В комнате ничего не менялось со дня гибели Криса в трагической автомобильной аварии здесь, в имении. Ему было пятнадцать. Она помнила тот день так хорошо, будто это было вчера. Как она злилась на него, что он не взял ее с собой. Это был один из редких случаев, когда он не послушался отца – ему было запрещено садиться за руль самостоятельно.

В результате он потерял контроль над управлением, и машина свалилась в овраг. Его грудная клетка была расплющена рулевым колесом. Когда Криса нашли, он уже умер.

Она взяла коробку и подошла к стене возле кровати, на которой были приклеены фотографии Криса. На них он был запечатлен на различных спортивных соревнованиях и конных шоу, один или с родителями и с ней. Фотографии едва держались на стене: скотч с течением времени стал отставать.

Одну за другой она снимала их и убирала в коробку. Ее мать не забрала фотографии, но потом, возможно, захочет это сделать. Эва-Мари уже давно втайне от всех сделала себе копии и поместила в альбом, который хранился в ее комнате.

– Что ты делаешь?

Услышав голос Мейсона, Эва-Мари развернулась:

– О, я думала, ты ушел на весь день.

Он пожал плечами, внимательно изучая комнату. Держа коробку в руках, она поморщилась, так как острые края задевали израненные ладони.

– У меня были дела в городе, – сказал он наконец. – Затем я вернулся, чтобы посмотреть, как идут дела с уборкой вещей. Похоже, в подвале наметился стабильный прогресс.

Она попыталась оправдаться, и ее дыхание немного сбилось.

– Да, я планировала вернуться туда.

Он снова беззаботно пожал плечами:

– Там все в порядке. Они знают, что делать. Все отлично организовано.

– Я старалась, – пробормотала она. Она ожидала услышать упрек, а получила комплимент. После прошлой ночи она не знала, чего ждать.

– Как твои руки?

– Лучше. – Эва-Мари кивнула на забинтованные руки. – Но неудобно.

– Дай мне знать, когда нужна будет очередная перевязка.

Это напомнило ей о ночи в кухне, о том, что она была полуодета. Получилось неловко, но, когда горят руки и необходимо срочно найти аптечку, об одежде думаешь в последнюю очередь. Но вроде бы он не обратил на это внимания…

Жар охватил ее тело и окрасил щеки. Она кивнула и отвернулась, желая скрыть свою реакцию.

– Могу я узнать, чья это комната?

Несмотря на его вежливый тон, она до сих пор боялась говорить. Опасалась осуждения или последствий своих откровений. Но ей негде было спрятаться, он стоял прямо позади ее.

Собрав последние фотографии в коробку, она осторожно закрыла ее крышкой и поставила на стол возле двери.

– Эта комната принадлежала моему брату Крису.

Мейсон медленно кивнул, но было непонятно, о чем он думает.

– Ты никогда не упоминала о нем раньше.

Да, это правда. Даже когда она и Мейсон были близки. На этот раз его обвиняющий тон был оправдан.

Как она могла объяснить, что боится пересечь барьер, возведенный ее родителями. Ее собственное горе, глубоко загнанное внутрь, может прорваться, как вода через треснувшую плотину. Она не готова была вынести наружу свои переживания.

– Мои родители, – она откашлялась, пытаясь скрыть волнение, – никогда не говорили о нем.

Он покачал головой:

– Как такое вообще возможно? Не говорить о собственном ребенке?

Эва-Мари пожала плечами: она тоже этого не понимала.

– После похорон мой отец никогда не вспоминал о брате. Все, связанное с ним, исчезло из жизни семьи, за исключением этой комнаты, – сказала она, оглядываясь вокруг, – как если бы его никогда не существовало. – Она погладила пальцем фотографию Криса, сидящего верхом на любимом коне. – Только я знаю, что это не так. По крайней мере, для моей мамы.

– Почему?

Она поджала губы, прежде чем ответить.

– Потому что я жила в соседней комнате. Я слышала, как иногда ночами она здесь плакала. – Она прерывисто вздохнула, вспомнив те печальные ночи. – Но никто не вспоминал об этом утром. Он был немногим старше меня, но разница в возрасте не отдалила нас друг от друга. Крис брал меня с собой повсюду. Учил меня ездить на лошадях, плавать. Мы редко разлучались. Он был моим кумиром. – Ее голос затих до шепота. – Моим защитником.

Он защищал ее от отца и его требований стать совершенством, даже в юном возрасте. После смерти Криса отец стал ее тюремщиком. Только потом она поняла, что он хотел максимально обезопасить своего теперь единственного ребенка.

– Я не помню, что слышал о его смерти, но я всего на пару лет старше тебя.

Внезапная смерть в автомобильной аварии здесь, в поместье. Когда в семье о чем-то молчат и никто не смеет задавать вопросы, это становится призраком, химерой.

– Но почему ты никогда не говорила мне об этом?

Эва-Мари поймала его напряженный взгляд и нервно сглотнула. На мгновение ей захотелось ответить какой-нибудь отговоркой. Но, услышав искреннее сочувствие в его голосе, она решила назвать истинную причину.

– Я уверена, ты удивишься, если узнаешь, как глубоко могут быть похоронены темные семейные тайны. Когда ты счастлив, то меньше всего хочешь вспоминать плохое.

Вот почему она никогда не была до конца честна с ним в том, что касается его отца. Да, она бы предупредила его, что им нужно быть осторожными. Что ей не разрешено ходить на свидания. Что ее отец, возможно, переехал бы Мейсона на грузовике, если бы застал их вместе, – конечно, если бы сперва не застрелил. Но она никогда не говорила ему, что отец запугивал ее. Что он контролировал каждую секунду ее жизни, требуя, чтобы она была идеальным, уступчивым ребенком.

Потому что она не хотела омрачать их общение своими проблемами, с которыми она жила каждый день.

У нее перехватило дыхание. Пришло время сменить тему.

– Спасибо, Мейсон.

– За что?

– За то, что выслушал, позволил мне рассказать о нем. – Она торопилась, боясь, что если не скажет это сейчас, то не скажет никогда. – Я бы хотела, чтобы он остался со мной, и пытаюсь не забыть, каким он был.

В глазах Мейсона читалось сочувствие.

– Мой отец всегда говорил, что самое меньшее, что мы могли сделать в память о нашей матери, – помнить ее молодой, здоровой и полной сил, чтобы она была живой в наших сердцах, в наших воспоминаниях – так она оставалась частью нашей семьи. Он вспоминал о ней до самого дня своей смерти.

– Мне тоже так хотелось бы. – у Эвы-Мари защемило сердце, когда она посмотрела на вещи брата.

Сделав глубокий вдох, Эва-Мари принялась упаковывать вещи Криса.

* * *

Мейсон вошел следом за братом в «Бреннерс» и с наслаждением вдохнул запах жаренного на углях мяса. Дым от горящих поленьев приятно щекотал ноздри. Меню ресторана было разнообразным, но стейки и пиво из пивоварен Кентукки были выше всяких похвал.

Кейн сидел, удобно расположившись за ресторанным столиком на диване, наслаждаясь теплом очага, старые камни которого помнили не одно поколение владельцев окрестных ранчо.

– Можешь поверить, что мы находимся в таком крутом месте?

– Да уж, не сравнить с дешевыми бургерными, к которым мы привыкли. – Мейсон покачал головой. – Трудно поверить даже сейчас. Папе бы это понравилось.

Мейсон подумал о нем, великом труженике, их лучшем учителе и весельчаке, который пил с ними пиво… Его мысли переключились на то, что он узнал о детстве Эвы-Мари, и он ощутил нечто похожее на досаду. Но прежде, чем он успел что-то сказать Кейну, появилась официантка.

К тому времени, как они сделали заказ и им принесли большие кружки пива с шапками пены, Мейсон передумал делиться этой информацией с братом. Ведь это не его история. Поскольку Эва-Мари будет работать и с Кейном тоже, он не хотел, чтобы ей было неудобно, что Кейн в курсе ее ситуации.

Они обменялись улыбками, и Мейсон поднял бокал еще раз.

– Мы сделаем все, что хотел наш отец, – если бы у него было все, что он хотел… или хотя бы использовал их деньги, чтобы построить то, о чем он мечтал. Он был бескорыстен, ты знаешь. Хотел бы я быть достойным его.

Официантка принесла их заказ, заполнив стол тарелками со стейками, и они занялись едой.

Мейсон наслаждался куском сочного мяса, когда вдруг Кейн хмыкнул, увидев кого-то за его спиной.

Он быстро обернулся и еле удержался от возгласа. По ресторану медленно вышагивали Долтон и Бев Хайятт. Впереди в сопровождении хостесс шел Лоуренс Уэстон.

– Здорово, ничего не скажешь, – с раздражением произнес Мейсон и вернулся к еде.

К его неудовольствию, Хайяттов посадили рядом – напротив их стола.

Братья попытались продолжить прерванный разговор, но беседу удалось вернуть в прежнее русло лишь после того, как им принесли еще по кружке пива.

Харрингтоны недолго оставались незамеченными. Мейсон пытался игнорировать нежелательное внимание, но это было не в его характере. Взглянув направо, он увидел, что Хайятты смотрят на них. Лоуренс же демонстративно отвернулся.

Мейсон кивнул им, затем обратился к Кейну.

– Я достаточно учтив? – спросил он, надеясь шуткой разрядить обстановку.

Кейн усмехнулся:

– Конечно.

Но, видимо, этого было недостаточно для Долтона. Через несколько минут раздались слова, которые долетали до них, как пульки от пневматики.

– Просто позор, в наши дни и в таком возрасте некоторые люди могут прийти и украсть все, над чем ты работал… Харрингтоны даже не знают, как управляться с лошадьми, – сказал он достаточно громко, и люди за другими столиками стали оборачиваться. – Попомните мои слова, – воскликнул он, размахивая столовым ножом, – они разорятся в течение года.

Кейн вскочил на две секунды быстрее, чем ожидал Мейсон. Он последовал за братом, чтобы подстраховать.

– Я не уверен, что правильно понял вас, – сказал Кейн. – Вы имеете в виду, что мы будем столь же неудачливы, как и вы?

Пожилой мужчина расправил плечи. Очевидно, он не привык, чтобы ему бросали вызов.