— Тебе не больно? Не унизительно?

— Мне очень больно и унизительно, и это никогда не пройдет. Если бы мы на какой-то миг перестали чувствовать боль и унижение, наши бесконечно мудрые господа придумали бы новый способ, как вернуть нас в прежнее положение. Думаешь, мне не было больно, когда Феликс перекинул меня через колено и выпорол в Большом зале за какую-то мелочь? Он чудовищно оскорбил меня, ведь я ни на секунду не забываю, что я наследник могущественного короля. И уж тем более мне было больно, когда Принц порол меня у тебя на глазах. Он-то думал, что ты меня после этого разлюбишь!

— Он ошибался, сильно ошибался! — Красавица прижала пальцы к вискам и задумалась. Как ей быть? Она полюбила обоих и даже сейчас могла вызвать образ Принца: его изящное бледное лицо, тонкие пальцы и черные глаза, полные безудержного пламени и вечного неудовольствия. Какой кошмар, что ему не разрешили взять ее с собой в опочивальню после Тропы взнузданных!

— Я хочу помочь, потому что люблю тебя, — признался Алекси. — Хочу учить тебя, моя бунтарка.

— Не такая уж я и бунтарка, — прошептала девушка едва слышно и тут же отвернулась, устыдившись собственных слов. — Меня… обуревают чувства.

— Откройся мне, — с ноткой строгости произнес он.

— Сегодня… та роза, что я подобрала с ковра последней… зачем я вручила ее леди Джулиане? Ведь она очень сурово обошлась со мной.

— Ты хотела угодить своей госпоже. Ты рабыня, а лучшее, на что способен раб, — это ублажение господ. Ты подарила последнюю розу леди Джулиане не потому, что она порола тебя, но по собственной воле.

— Согласна, — кивнула Красавица. — Там, на Тропе взнузданных, я… как бы выразиться… почувствовала несказанное облегчение, словно дух борьбы покинул меня, и смирилась с тем, что я рабыня. Бедная рабыня, которая всеми силами должна стараться угодить.

— Слова из тебя так и льются, — с чувством заметил принц Алекси. — Ты многое успела познать.

— Я не хочу чувствовать ничего такого! Мое сердце жаждет бунта. Я хочу бежать от господ, которые без конца меня пытают. И если бы только один мой Принц…

— Он не один, и он нашел бы новый способ заставить тебя мучиться. Почему ты не хочешь сдаться?

— Сам знаешь. Разве ты не бунтуешь? Леон поведал мне, что в тебе есть стержень, который никому не сломить.

— Глупости. Я принимаю все, что бы со мной ни случилось. Ничему не противлюсь.

— Не может быть.

— Красавица, смирись и сдайся, и тогда все для тебя станет кристально ясно.

— Если бы я сдалась, то не пришла бы сюда с тобой, потому что Принц…

— Нет, пришла бы. Я обожаю свою Королеву — и все же я здесь, с тобой. Я люблю вас обеих, безропотно принимаю все, что со мной происходит в Замке, и смирился с неизбежным наказанием за эту ночь с тобой. Да, когда меня накажут, я буду страдать и мучиться, но я заранее принял страх и боль, понял их. Красавица, стоит тебе сдаться, и ты расцветешь в боли и мучениях.

— Когда нас выгоняли на Тропу, передо мной стояла девушка. Вот уж кто смирился, так это она, верно?

— Забудь о ней, она никто. Принцесса Клэр была и остается ветреной и глупой. Она пустышка. В ней нет той глубины страдания, которая есть в тебе. Ты всегда будешь страдать сильнее прочих.

— Всем ли удается принять свою рабскую долю?

— Нет, кто-то не может принять ее совсем, и очень трудно выявить по-настоящему смирившихся. Лично я вижу смирившихся, а вот хозяева не всегда столь проницательны. Например, Феликс рассказывал, что при тебе в Пыточной подвесили Лизетту. Как думаешь, она смирилась?

— Конечно же, нет!

— Ошибаешься, она смирилась полностью и стала любимицей господ. Просто Лизетта обожает оковы, обожает чувство беспомощности. Когда ей становится скучно, она выкидывает какой-нибудь номер и очень при этом старается, ведь чем хуже проступок, тем строже наказание — и тем больше удовольствие господ.

— Ты шутишь!

— И не думал. Такая уж у Лизетты манера угождать хозяевам. У всех рабов свой способ доставить удовольствие вельможам, и у тебя появится собственный. Не обязательно сам по себе — может, и в мучениях, но ведь ты уже заметила: на Троне и сегодня, в спальне Королевы, когда подарила розу леди Джулиане, — что его зачатки начинают проявляться? Принцесса Лизетта — борец, а ты должна быть рабыней, как и я. Таков твой способ угождать. Ты вся, до капли, будешь отдаваться господам. Воплотишь в себе спокойствие и безмятежность. Со временем может даже научишься различать рабов, что служат образцом для остальных. Принц Тристан, например, раб лорда Стефана, просто неподражаем. Лорд Стефан влюблен в него, как Принц — в тебя, что одновременно и облегчает, и осложняет вашу участь.

Красавица тяжело вздохнула, внезапно преисполнившись того же чувства, что испытала, подав розу леди Джулиане. Она как будто снова перенеслась на Тропу взнузданных, где встречный ветер обдувал ее разгоряченное тело.

— Не знаю… мне стыдно отдаваться, и кажется, что я теряю себя.

— Все верно. Ты погоди: пока не завершилась эта ночь, я поведаю свою историю, о том, как сам оказался здесь и как нашел тот путь, о котором пытаюсь тебе поведать. Когда я закончу, прислушайся к своему сердцу: будет ли оно еще желать свободы? И если да, то подумай над моей историей. Неважно, как ты поступишь далее, я все равно буду любить тебя, искать удобных моментов, чтобы вновь тайно с тобой свидеться. Однако же, услышав мой рассказ, ты поймешь: тебе под силу покорить всех и вся вокруг.

Не пытайся понять сразу, просто слушай. Надеюсь, узнав о моей судьбе, ты успокоишься. Запомни: отсюда не сбежать. Что бы ты ни делала, господа найдут способ, как потешиться над тобой. Любого, даже самого строптивого раба можно сломить и придумать тысячу и один способ, как с ним развлечься. Через это не перешагнешь, однако ты можешь заглянуть в глубину своей души и отыскать там, через что еще ты можешь переступить в себе.

— Люби меня, и я стерплю что угодно, все!

— Я люблю тебя, но любит тебя и Принц. Хотя тебе все равно следует отыскать свой способ смирения.

Он обнял ее и, просунув язык ей в рот, страстно поцеловал.

Он сосал ей груди, пока соски не заболели. Красавица выгнулась и застонала, а принц Алекси приподнял ее над лежанкой и, вновь вогнав ей в лоно член, опустился на бок, лицом к лицу с Красавицей.

— Завтра меня не добудятся и накажут уже за это. — Алекси улыбнулся. — Оно стоит того — чтобы держать тебя, обладать тобой, быть с тобой.

— Мне страшно думать, что тебя покарают.

— Утешься мыслью, что я это заслужил, а Королева останется довольна, ведь я принадлежу ей. Ты тоже принадлежишь ей и принадлежишь Принцу, который, узнав о нашей связи, накажет меня еще пуще.

— Как я могу принадлежать и тебе, и ему?

— Легко, ведь ты рабыня Королевы и леди Джулианы одновременно. Разве не Джулиане ты подарила последнюю розу? Бьюсь об заклад, еще до конца месяца ты будешь страстно желать угодить ей и жутко опасаться ее гнева. Без порки от ее руки ты просто не сможешь жить.

Красавица зарылась лицом в солому. Да, Алекси прав, ибо сегодня ночью она обрадовалась приходу леди Джулианы, как радовалась Принцу.

— Теперь, — сказал Алекси, — выслушай мою историю, и ты многое поймешь. Прямо я ничего объяснять не стану, однако завеса тайны для тебя приоткроется.

ПРИНЦ АЛЕКСИ О СВОЕМ ПЛЕНЕНИИ

— Когда пришло время посылать заложников ко двору Королевы, — начал принц, — я вовсе не горел желанием служить. Вместе со мной готовились к отправке еще несколько принцев, и нам пообещали, что служба продлится самое большее пять лет и что по возвращении мы обретем мудрость, терпение и многие другие добродетели. Я был знаком с теми, кто отбыл повинность до меня, и хотя им запрещалось выдавать тайну служения, я понимал: впереди — суровые испытания, а свободу свою я ценил, — и потому, когда отец призвал меня к себе и сказал, что пора отправляться ко двору Королевы, я сбежал из дому. Долго скитался по окрестным селам.

Уж не знаю, как отец проведал, где меня искать, но в конце концов в деревню, где я прятался, нагрянул отряд всадников Королевы, и меня вместе с детьми простолюдинов — отобранных для иного рода службы — доставили-таки в Замок. Крестьянских мальчиков и девочек отправляют в услужение мелким лордам и леди, в их поместья, тогда как принцев и принцесс — к дворянам высшего порядка. Это ты, думаю, уже поняла.

Был ясный солнечный день, и я гулял один в поле, к югу от деревни. Я как раз складывал в уме поэму, когда заметил отряд королевских солдат. Едва поняв, что они собираются захватить меня в рабство, я догадался: это люди Королевы. При мне был палаш, однако шесть всадников набросили на меня сеть, связали и перекинули через седло командира.

Я в ярости пытался освободиться. Представляешь: ноги мне стягивала пеньковая веревка, голова моя болталась у ног лошади, а голый зад торчал кверху, и командир отряда свободно мог ущипнуть меня и щипал себе в удовольствие.

Красавица, конечно же, представила себе эту картину и вздрогнула.

— До замка Королевы ехали долго, со мной обращались как с мешком и на ночь привязывали к столбу у шатра командира. Бить меня никому не позволялось, но солдаты вволю мучили меня: тыкали тростинками и палками в мошонку, в член, в лицо и руки, ноги… Спал я у столба, стоя, хорошо еще ночи были теплые, однако я все равно испытывал жуткое унижение.

Я поступал в распоряжение к самой Королеве, и мне, разумеется, не терпелось избавиться от грубых солдафонов. Дневные переходы не отличались один от другого, командир отряда просто закидывал меня к себе на седло и время от времени пошлепывал по заду перчатками. Он дозволял крестьянам толпиться у дороги, когда мы проезжали мимо сел. Дразнил меня, трепал мне волосы и одаривал кличками, какие обычно дают домашним питомцам. Вот только по-настоящему воспользоваться он мною не мог.