Необычность любви героев подчеркнута фоном, на котором она показана: герои проходят через самые невероятные приключения, попадают в экзотические страны (Египет, Эфиопия). Показательно, что сам автор настойчиво обращает внимание читателя на это обстоятельство: Габроком и Лития считают пережитое ими «необычайными и удивительными приключениями», «повестью, которой никто, пожалуй, не поверит». Разумеется, жена в этом идеальном браке равноправна с мужем и выступает духовно близкой ему подругой и спутницей. В нарисованной Ксенофонтом картине брачных отношений программна каждая деталь: перед глазами читателя встает тот высоким этический идеал, которому надо следовать, такие отношения между супругами, какими они должны быть в противовес реально существующим. Счастливой развязкой романа автор подводит читателя к мысли, что стойкость человека в борьбе за свое счастье способна одолеть все преграды, что истинная любовь (9/10) супругов является надежным оплотом в жизни. Эта центральная мысль с различными ее оттенками раскрывается на примере трех супружеских пар.

Главные герои романа — Габроком и Антия — идеальные супруги. Они соединились по любви, считая брак единственно возможной для себя формой любовной связи. Сила их взаимной привязанности столь велика, что они идут на тяжелые муки и лишения, готовы пожертвовать жизнью, лишь бы только сохранить верность друг другу. Рассказывая о своих главных героях, Ксенофоят полемизировал с популярным в его время тезисом стоической философии о непротивлении судьбе. Смирение перед роком рассматривалось стоиками как добродетель. Естественно, что автор с его верой в силу человеческой личности и не совсем еще утраченным оптимизмом не мог сочувствовать этому стоическому взгляду. Уже самая завязка романа утверждает активность человека. Родители Антии и Габрокома, получив предсказание оракула об ожидающих их детей тяжелых испытаниях — плене, рабстве, скитаниях, — приходят к решению «смягчить, насколько возможно, суровость пророчества и соединить молодых людей браком, словно и это повелел им бог». Точно так же поступают затем и молодые люди: вместо того чтобы покорно ожидать наступления предсказанных бедствий, они — хотя оракул и не требовал их отъезда из Эфеса — покидают родительский дом, тоже для того, чтобы «смягчить этим суровость пророчества». Вся история с оракулом недостаточно убедительно мотивирована (очевидно, в результате сокращения романа), но, как бы то ни было, представители и старшего и младшего поколений пытались, пусть наивно и робко, вступить в борьбу с судьбой. Такое активное отношение к преследующим их несчастьям Габроком и Антия сохраняют на протяжении всего повествования, не отвергая при этом даже столь решительных средств борьбы, как оружие. Полемика со стоической философией этим не ограничивается. В романс есть несколько мест, где принципы стоиков иронически обыгрываются: либо они тут же опровергаются самим ходом повествования, либо вкладываются в уста отрицательных героев и тем самым лишаются всякой убедительности.

Если рассказ о судьбе Габрокома и Антин прославлял победу супружеской любви над всеми житейскими невзгодами, то новелла об Эгиалсе и Телксиное повествует о торжестве ее над старостью и смертью. Здесь перед нами снова история супружеской любви, перешагнувшей через все препятствия, пожертвовавшей всем — родителями, отечеством, достатком, — любви, которая длится на склоне лет и не умирает даже после смерти одного из (10/11) супругов. Третий пример идеального брака — это отношения рабов Левкона и Роды. Они также «приподняты» и опоэтизированы автором, хотя супруги — рабы и их связь юридически не признавалась браком. Отношение автора к Левкону и Роде говорит о новой оценке личности. Личность получает самодовлеющее значение вне зависимости от социального состояния человека: рыбак, раб, разбойник, юноша из хорошей семьи уравниваются своими моральными качествами. Этими взглядами обусловлено сочувственное отношение Ксенофонта к представителям низших классов и рабам: писатель рисует людей из народа, самых различных по своим профессиям и месту в жизни. Добрых и хороших людей он видит в любой среде. Таков главарь разбойников Апсирт, справедливый и умеющий мужественно признать свою неправоту, таков самоотверженный Амфином, носитель почти рыцарского благородства. Обедневший спартанец, старый рыбак Эгиалей нарисован с большой симпатией: он добр, щедр, верен в любви и дружбе. Несколько противоречива фигура разбойника Гиппотоя, хотя автор, поселяя его в конце романа вместе с Габрокомом и Антией в Эфесе, дает тем самым положительную оценку этому образу. С одной стороны, Гиппотой — благородный человек, способный на подвиги и жертвы ради дружбы, с другой — он не раз проявляет ничем не оправданную жестокость и из корыстных целей женится на богатой старухе. С такой же симпатией, хотя и очень бегло, очерчены Ксенофонтом старый, отслуживший срок воин Аракс или не названный по имени житель Ксанфа, купивший Левкона и Роду. Для отношения Ксенофонта к рабам показательно, что ни один из них — а образов рабов в романе довольно много — не охарактеризован отрицательно. Левкон и Рода не столько рабы, сколько постоянные помощники и друзья своих хозяев, их преданность проверена во многих испытаниях и опасностях; раб, педагог Габрокома, до последней минуты своей жизни остается верен хозяину; Клит и Лампон добросердечны и сострадательны. В таких же благожелательных тонах Ксенофонт рисует и представителей высших классов — префекта Египта, иринарха Киликии Перилая. В романе вообще господствует неправдоподобная атмосфера всеобщей любви, взаимной поддержки и согласия: рабы любят своих господ, господа рабов, все необычайно благородны и самоотверженны. Главные герои, Габроком и Антия, окружены всюду (если только в дело не вмешивается страсть, как в случае с Манто, Кюно и Ренеей) в общем хорошими, хотя и не лишенными слабостей людьми; их поддерживает дружба Гиппотоя и Эгиалея, справедливость префекта Египта и Апсирта, верность рабов. Сочувствие и привязанность к ним всех окружающих доходят (11/12) до того, что эфесцы оплакивают разлуку с ними, родосцы ликуют по случаю их счастливого воссоединения, а Левкон и Рода предпочитают свободной и обеспеченной жизни в Ксанфе возвращение в Эфес, чтобы снова занять место рабов в доме Габрокома и Антии.

Эта социальная идиллия отнюдь не соответствует реальным условиям жизни Греции II века н.э., знавшей острые общественные противоречия, которые выливались иногда в открытые возмущения рабов и бедноты, и является идеалом филантропически настроенного автора. Созданные им картины общественной и частной жизни, в особенности картины взаимоотношений высших и низших классов, — это своеобразная утопия, построенная на вере в способность морально совершенной человеческой личности разрешить социальные противоречия. Для классово-ограниченного сознания античного человека, не мыслившего себе никакой иной формы общественного устройства, кроме рабовладельческой, подобные поиски путей к обновлению жизни весьма показательны.

Создавая социально-фантастический роман, автор отнюдь не стремился к бытописательству, к верному и объективному воспроизведению действительности. Это сказалось и на художественном методе Ксенофонта: его роман связан с традициями народной сказки. Язык, стиль, скупость психологических мотивировок, простота построения образов, гиперболизм, отсутствие внимания к быту — все это должно было создать впечатление сказочной условности, оторванности от повседневной жизни. Действие развертывается в пустом, с реально-бытовой точки зрения, пространстве, в каком-то тридевятом царстве, хотя автор охотно упоминает множество известных географических названий. Но ничто, кроме этих имен, не связывает рисуемый им фон с действительностью; обстановка приключений неизменно столь абстрактна, столь не связана с определенными временными и местными условиями, что невозможно составить себе никакого представления о жизни в Малой Азии, Египте и Италии, куда эти приключения попеременно переносятся. Подобно героям сказки, персонажи Ксенофонта охарактеризованы весьма скупо. Как правило, они носители какой-нибудь одной черты характера и лишены сложной внутренней жизни. Достаточно нескольких слов, чтобы познакомиться с каждым из них: Габроком и Антия — примерные супруги, Манто — влюбленная женщина, Перилай — влюбленный мужчина, Левкон и Рода — верные супруги и верные рабы, Кюно — развратница, Аракс — сострадательный старик и т.д. Исключение составляет лишь Гиппотой, характер которого несколько сложнее и богаче оттенками. При этом черты внутреннего (12/13) и внешнего облика героев до неправдоподобия гиперболизированы — герои благородны и красивы сверх всякой меры, развратны до предела, небывало жестоки или столь же небывало сострадательны. Чисто сказочно и бесчисленное множество самых невероятных приключений. В известном количестве они заданы самой сюжетной схемой романа, но Ксенофонт нарочито нагромождает их одно на другое, чтобы заменить недостающие психологические мотивировки. Не стремясь к созданию похожей на подлинную жизнь картины, автор не заботится о логичности этих сюжетных положений. Так, например, Антия не узнает Гиппотоя в Таренте, а Левкон и Рода не узнают своих господ на Родосе и сами остаются неузнанными. По-сказочному нарушается правдоподобие и следующей ничем не оправданной задержкой в развитии действия: Габроком, хотя ему известно, что письмо Манто подтверждает его невиновность, не показывает этого письма Апсирту и молча страдает в темнице, пока сам Апсирт случайно не находит письма и не освобождает юношу.

Сама манера изложения уже с первых строчек романа вводит читателя в атмосферу сказки. «Жил-был в Эфесе знатный человек по имени Ликомед. У этого Ликомеда от жены его, Фемисто, тоже эфесянки, рождается сын Габроком, такое чудо красоты, какого ни в Ионии, ни в другой земле дотоле не бывало» — такими словами Ксенофонт начинает свою книгу, как бы заранее предупреждая, что речь пойдет о сказочных событиях. К сожалению, следов этого сказочного наивного стиля в романе сохранилось немного — повидимому, они стерлись при сокращении, — но вводящие повествование строки чрезвычайно показательны. Ведь подобным зачином открывается не только сказка нового времени, но и ее античная предшественница — сказка об Амуре и Психее, рассказанная Апулеем в «Золотом осле»: «В некотором царстве жили-были царь с царицею. Было у них три дочки красавицы, но старшие по годам хотя и были прекрасны, все же можно было поверить, что найдутся у людей достаточные для них похвалы, меньшая же девушка такой была красоты неописанной, что и слов-то в человеческом языке для прославления ее не найти». Наивность фольклорной интонации слышится и в некоторых других местах романа. Например: «Габрокома покупает старый, отслуживший срок воин по имени Аракс. У этого Аракса была жена, вид ее был страшен, но еще страшнее слава о ней; была она распутна сверх всякой меры, звали ее Кюно. Эта Кюно…»; или: «А пастух и имя ее сразу же сказал, что мол Антия, и поведал об их браке…» Наряду с фольклорно-наивным слогом в «Повести…» можно наблюдать сухой деловой (13/14) язык, появляющийся главным образом в частях, особенно сильно пострадавших от сокращения. Последнее обстоятельство позволяет предположить, что этот стиль не свойственен Ксенофонту и является следствием работы чужой руки, обезличившей его сказочную манеру повествования. Это и понятно: в сжатом пересказе терялось своеобразие художественного облика оригинала. Так появлялись отрывки вроде следующего, где изложение конспективно и соответственно невыразителен стиль: «Разбойники доходят так до самой Лаодикии и останавливаются здесь под видом путников, пришедших посмотреть город. Гиппотой пытается разыскать Габрокома и всех расспрашивает о юноше; это ни к чему не приводит; тогда он решает, дав людям отдохнуть, идти на разбой в Финикию, а оттуда в Египет».