? Надо, верно, искать ее, догнать, вернуть. Пусть она презирает, пусть ненавидит, но пока еще все можно исправить. По крайней мере, можно еще спасти жизнь Лидии, ее положение.

Но теперь, когда тетка прибежала к нему со своими известиями, и Тургенев, не торопясь, все рассказывал ей, уже было поздно. Всем стало известно, что глупая Лидия сделала свой адюльтер достоянием московской публики и главных сплетников из своего окружения. Она доверилась какой-то светской приятельнице, и та, недолго думая, рассказала обо всем своим знакомым, а те рассказали другим, и, таким образом, всем все стало известно.