Оказывается, Вальдо просто заехал к своей любовнице, чтобы дать ей отставку! Внезапно Друзилле показалось, что солнечный свет стал ярче, ее неожиданно захлестнула волна радости и облегчения, и она крепко сжала руки.

Так, значит, она ошибалась и в отношении герцогини, и в отношении Бьянки де Сильва! Как она могла быть так глупа? Однако что удивительного в ее заблуждении – перстни были очень похожи, и что ни говори, она сама застала мужа в спальне его любовницы.

Впервые со дня свадьбы Друзилла почувствовала, что герцогиня больше не представляет для нее угрозы; она с облегчением поняла также, что воспоминание об очаровательном личике с надутыми губками и рассыпавшимися по подушке белокурыми локонами больше не будет преследовать ее.

Она порывисто обернулась к сэру Энтони.

– Спасибо за то, что вы мне все это рассказали, – проникновенно произнесла она.

– Но неужели вы поссорились из-за этой ничтожной девицы? – спросил он недоверчиво.

– Нет, мы поссорились не из-за Бьянки де Сильва, – ответила Друзилла.

– Значит, из-за кого-то еще? – настаивал сэр Энтони. – С того дня, как объявили о вашей помолвке, для Вальдо не существовало больше никого другого, Друзилла. Почти все это время мы были вместе, и я знаю, что все его мысли были заняты только вами. Не было ни записок, ни тайных свиданий; он не проявлял ни малейшего интереса ко всем тем красоткам, с которыми прежде проводил столько времени. Я был так рад, что наконец Вальдо нашел ту женщину, которую искал всю жизнь, которую он полюбил всем сердцем и которая так же искренне ответила на его чувство. – Сэр Энтони помолчал немного, а потом продолжил, как бы с трудом подбирая слова: – Потом Вальдо явился ко мне в ту ночь мрачнее тучи, и мне показалось, что я снова вижу его таким, как в дни его юности, – отчаявшимся, глубоко несчастным, скрывающим боль под маской цинизма. Как вы могли, Друзилла, как только вы могли поступить с ним так бессердечно?

– Я не могу вам объяснить, – убитым голосом произнесла Друзилла, – но я изо всех сил постараюсь исправить эту ошибку.

Сэр Энтони улыбнулся и протянул ей обе руки.

– Обещайте мне это, – сказал он. – О, Друзилла, вы так прелестны, я уверен, что, если вы захотите, вы сможете сделать Вальдо очень счастливым. Неужели так трудно двум обаятельным, красивым и наделенным самыми лучшими качествами людям обрести счастье друг с другом?

– Мне казалось, – едва слышно проговорила Друзилла, – что прежде они должны… обрести любовь.

– Ну так постарайтесь обрести ее, – ответил он, – иначе вы потеряете Вальдо. Вы зашли уже слишком далеко, и, если, как в свое время его мачеха, вы лишите его надежды на счастье, один Бог знает, что может случиться.

– Я сделаю все, что от меня зависит, – взволнованно сказала Друзилла, – но, Энтони, помогите… помогите мне!

– Вы знаете, что я всегда готов прийти к вам на помощь, – ответил сэр Энтони. – Я так люблю вас обоих.

Он с нежностью посмотрел на ее маленькое личико, на тревожное выражение ее глаз. Вдруг в холле послышался звук шагов, дверь распахнулась, и они поспешно разняли руки. В комнату вошел маркиз, все еще одетый в костюм для верховой езды, в сопровождении двух местных сквайров, которых он пригласил к обеду. Друзилла знала, что он сделал это, чтобы не оставаться с ней наедине. Маркиз сухо поклонился ей.

– Доброе утро, Друзилла, – сказал он равнодушным тоном, как если бы он обращался к совершенно постороннему человеку. – Я надеюсь, ты хорошо спала?

– Боюсь, я очень устала, – ответила Друзилла. – Мне жаль, что я доставила столько хлопот и тебе пришлось нести меня в спальню на руках.

Неожиданно она смутилась. Ей стало неловко, что он нес ее по парадной лестнице, прижимая к груди, что он укладывал ее в постель. Интересно, что он думал, когда смотрел на ее спящее лицо, на тень от длинных ресниц, падавшую на щеки? Хотелось ли ему прильнуть к ее губам, все еще припухшим от его страстных поцелуев, или он чувствовал лишь отвращение к ней после того, как она с ним обошлась?

Ей было трудно угадать его мысли. Он оживленно беседовал с друзьями о положении дел в поместье, смеялся и поприветствовал сэра Энтони с такой теплотой, что Друзилла испытала укол ревности, вспомнив, каким холодным тоном он разговаривал с ней.

Они прошли в столовую, и она заняла свое место на противоположном от него конце стола. Поскольку их разделяли огромные вазы с оранжерейными цветами, виноградом и персиками, он был избавлен от необходимости включать ее в общий разговор. Он беседовал с гостями, сидевшими по обе стороны от него, предоставив ей общаться с сэром Энтони, который пристально наблюдал за ней.

Внезапно она почувствовала, что не голодна, и не притронулась ни к одному из блюд. Она пыталась сосредоточиться на том, что говорил ей сэр Энтони, но вместо этого она невольно прислушивалась к тому, что рассказывал маркиз, подмечая каждую его интонацию и размышляя о том, как он реагирует на ее присутствие.

Обед показался Друзилле бесконечным. Наконец они встали из-за стола, и маркиз тут же предложил своим гостям отправиться на конюшню и посмотреть новых лошадей.

Он даже не подумал пригласить Друзиллу сопровождать их, и, чтобы не показаться навязчивой, ей оставалось лишь стоять у окна и с тоской смотреть, как они выходят из дверей и спускаются по широкой лестнице. Они давно уже скрылись из виду, однако она еще долго слышала их смех.

Оставшись одна, она стала вспоминать то, что ей рассказывал сэр Энтони. Откуда ей было знать все это? Но тут же она упрекнула себя в том, что не попыталась выяснить раньше, почему маркиз поклялся никогда не жениться.

Она проявила редкостную глупость и безразличие, не попытавшись расспросить об этом старую маркизу, не попытавшись разобраться в том, что им двигало.

Она поняла, какой была эгоисткой, думая только о себе и своих печалях. Она забыла, что другие люди тоже могут быть несчастны, они так же, как и она, могут попадать в безвыходные, мучительные ситуации.

Если Линч так много значит для нее, как же дорог он должен быть маркизу! Ведь с момента рождения он был его родным домом, частицей его самого, потому что в нем жило столько поколений его предков.

«Я была очень бессердечной и нечуткой», – подумала Друзилла и внезапно поняла, что ей нужно делать.

Она быстро поднялась наверх, в свою комнату, не желая беспокоить Розу, сама достала из шкафа шляпку и надела ее. Затем, даже не взглянув на себя в зеркало, она сбежала вниз по лестнице и направилась через парк к маленькой серой каменной церквушке.

Это было довольно далеко, и, когда она наконец подошла к калитке, щеки ее раскраснелись от быстрой ходьбы. Заросший церковный дворик с покосившимися надгробиями выглядел точно так же, как девять лет назад. Она открыла дверь церкви и почувствовала так хорошо знакомый запах сырости, плесени и увядших цветов. Казалось, что время здесь остановилось; всюду царила атмосфера простой, незыблемой веры, которая так отличала людей, живущих близко к природе и к Богу.

Друзилла медленно прошла вдоль рядов и преклонила колени около той скамьи, где она обычно сидела с матерью по воскресеньям. Ей показалось, что если она сейчас поднимет голову, то увидит отца, стоящего на кафедре, услышит его проповедь, как правило, слишком сложную для понимания его бесхитростной паствой.

Внезапно ее охватило желание выйти отсюда на солнечный свет и помолиться у расположенной в тени старого тисового дерева скромной могилы с простым гранитным крестом, где была похоронена ее мать.

Она направилась туда и упала на колени в траву; глаза ее наполнились слезами, и она с трудом разобрала надпись: «Клементина Мэри Морли». Это были всего лишь слова, высеченные на камне, но Друзилле казалось, что ее мама где-то ждет ее, слышит и пытается помочь, протягивая к ней руки, как когда-то в далеком детстве.

«О, мама, мама! – молила Друзилла. – Помоги мне! Я так запуталась, но я люблю его! Я всегда любила его, просто не осознавала этого. Сделай так, чтобы он понял, чтобы он полюбил меня хоть немного, чтобы мы могли быть счастливы вместе!»

Эти слова шли из глубины ее сердца, и она почувствовала, что ее мама здесь, рядом с ней. Ей показалось, что все страхи, так долго мучившие ее, улетучились. Ей больше не нужно было сражаться со всем миром, бежать от мужчин; она снова была простодушной, доверчивой девушкой, как в те времена, когда была жива ее мать.

Все были так добры и ласковы с ней, и она платила окружающим такой же добротой. Лишь когда она осталась одна, страх и ненависть так изменили ее, что весь мир стал казаться ей уродливым и мерзким.

«Научи меня думать о других, а не о себе, мама, – взывала Друзилла, – особенно о Вальдо… я так люблю его… всем сердцем!»

Она еще долго молилась, вкладывая в эту молитву всю душу. Наконец она поднялась с колен и почувствовала, как покой и умиротворенность снизошли на нее. Отовсюду доносилось пение птиц, воздух был напоен ароматом свежескошенного сена, солнечные лучи ласково согревали ее обнаженные руки. Впервые за много лет она обрела душевное спокойствие, впервые со дня смерти ее матери она чувствовала единение с окружающим миром.

Медленно она вышла в парк и направилась к дому. Она знала теперь, что ей делать, и хотя ей предстояла нелегкая задача, она чувствовала, что мама поможет избрать ей правильный путь.

«Я люблю Вальдо, и я сделаю его счастливым!»

Эти слова прозвучали как клятва. Она будет любить его, помогать ему и заботиться о нем, она заставит его понять, что не все женщины такие, как та, которая отравила его детство. Она знала, что единственный путь завоевать его – это отдать ему всю себя, свою любовь, свое сердце и свою душу. Она даже не подозревала, какой замкнутой, подозрительной и недоверчивой она стала из-за всех перенесенных несчастий. Но теперь она поняла, что должна отбросить мысли о себе: только любовью она сможет завоевать его любовь.

* * *

Весь остаток дня Друзилла провела одна, но она больше не чувствовала себя одинокой. Незадолго до ужина возвратились Вальдо и сэр Энтони, но она увидела их, лишь когда все собрались в гостиной.