– Он убил его! Бог мой, он убил Вальдо!

Маркиз медленно приходил в себя и начал различать вблизи тихие, приглушенные голоса. Сначала он не мог вспомнить, что случилось и где он находится, потом разобрал, что один из голосов принадлежит его камердинеру.

– Я умоляю вас, ваша светлость, позвольте мне подежурить эту ночь. Вы и так не отходите от его постели уже четверо суток. Это слишком большая нагрузка для вас. Поспите часок-другой, я обещаю, что в случае чего обязательно вас разбужу.

– Нет, Дженкинс, у вас забот не меньше, чем у меня, – послышался нежный, усталый голос Друзиллы. – Его светлость прошлую ночь спал намного спокойнее, чем предыдущую. Я уверена, что дело идет на поправку.

– И доктор тоже так сказал, миледи, он еще удивился, как быстро заживает рана на плече.

– Меня больше всего волновало не плечо, – вздохнула Друзилла, – а этот ужасный ушиб на голове. Доктор сказал, что это просто чудо, что его светлость не проломил себе череп, когда ударился о парапет.

– Миледи, не стоит так волноваться! Его светлость всегда был очень выносливым и сильным, вот увидите, скоро он как ни в чем не бывало снова будет скакать верхом.

– Ни капельки не сомневаюсь, Дженкинс. Просто я до сих пор не могу забыть тот ужас, когда мне показалось, что Юстас убил его.

– Я вспоминаю все случившееся как страшный сон – дом горит, господин Юстас лежит мертвый на земле, а его светлость сам мало чем отличается от мертвого. Просто удивительно, что мы все не поседели от ужаса.

Друзилла тихо рассмеялась.

– О, Дженкинс, вы так смешно это говорите, но все это чистая правда. Тем более удивительно, что пожар нанес не такой уж большой ущерб. Придется повесить новые портьеры в холле и отреставрировать несколько ковров. Конечно, гостиную нужно будет отремонтировать, но, сказать по правде, я даже рада этому, мне ужасно не нравился этот горчичный цвет, который покойная маркиза выбрала для стен.

– Вот увидите, миледи, через пару дней маркиз будет уже обсуждать с вами эти вопросы.

– Ты так думаешь? – как бы про себя спросила Друзилла.

Даже с закрытыми глазами маркиз почувствовал, что она подошла ближе и, встав возле самой кровати, смотрит на него.

– Он выглядит таким слабым и беспомощным, – прошептала она.

– Не нужно расстраивать себя, миледи, – принялся увещевать ее Дженкинс. – Вы просто устали. Я всегда говорил, что вам не под силу дежурить у постели его светлости все ночи напролет, хотя надо признать, что вы единственная, кому удавалось успокоить его, когда он начинал метаться и звать кого-то. Интересно, кого он звал?

– Я тоже часто об этом думала, – призналась Друзилла. – Похоже, это очень близкий и дорогой ему человек.

Она замолчала, и Дженкинс поспешно сказал:

– Вам что-нибудь нужно, миледи? Свежего лимонаду? На плите стоит горячий чайник. Если я понадоблюсь, вашей светлости достаточно лишь позвонить, и я тут же буду здесь.

– Я знаю, – ответила Друзилла. – Спасибо, Дженкинс, все эти дни вы были мне настоящей опорой. Не знаю, что бы я без вас делала.

– Если бы вы только послушались меня и хорошенько выспались сегодня ночью… – начал Дженкинс, но Друзилла перебила его:

– Не будем больше об этом. Я останусь подле его светлости, пока к нему не возвратится сознание. После этого наступит ваша очередь. И помните, Дженкинс, вы мне обещали ни словом не обмолвиться маркизу о том, что я ухаживала за ним.

– Я обещал, миледи, но мне очень тяжело лгать его светлости, тем более что, если бы не вы, он никогда бы не поправился так быстро.

– Вы дали мне слово, Дженкинс!

– Очень хорошо, миледи. Если я понадоблюсь, звоните не раздумывая.

– Непременно. Спокойной ночи, Дженкинс, и спасибо.

Маркиз услышал, как тихо закрылась дверь. Он лежал, затаив дыхание. Память постепенно возвращалась к нему. Перед его мысленным взором предстал Юстас, стоящий на парапете с поднятой рукой, в которой был зажат кинжал. Потом он увидел, как этот кинжал летит прямо ему в грудь, попытался уклониться, почувствовал резкую боль в плече и покачнулся. Последним его воспоминанием было, как он судорожно пытался удержать равновесие, а потом его поглотила темнота.

Ему казалось, что он звал кого-то, но теперь ему было ясно, что это было лишь игрой воображения, странным, непонятным сном, в котором он пытался кого-то найти, а этот кто-то все время ускользал от него.

Он был очень слаб, но его мозг работал четко и ясно. Не открывая глаз, он чувствовал, что Друзилла все еще стоит около его постели. Неожиданно она склонилась над ним, и шелковистая прядь волос упала ему на лицо. Его окутал легкий аромат весенних цветов.

– Любимый мой, – услышал он ее нежный, ласковый голос, – как бы я хотела отдать тебе все свои силы!

Затем он почувствовал, как ее мягкие, теплые губы легко коснулись его щеки.

* * *

Друзилла смотрела в зеркало невидящим взглядом. Яркий солнечный свет заливал комнату. Роза тщательно укладывала ее волосы, аккуратно прикалывая локоны шпильками, поскольку позже Друзилла собиралась покататься верхом.

– Принести вашу амазонку, миледи? – спросила она, закончив прическу.

Вздрогнув, Друзилла оторвалась от своих мыслей и взглянула на Розу.

– Нет, пока не нужно, – чуть помолчав, ответила она. – Очень жарко, к тому же мне необходимо написать пару писем. Я пока не буду одеваться. Принеси мне пеньюар, а через час я позвоню тебе.

– Слушаюсь, миледи, – ответила Роза.

Она принесла из гардеробной отделанный кружевом шифоновый пеньюар. Друзилла просунула руки в широкие рукава, и легкая прозрачная ткань облаком окутала ее, скорее подчеркивая, чем скрывая изящество ее тоненькой фигурки. Бесшумно ступая в своих белых атласных домашних туфельках по ковру, она вышла из спальни в примыкающий к ней будуар.

Комната была наполнена ароматом цветов; солнечный свет, проникая сквозь решетчатые окна, замысловатым узором ложился на ковер, на котором были изображены украшенные голубыми лентами купидоны и венки из роз. Такими же купидонами была украшена мебель и зеркала в ее спальне.

Друзилла села за стол, придвинула к себе бумагу и обмакнула перо в бронзовую чернильницу, также украшенную купидонами. Она все еще писала письма с выражением благодарности за те подарки, которые они с маркизом получили к свадьбе. За последнюю неделю эта работа мало продвинулась, потому что Друзилла проводила все время у постели маркиза, оставляя его иногда лишь на несколько часов, когда она так уставала, что вынуждена была прилечь ненадолго, чтобы потом с новыми силами продолжить свои ночные бдения.

Теперь дело шло на поправку. Однажды утром, когда она ненадолго оставила его, чтобы принять ванну и переодеться, к ней вбежал Дженкинс и радостно сообщил, что его светлость проснулся и просит есть.

– Дайте ему все, что он попросит, – сказала Друзилла.

– А вы не хотите пойти к нему? – удивился Дженкинс.

Друзилла покачала головой.

– Я обязательно приду, но только когда он сам меня позовет.

Она прождала и этот день, и следующий, но маркиз ни разу не справился о ней. Тогда она поняла, что ждет напрасно. Практически ежечасно Дженкинс докладывал ей о состоянии здоровья маркиза. Доктор был очень доволен. Маркиз все еще был слаб и подвержен приступам головной боли, но ел он с аппетитом и был исполнен решимости как можно скорее восстановить свои силы.

Друзилле казалось, что между ними вырос невидимый, но непреодолимый барьер. Всего несколько шагов отделяли ее будуар от его комнаты, но они с таким же успехом могли находиться по разные стороны глубокой пропасти.

Она надеялась, что найдется какая-нибудь серьезная причина, по которой ей нужно будет повидаться с ним, или он захочет обсудить с ней ущерб, причиненный пожаром. Но дни шли, и Друзилла чувствовала, что даже Дженкинса смущает тот факт, что маркиз ни разу не упомянул ее имени.

Камердинер даже не догадывался, с каким страстным нетерпением она ждет известий о своем муже. По ночам, когда все спали, она подолгу простаивала, прислушиваясь, под дверью его спальни. Она даже надеялась, что услышит, как он бредит, и тогда у нее будет повод войти к нему, положить ему руку на лоб, прижать к груди его голову, как она часто делала в первые дни его болезни, когда он метался в беспамятстве и никто, кроме нее, не мог его успокоить.

В усадьбе все было тихо и спокойно. Сэр Энтони вернулся в Лондон, тело Юстаса увезли в его дом в Хертфордшире, где он и был похоронен, а слуги, чтобы не беспокоить больного, двигались по дому почти бесшумно.

Друзилла чувствовала себя такой одинокой, словно очутилась на другой планете. Ее ничто не интересовало, она ничего не хотела, она жила лишь ожиданием момента, когда маркиз наконец совсем поправится. По ночам она лежала без сна в своей огромной кровати и пыталась найти слова, чтобы объяснить ему, как она раскаивается в том, что так повела себя в ту роковую ночь. Ей хотелось рассказать ему о недоразумении с перстнями, ей хотелось, чтобы он понял, как она страдала, когда узнала о том, что у него есть любовница.

Почему она была так глупа и позволила всем этим мелочам разрушить их счастье? Но она не могла не испытывать естественного чувства ревности, потому что, не отдавая себе в этом отчета, уже любила его. Он всегда жил в ее сердце, с тех самых пор, когда они еще были детьми. Он был тем мужчиной, которого она всегда мечтала найти, но, к сожалению, она поняла это слишком поздно.

Только теперь она начала осознавать, как она очерствела за последние годы. Мужчины принесли ей столько несчастий, что она постоянно была настороже, с ужасом и отвращением ожидая нападения со всех сторон. Она бежала не только от мужчин, но и от любви и, как затравленный зверек, готова была укусить руку, ласкавшую ее.

Но сейчас наконец все ее барьеры рухнули, и, плача по ночам в подушку, она чувствовала себя беспомощной и слабой. Она любила его всем сердцем, и все остальное перестало для нее существовать.