Я слышал, как шепчутся лорды и леди, вышедшие прогуляться под звездами. То и дело какого-нибудь раба волокли к месту наказания, и он плакал под ремнем. Мелькали факелы…

С наступлением утра меня сняли с дерева, выкупали и умастили маслом. Член мой при этом не трогали, только потом, перед самым представлением, его заставили подняться.

На рассвете Рабская возбужденно загудела. Мой грум Леон сказал, что в просторном зале недалеко от покоев Королевы устроили манеж. Вкруг него в четыре ряда установили места для господ. Вельможи должны были захватить и своих рабов — показать им, что их ждет в случае непослушания. Впрочем, даже успокаивая меня, Леон сам тревожился, отчего мой ужас окреп. Грум еще обильней смазал мои бедра и зад маслом, спрыснул им волосы у меня на лобке и уложил их.

Я думал и хранил молчание.

Наконец меня отвели в зал с манежем. Из тени у входа я увидел освещенный круг и сразу понял, что мне предстоит. Слуги приготовили стулья разной высоты и величины; под потолком развесили трапеции; установили кольца. Ряды сидений освещались свечами в высоких канделябрах.

Королева, моя жестокая Королева важно восседала у себя в кресле. Подле нее сидел великий герцог Андре.

Принцесса Линетта ждала меня в середине круга. Ей позволили стоять, тогда как меня она готовилась опустить на четвереньки.

Дожидаясь своего выхода, я понял: сопротивляться бесполезно. Ни слез, ни возбуждения скрыть не удалось бы, я только унизился бы еще сильнее.

Я готовился исполнить все, что бы ни потребовала принцесса Линетта. Сама она выглядела просто потрясающе: длинные соломенные волосы свободно ниспадали ей на спину, но ягодицы оставались открыты. На ее попке виднелись легкие розоватые следы от порки, как и на бедрах и на икрах, и следы эти ее ничуть не уродовали, напротив, дополняли красоту. Меня это взбесило. На шее у принцессы сверкал позолоченный ошейник из выделанной кожи, настоящее произведение искусства. Обута она была в обильно позолоченные сапоги на высоких каблуках.

Я же чувствовал себя как никогда раздетым. Мне даже ошейника не надели, а значит, я должен был управлять собою сам. Меня никто не стал бы таскать туда-сюда.

Я видел, чего ждут лорды и леди. Принцесса готовилась устроить им незабываемое представление, проявить изобретательность, фантазию, выместить на мне свой гнев, командовать «Быстрее!» или «Живее!», кричать и наказывать меня за малейшую нерасторопность. Она готовилась купаться в любви и обожании. И чем сильнее я сопротивлялся бы, тем больше ее любили бы хозяева. Собственно, как и предупреждал лорд Грегори.

Я же мог победить единственным способом — подчиниться и беспрекословно, идеально исполнять команды. Не противиться ни внутренне, ни внешне. Плакать, если польются слезы, но подчиняться даже тем приказам, от одной мысли о которых у меня темнело бы в глазах.

Наконец все было готово. По рядам пошли милые принцессы с кувшинами вина. Они изящно покачивали бедрами и, наклоняясь, чтобы наполнить кубок лорда или леди, давали мне полюбоваться своими прелестями. Им тоже предстояло лицезреть мое наказание.

Весь двор готовился его увидеть.

Наконец Королева хлопнула в ладоши и повелела вывести на манеж ее «питомца, принца Алекси», которого принцесса Линетта «укротит» и «вышколит» на глазах у придворных.

Лорд Грегори выгнал меня в круг, отвесив несколько резких шлепков.

Яркий свет больно ударил по глазам, потом, когда они привыкли, я увидел, как приближается моя укротительница. Повинуясь порыву, я бросился ей навстречу и поцеловал сразу оба сапога. Придворные одобрительно загудели.

Осыпая поцелуями ноги Линетты, я думал: «Моя жестокая Линетта, моя беспощадная Линетта, сейчас ты моя королева». Страсть бурлила в моих венах, словно жидкий огонь, по всему телу, не только в члене. Не дожидаясь приказа или шлепка, я выгнул спину и чуть раздвинул ноги.

Линетта, хитрая демоница, сразу принялась пороть меня, поучая: «Принц Алекси, ты проявишь себя перед Королевой смышленым зверем, моим командам будешь подчиняться беспрекословно. И отвечать на мои вопросы станешь со всей возможной почтительностью».

Итак, мне разрешалось говорить. Кровь прилила к лицу, но принцесса Линетта не дала времени испугаться, и я быстро кивнул, ответив: «Да, моя принцесса», и зал вновь довольно загудел.

Принцесса была сильна и лупить умела пожестче самой Королевы, исступленно, как любой из конюхов или кухарей. Она сразу вознамерилась выпороть меня до красноты, если не хуже, и влепила мне несколько звонких ударов. Хлестала она мастерски, снизу верх, так что ягодицы подскакивали.

«Вон на тот стул, — скомандовала она. — Присядь на корточки и раздвинь ноги. Руки за голову! Живо!» Она придала мне ускорения, и я, вскочив на стул, чуть не сверзился с него. Позу принял ту же, в которой истязал меня конюх в саду, и весь двор наконец увидел мой восставший член.

«Медленно обернись вокруг себя, — скомандовала принцесса. — Пусть лорды и леди видят зверя, который сегодня их потешит!»

Свои слова она не забыла подкрепить множеством искусных и метких ударов. В зале раздались редкие хлопки, и я услышал, как наполняются кубки. От звука шлепков в ушах звенело, и не успел я завершить первый оборот, как Линетта скомандовала припасть носом и грудью к сиденью и совершить еще один, уже быстрее.

Тут-то мне и пришлось напомнить себе о выдержке. Я быстро подчинился, выгнул спину и задрал зад, который, впрочем, не терпелось убрать из-под ударов. Раздвинул колени и завертелся на месте под цокот каблуков укротительницы. Ягодицы сжимались почти против воли, сами по себе; я морщился, но подставлял их под лопаточку. Перед глазами мелькал белый мраморный пол, мелькали лица зрителей, а в сердце зарождалось чувство: так вот же оно, мое место, другого и быть не может!

Придворные тем временем смеялись, их голоса звучали возбужденней. Пресыщенные лорды и леди нашли новое развлечение. Меня хвалили за послушание, тогда как я стонал и не думал сдерживаться, еще выше задирая попку.

Закончив и вновь оказавшись в центре манежа, я услышал аплодисменты.

Впрочем, жестокая укротительница, не давая передышки, загнала меня на следующий стул, с него — на третий. На каждом я задерживался, присев на корточки и расставив ноги. Дергая бедрами при каждом ударе и мыча — громко и удивляясь самому себе.

«Да, моя принцесса», — отвечал я на команды дрожащим и в то же время глубоким, полным страдания голосом. «Да, моя принцесса», — произнес я, когда Линетта наконец велела спуститься, заложить руки за голову, расставить ноги и медленно присесть, пока мой зад не достигнет нужного ей уровня. В таком виде она отправила меня скакать сквозь кольца. «Да, моя принцесса», — ответил я без промедлений. Скакал резво, без стыда, хотя мой член и мошонка свободно колыхались в воздухе.

С каждым ударом Линетта била все сильнее. Я же стонал все громче, а зрители смеялись все живее.

Потом она велела мне повиснуть на трапеции, и я заплакал от усталости. Стоило же ухватиться за перекладину, как Линетта принялась стегать меня, заставляя раскачиваться взад-вперед. Затем приказала подтянуться и вывернуться так, чтобы продеть ноги в петли на перекладине.

Мне это оказалось не по силам, и зрители зарыдали от хохота. Наконец на манеж вышел Феликс и помог. Повиснув вверх ногами, я вновь подвергся порке.

Утомившись, Линетта приказала спрыгнуть на пол. Тут же она сменила лопаточку на узкий кожаный ремень, конец которого петлей набросила мне на член и потянула к себе. Я на коленях пополз за укротительницей. Еще ни разу не таскали меня вот так, за член, и слезы ручьем лились из моих глаз. Бедра сами собой выпячивались, и я думать забыл об изяществе. Все тело пылало огнем, меня трясло.

Пройдя до места Королевы, Линетта развернулась и быстро пошла прочь, увлекая меня за собой на поводке. Приходилось спешить и молча плакать, плотно смежив губы.

Я выбился из сил. Линетта тащила меня вдоль края манежа, нарезая круг, конца которому не предвиделось. Ремень впивался мне в член, а попка ныла даже без ударов, так усердно обработала ее укротительница.

Впрочем, я знал: представление подошло к концу, ибо принцесса Линетта исчерпала запас трюков. Она-то надеялась на мои непокорность и дерзость, а столкнулась с полным послушанием, которое и стало изюминкой выступления.

Однако кое-что напоследок она припасла.

Линетта приказала мне встать и наклониться так низко, чтобы ладонями я достал до пола. При этом зад мой видели Королева и великий герцог. Я лишний раз вспомнил, какой я голый.

Укротительница сменила лопаточку на свою излюбленную игрушку, ремень, и стала сечь меня по заду, бедрам и икрам. Полоска кожи била, оплетаясь вокруг ног, а принцесса приказала мне положить голову на стул и убрать руки за спину. Так я и застыл, расставив ноги и опустив подбородок на сиденье, чтобы мое заплаканное лицо видели все.

Сама понимаешь, зад мой остался беззащитен, неприкрыт, и Линетта принялась осыпать его комплиментами: «Ах какие у тебя ляжечки, принц Алекси, какая попочка! Она такая упругая, округлая, мясистая. Ты так мило вертишь ею, когда пытаешься вилять». Тут же она подкрепила свои слова ударом ремня. Я плакал и стонал, стонал и плакал.

Выждав некоторое время, Линетта наконец поразила меня: «Весь двор жаждет увидеть, как ты умеешь управляться с попкой. Пошевели ею. Ты должен не просто извиваться, когда тебя заслуженно секут, но показать нечто поистине удивительное и унизительное». Что она имела в виду, я не понял, и тут же, будто в наказание за упрямство, получил несколько ударов ремнем. «Да, моя принцесса», — сквозь слезы ответил я. «Ты не подчинился!» — вспылила она, явно добившись желаемого. Я невольно принялся всхлипывать. Как мне было ответить? «Шевели попкой, принц, — приказывала Линетта. — Пусть твой милый зад спляшет, а ноги останутся недвижными». Королева рассмеялась, и до меня, переполняемого стыдом и страхом, внезапно дошло: Линетта требовала простой и в то же время невыполнимой мелочи. Я подергал бедрами из стороны в сторону, и за это принцесса меня отхлестала. Я против собственной воли опять принялся ныть.