И нашла только скомканные простыни.

Она вздохнула.

Дивная ночь – или дивный сон?

В любом случае это было чудесно. В любом случае потом неизбежно наступило бы утро.

Ну и ладно.

Неожиданно она осознала, что вспоминает тех мужчин, с которыми была близка. Полгода она прожила с профессиональным футболистом – потрясающим в постели, но уж больно недалеким. Потом у нее был весьма успешный бизнесмен, который в ресторане всегда доставал калькулятор, чтобы как можно точнее высчитать чаевые. Он полагал, что прав во всем, и никогда не давал ей возразить. Вспомнила она и собрата по профессии – актера, который настолько уверовал в равенство полов, что однажды даже не вышел из машины, пока она меняла колесо…

Впрочем, имелись у них и хорошие стороны – в большинстве случаев Лизе удавалось находить мужчин нежных и с чувством юмора, а недостатки есть у всех. Да и она сама – не исключение: недаром же каждый из них в конечном итоге уходил от нее. Элизабет сознавала, что нетерпелива и привыкла возводить барьеры вокруг себя. Все дело в том, что никто, ни один из этих мужчин, не любил ее настолько сильно, чтобы захотеть остаться рядом с ней и постараться преодолеть эти барьеры…

Расставаясь с футболистом, она спросила его: почему он испытывал необходимость обольщать столько разных женщин в течение жизни? «Хотел почувствовать, что я любим», – ответил он. Не был ли такой ответ своего рода упреком, что она не любила его, только его? Несомненно. Но так же верно, что ему важнее всего быть любимым. В этом она всегда ощущала свою несхожесть с ним. Потому что для нее чудо состоит в том, чтобы любить. Это не означает, что оно непременно предполагает счастье, нет. Со счастьем всегда можно разобраться. А чудо не позволяет собой управлять. Оно падает с неба неожиданно, слишком рано, слишком поздно, или совсем не падает, и нужно примириться с этим, ибо ничто иное никогда не будет столь же притягательным и фатально неизбежным.

И все-таки все мы зависимы, продолжала размышлять она, хоть всю жизнь и пыталась доказать свою независимость. Достаточно добраться до сути, чувства, направляющего нас, а затем выпустить его на волю, полностью отдаться ему, и оно дарует нам потоки счастья, растерянности или тревоги, столь характерные для любой зависимости. Мы зависимы от секса и от того эфемерного полета души, который принято именовать любовью. Зависимы от веры или милосердия, чтобы закрывать глаза на отчужденность и неспособность смириться с неоплаченными долгами. Зависимы от нежности и детской ласки, одураченные и готовые дурачить в ответ других, таких же, как мы сами. Зависимы от одиночества по утрам, зависимы от обмана, слов, грез, винных паров, сигарет, разговоров по душам…

В книге, лежащей сейчас на тумбочке, она прочла удивительную легенду о том, как изначально люди состояли из двух половин. Двое гармонично существовали в едином теле. Но однажды боги разделили их. С тех пор каждый бродит в поисках своей истинной утерянной половинки, второго «я», а когда находит ее, они соединяются в вечной, нерушимой любви. Но большинство людей бродят по земле, так и не найдя того, с кем их разлучили. Или ошибаются, думая, что нашли, и образуют несчастные, недолговечные союзы.

Эта легенда глубоко тронула Элизабет, словно рассказала о ней самой. Она объяснила ее боль, ее мучительное одиночество, ощущение неполноты собственного «я», лишенного части самой себя. Всю жизнь Лиза не переставала чувствовать, как тяжело жить, оставаясь лишь половинкой человеческого существа, частичкой мужчины или женщины, как чудовищно жить одному или не с тем, кто тебе предназначен.

Но тут все ее мысли мгновенно улетучились, поскольку в комнату вошел Ник. Оказывается, он никуда не делся, просто не хотел ее будить и курил на балконе.

Нет ничего более приятного, чем возвращение в реальность. Даже если это еще одна ступенька, на которую мы ставим ногу, шагая вниз; если, случайно, эта ступенька оказывается ступенькой реальности, нет ничего более приятного, чем ее твердая поверхность. Ты решительно спускаешься на эту ступень и, закрепившись на ней, чувствуешь дыхание тех, кто поднимается к безоблачным вершинам.

– Я хочу поцеловать тебя, – сказала Элизабет.

Ник подошел и сел на кровать.

Белокурые локоны Лизы были рассыпаны по подушке, солнечные лучи щекотали ее руки, готовые к объятиям. Юное тело, прелестное и легкое, как мгновение, томилось в ожидании его ласк.

– Который час? – спросила Элизабет.

– Не важно, – ответил Ник.

Казалось, что в этот момент время навсегда остановилось.

Их пальцы переплетаются. Взгляды встречаются, проникая друг в друга, потом Ник отводит глаза, но она приподнимается в постели и приближается к нему – приближается до тех пор, пока не прижимается всем телом, голова ее чуть-чуть откинута назад, а дыхание обжигает его губы.

Они целуются.

А потом касаются друг друга, пробуют друг друга на вкус, блуждают языками, и Лиза потрясена, и боится его – и желает одновременно. Она дрожит, волоски на его теле встают дыбом, а уже вовсю шпарящее солнце высушивает и пот, и слюну на коже.

Ник обнимает ее – так крепко, что ребра будто слегка прогибаются от нажатия. Его лицо вспыхивает от возбуждения, но в то же время ее удивляет, насколько им уютно вместе – насколько вся эта новизна уже знакома.

Им так хорошо друг с другом здесь и сейчас, что все остальное словно ушло в небытие.

А между тем он был женат, она была замужем, но все это не имело никакого значения. В порыве страсти они забыли о той, другой жизни, боясь разрушить, спугнуть свое счастье, такое хрупкое и такое безмерное.

Глава 3 Его жена

Чем руководствуется сердце? Любовью? Что может быть ненадежнее? Можно знать, что такое любовное страдание, но не знать, что такое любовь. Тут и утрата, и сожаление, и пустые руки. Пусть я не буду сгорать от страсти, при мне останется тоска. Ад, где все сулит рай. И все-таки это ад. Я называю жизнью и любовью то, что меня опустошает. Отъезд, принуждение, разрыв, мое беспросветное сердце, разорванное в клочья, соленый вкус слез и любви.

Альбер Камю [3]

Все начиналось с любви. Они знали, что условия не имеют силы, ситуации не имеют значения.

«Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает…» [4] Эти слова из Писания она помнила с детства – ее мама, эмигрировавшая из России, всегда старалась привить ей христианские ценности.

«Любовь никогда не перестает…» – Она свято верила в это.

Лето, ставшее свидетелем зарождения их любви, было полно ярости и красоты. Освежающие ночные дожди продлевали очарование весны, и весь июль листья были молодыми и свежими. А ветры, бушующие над Англией, прочесывали всю страну в своем танце.

Он читал ей стихи:

Дитя, сестра моя!

Уедем в те края,

Где мы с тобой не разлучаться сможем,

Где для любви – века,

Где даже смерть легка,

В краю желанном, на тебя похожем,

И солнца влажный луч

Среди ненастных туч

Усталого ума легко коснется,

Твоих неверных глаз

Таинственный приказ —

В соленой пелене два черных солнца.

Там красота, там гармоничный строй,

Там сладострастье, роскошь и покой…

И она готова была идти за ним хоть на край света.

Он рисовал ей прекрасные картины их совместного будущего, подкрепляя свое красноречие любимыми строками Бодлера:

И мы войдем вдвоем

В высокий древний дом,

Где временем уют отполирован,

Где аромат цветов

Изыскан и медов,

Где смутной амброй воздух околдован,

Под тонким льдом стекла

Бездонны зеркала,

Восточный блеск играет каждой гранью.

Все говорит в тиши

На языке души,

Единственном, достойном пониманья.

Там красота, там гармоничный строй,

Там сладострастье, роскошь и покой… [5]

Он обещал ей, что будет любить ее вечно.

И они любили друг друга, или, по крайней мере, им так казалось, но любовь, у каждого своя, только обнажала их несхожесть.

Она, доверчивая, почти счастливая, слегка испуганная начинающейся новой жизнью, которая превратит ее совсем в другую женщину, пыталась заранее представить себе, как все это будет; он, куда более опытный, понимал всю недолговечность своего чувства к юной девушке, которая обречена стать заурядной женщиной.

Она пленила его как раз тем, что неизбежно уйдет: душевной чистотой, способностью удивляться, атмосферой нетронутой молодости.

Разыгрывающий иллюзорные миры как слишком хорошо срежиссированную счастливую реальность – перед всеми своими женщинами, безмерно восторгавшимися тем, что представляло для него ценность на один день, – он казался ей идеалом будущего.

Или все-таки было нечто большее? Иллюзия, что реальную действительность можно изменить любовью?

Пропасть между ними росла, как растет дерево день ото дня – внешне неприметно, но в то же время глубоко и непреодолимо. Во всем чувствовалось изменение: в его мыслях и действиях, порой даже в чертах лица. И это пугало ее. Он жил словно в другом измерении. Там были его интересы, его мысли и чувства, цели, надежды, желания, судьба…

Его судьба! Стоило ей подумать об этом, как мрак непонятного, всепоглощающего страха накрывал ее своей тенью. Иногда, прежде чем воспротивиться этому, доказать несостоятельность подозрений или молиться в тишине, она ловила мысль о нем, стремительно пробегавшую в ее уме, как и мысль о той его другой жизни, которую она не могла постичь. Эти две мысли были тесно связаны между собой в единое целое, причем одна дополняла другую.

Тусклые очертания идеи мешали ее распознать. Как только она пыталась сосредоточиться на том, чтобы понять стоящую за этим истину, пропадала всякая возможность это сделать. Идея казалась неуловимой, надуманной. Даже минутная концентрация означала ее исчезновение, растворение.