— Ты пользуешься тут таким успехом, что, по-моему, тебе это все равно.

— Нет, скажи: ты не хотел со мной танцевать?

— Я-то хотел. Просто никак не думал, что тебе этого хочется.

— Ты и в университете никогда со мной не заговариваешь.

В перерывах между занятиями студенты обычно толклись в университетском дворе, и в течение последних двух лет Сара Луиза всегда находилась в центре самой большой компании. Поскольку она была маленького роста, я обычно видел только ее макушку, но зато часто слышал ее голос. У нее был заразительный смех и обезоруживающая манера высказываться без обиняков. До этого вечера она ни разу не попыталась заговорить со мной.

— И в Уорд Белмонте ты тоже не обращал на меня никакого внимания, — продолжала она.

Уорд Белмонт — так называлась самая привилегированная женская школа в Нашвилле. Потом ее купили баптисты, и многие, в том числе и Сара, перешли в Харпет Холл.

— Да, но вокруг тебя всегда столько народа.

— Меня можно и позвать.

— Прямо так — взять и позвать? Да ты умрешь со смеху!

— Ты в этом уверен?

Сара Луиза жевала мятную жвачку, но все равно ощущался запах выпитого ею виски, и, хотя держалась она довольно твердо, я не сомневался, что все это, в общем-то, хмельная болтовня.

— Да что с тобой, Сара Луиза? Ты что, не узнала меня? Я — Хэм Дэйвис. Я всегда был для тебя пустым местом.

— Ты в этом уверен? — опять спросила Сара Луиза, и я понял, что она порядочно подшофе, и придвинулся к ней поближе, чтобы она вдруг не начала болтать какую-нибудь чепуху, но она тут же отстранилась.

— Перестань обращаться со мной, как с пьяной! Девушке хочется с тобой встречаться — ты что, этого не понимаешь?

— Ты, наверно, шутишь.

В эту минуту оркестр начал играть "Когда тебе скверно, мечтай" — последний танец перед заключительным номером "Спокойной ночи, дорогая". Скоро должен вернуться тот парень, что был с Сарой Луизой. Она посмотрела на меня снизу вверх и сказала: "Хэмилтон Дэйвис, я изучила всех ребят в колледже и поняла, что ни один из них не может дать мне больше, чем ты. Вот так-то".

Тут кто-то похлопал меня по плечу, и я уступил свое место неуклюжему толстяку.

Я был так поражен всем происшедшим, что, когда ехал назад, забыл включить фары. В общежитии я внимательно рассмотрел себя в зеркале и, признаться, удивился. Нос, всегда походивший на картошку, теперь вдруг выпрямился и удлинился, а слишком близко посаженные глаза как бы раздвинулись в стороны. Я вспомнил наши редкие беседы с Сарой Луизой и подумал, что, наверно, тогда был в недурной форме. Когда-то мы с ней посещали один и тот же политический семинар, однажды я на нем выступил и теперь с удовольствием перебирал в памяти свои слова. У меня были кое-какие общественные нагрузки, — может быть, Сара Луиза слышала об этом и решила, что я стал крупной фигурой в студенческом движении. Посидев так какое-то время, я послал Джона Донна ко всем чертям и улегся в постель. Уже засыпая, я впервые в жизни почувствовал, что покидаю свои задворки.

Наутро я проснулся с головной болью — но не от выпитого, а от ощущения обиды. Ночью до меня вдруг дошло, что все это было просто шуткой. Мы все тогда были помешаны на розыгрышах — я и сам не раз участвовал в них, — и теперь в моем воображении явственно звучал голос Сары Луизы, рассказывающей обступившим ее друзьям: "А знаете, по-моему, он мне поверил. Нет, он и в самом деле купился, вы бы только видели его лицо!" И все катаются по полу от смеха, а она снова пересказывает наш разговор. Скоро весь университет будет знать, какого я свалял дурака.

Я начал бриться и увидел, что нос у меня снова картошкой, а глаза опять сидят слишком близко. Я вспомнил свое выступление на семинаре, вспомнил все разговоры с Сарой Луизой и понял, что ничего умного тогда не сказал. Все воскресенье я никуда не выходил, заканчивал Джона Донна и думал, что, когда мои товарищи узнают про розыгрыш, они все бросятся меня разыскивать, и я надолго стану всеобщим посмешищем. Но прошло воскресенье, потом понедельник, и, хотя у нас это было излюбленное время для всяких злых шуток, никто не сказал мне ни слова. Тут я понял, что розыгрыш только начинается. Сара Луиза никому ничего не сообщила, потому что ждет, когда я ей позвоню. Она хочет сперва поводить меня за нос, посмотреть, как далеко я зайду. Да, это был изощренный план — мне даже стало жалко, что это не я его придумал. Я просто не мог не поздравить Сару Луизу и позвонил ей в четверг.

— Сара Луиза, — сказал я, — я много кого разыграл в своей жизни, но ничего подобного еще не видел. Все было исполнено великолепно.

— Ты что, пьян? — спросила она.

— Да перестань, ты отлично понимаешь, о чем я говорю. Ну, в субботу, на танцах. Я совсем было купился, только ночью понял, в чем дело. Очко в твою пользу.

— Нет, ты, наверно, все-таки пьян.

— Ни чуточки. Просто звоню тебе сообщить, что это был отличный розыгрыш — теперь я могу над собой посмеяться.

— Чушь какая-то!

Наступила длинная пауза. Я понял, что по телефону ничего не получится.

— Что ты делаешь завтра вечером? — спросил я.

— Завтра у меня свидание.

— Что ты делаешь в субботу вечером?

— И в субботу у меня свидание. У меня каждый день свидание. А что ты делаешь в субботу?

— У меня свидание.

— Я могу не пойти на свидание, если ты тоже не пойдешь.

Не знаю как Саре Луизе, а мне мое свидание отменить было легко — хотя бы потому, что его попросту не существовало. В субботу мы поужинали в ресторанчике Джимми Келли, где, как мы надеялись, не будет никого из студентов — отменяя свое свидание, Сара Луиза сказала, что ей нужно заниматься; Сара Луиза большей частью молчала, а я неожиданно для самого себя произнес какой-то исключительно церемонный монолог. На обратном пути мы заглянули в бар нашего клуба, "Бэл Мид кантри клаб", и там тоже чувствовали себя так, будто от кого-то скрываемся. Когда я вез Сару Луизу домой, я был уверен, что это наша последняя встреча — вряд ли этот вечер ей особенно понравился. Даже если тогда, на танцах, все было всерьез, теперь она должна понять, что такой человек, как я, ей не нужен.

Отец Сары Луизы был президентом банка "Камберленд Вэлли бэнк энд траст", так что жили они богато. Могло показаться, что они взяли свою обстановку из "Унесенных ветром" и перевезли ее в штат Теннесси. С шоссе дома было почти не видно — лишь колонны белели в просветах между деревьями, которыми была засажена лужайка перед фасадом. Свернув на аллею, ведущую к дому, я подумал: "Какая жалость, что я уже больше никогда здесь не окажусь". Но не проехали мы пятидесяти ярдов, как Сара Луиза сказала: "А теперь налево".

Сначала я не понял, куда поворачивать, а потом заметил неширокую просеку, и мы поехали по ней, трясясь по ухабам, но вскоре остановились, и Сара Луиза выключила зажигание и фары. Придвинувшись ко мне, она закрыла глаза и откинула голову — должно быть, она видела, что так делала какая-то героиня в кино. Мы поцеловались, и я не мог удержаться от вопроса:

— Послушай, Сара Луиза, что происходит? Не могу понять, ты шутишь или нет? Если да, то давай-ка все это прекратим. Веселье весельем, но всему есть предел.

Сара Луиза отстранилась от меня — теперь она изображала оскорбленную героиню.

— Если же ты не шутишь, — продолжал я, — то я ничего не понимаю. Ты могла бы выбрать любого из наших ребят, причем, я уверен, с большим успехом. Ты сказала, что я способен что-то там дать. Я, правда, понятия не имею, что, но у меня есть собственная гордость. По-моему, нам лучше мирно разойтись, пока ты не сообразила, что я не тот, за кого ты меня принимаешь.

Профиль Сары Луизы вырисовывался в полумраке на фоне дверцы машины, — а в таком ракурсе она выглядела особенно привлекательной. Слегка вздернув голову, она часто моргала, и казалось, вот-вот расплачется. Я даже и не знал, что Сара Луиза так любит ходить в кино. Правда, она выступала в школьном театре, а на одном вечере, когда играли в шарады, получила первый приз. Она выдержала эффектную паузу.

— Хэмилтон, — сказала Сара Луиза, — приходило ли тебе когда-нибудь в голову, что если бы у тебя было столько же денег, сколько у других, если бы ты говорил и делал то же, что и они, то ты бы ничем от них не отличался?

— Нет, — ответил я, немного подумав.

— Приходило ли тебе в голову, что ты интересен именно тем, что не похож на других?

— Нет.

— Послушай меня. — Она сделала какое-то движение обеими руками, которое, наверно, специально репетировала. — Ты боишься оказаться хуже других. Более того, должна тебе сказать, что ты, возможно, и правда самый нелепый парень в университете. Знаешь, я наблюдала за тобой. Ты как бы примеряешь маски всяких известных людей. Помню, однажды на семинаре по политике ты в течение недели побывал Хамфри Богартом, Джеймсом Мейсоном и Джином Келли. А все, что ты говорил на занятиях, шло от Уолтера Липпмана или Уэстбрука Пеглера. Хорошенькое сочетание! Я никогда не знала, кем ты будешь в следующую минуту.

Как она догадалась про Джеймса Мейсона? Действительно, я, наверно, как раз тогда прочитал "Африканскую царицу" и "Американца в Париже", но я мог бы поклясться, что это невозможно было определить, что я всегда оставался самим собой. Еще больше меня удивило то, что она вообще интересовалась книгами, тем более теми, которые я читал.

— Что, разве не правда? — спросила Сара Луиза.

— Тебе виднее.

— Ты сам не знаешь, что у тебя на уме. Ты и идеи тоже примеряешь. То ты за религию, то против, то за социализм, то нет. Видишь, мне кое-что про тебя известно, кое-что я слышала.

Я пожал плечами. Впечатление было такое, будто у меня свидание с агентом ЦРУ.

— Сара Луиза, — сказал я, помолчав, — допустим, что все это так. Но тогда тем более непонятно, зачем тебе встречаться с таким нелепым человеком, как я.