— Да, — произнес Томас, казавшийся несколько рассеянным, в чем Грейс совершенно не могла его обвинять, учитывая текущее состояние его дел. — Вы — близкие подруги, не так ли?

Она кивнула, продолжая шарить в глубине третьего ящика. Успех!

— Ах, нашла. — Грейс вытащила небольшую пачку бумаги, после чего поняла, что ее триумф означает, что она должна уйти, вернувшись к своим обязанностям. — Я должна идти писать письма Вашей бабушки.

— Она не пишет сама? — удивленно спросил Томас.

На что Грейс почти захихикала.

— Она думает, что она это делает. Но правда состоит в том, что ее манера письма ужасна. Никто не может разобрать то, что она намеревалась сказать. Даже у меня бывают трудности с этим. Иногда я заканчиваю тем, что импровизирую, по крайней мере, в половине того, что копирую.

Она смотрела на листы в своих руках, машинально перемешивая их на столе сначала одним способом, затем другим, даже сделала из них кучку. Когда Грейс вновь взглянула на Томаса, тот стоял чуть ближе и казался чрезвычайно серьезным.

— Я должен принести извинения, Грейс, — сказал он, подходя к ней.

О, она не хотела этого. Она не хотела извинений, нет, ведь она сама в своем сердце носила такую большую вину пред ним.

— За то, что случилось днем? — спросила девушка, придав как можно больше легкости своему голосу. — Нет, пожалуйста, не глупите. Это — ужасная ситуация, и никто не может обвинить Вас в…

— Во многих вещах, — вмешался он.

Томас смотрел на нее очень странно, и Грейс подумала, не пил ли он. В последнее время он именно так и поступал. Девушка сказала себе, что не должна ругать его, действительно, он, на удивление, очень хорошо держался, учитывая все обстоятельства.

— Пожалуйста, — сказала Грейс, надеясь положить конец обсуждению. — Мне ничего не приходит на ум, за что Вы должны были бы извиниться, но уверяю Вас, если бы что–то и было, то я с радостью приняла бы Ваше извинение.

— Спасибо, — сказал он. И затем без всякой связи произнес: — Мы отбываем в Ливерпуль через два дня.

Грейс кивнула. Она уже знала об этом. И, конечно, он должен был знать, что она в курсе их планов.

— Полагаю, что у Вас много дел, которые нужно завершить прежде, чем мы уедем, — сказала она.

— Почти ничего, — ответил Томас, но было в его голосе нечто ужасное, словно он подбивал Грейс спросить у него, что это означает. А значение должно было быть, поскольку у Томаса всегда было много дел, независимо от того, был ли у него запланирована поездка или нет.

— О! Это должно быть приятным изменением, — сказала девушка, потому что не могла просто проигнорировать его утверждение.

Он слегка наклонился вперед, и Грейс почувствовала запах алкоголя, исходивший от него. О, Томас. Она переживала за него, ей было больно представить, что же он чувствует. И ей очень хотелось сказать ему: «Я тоже не хочу всего этого. Я хочу, чтобы Вы оставались герцогом, а Джек был простым мистером Одли, и я хочу, чтобы все это побыстрее закончилось.»

Даже если правда окажется не такой, о какой она непрестанно молилась, Грейс хотела знать это.

Но она не могла произнести это вслух. Тем более Томасу. Он смотрел на Грейс пронизывающим взглядом, как будто знал все ее тайны: что она влюбилась в его соперника, что она уже целовалась с ним, несколько раз, и что ей хотелось пойти дальше.

Она и пошла бы дальше, если бы Джек не остановил ее.

— Видите, я тренируюсь, — сказал Томас.

— Тренируетесь?

— Быть свободным от забот джентльменом. Возможно, я должен взять пример с Вашего мистера Одли.

— Он не мой мистер Одли, — немедленно ответила Грейс, хотя знала, что он так сказал только для того, чтобы спровоцировать ее.

— Он не должен волноваться, — продолжил Томас так, словно она ничего не говорила. — Я оставил все дела в прекрасном состоянии. Все контракты составлены очень тщательно, все цифры во всех колонках скрупулезно сверены. Если он примет управление поместьем, то будет должен держать все это в голове.

— Томас, остановитесь, — произнесла Грейс, потому что не могла больше этого слышать. Это было невыносимо для них обоих. — Не говорите так. Мы не знаем, что он настоящий герцог.

— Мы не знаем? — Он выпятил губу и посмотрел на нее сверху вниз. — Ну же, Грейс, ведь мы оба знаем, что мы найдем в Ирландии.

— Мы не знаем, — настаивала девушка, но голос ее был неискренним. Она понимала это, но считала, что должна держаться, чтобы не сломаться окончательно.

Томас уставился на нее и смотрел так долго, что ей стало неуютно под его взглядом. Затем он спросил:

— Вы любите его?

Грейс почувствовала, как кровь отлила от ее лица.

— Вы любите его? — повторил он, на сей раз резче. — Одли.

— Я знаю, о ком Вы говорите, — произнесла она прежде, чем смогла придумать что–то более вразумительное.

— Полагаю, что да.

Она остановилась, заставляя себя разжать кулаки. Вероятно, она испортила писчую бумагу, так как она услышала, как что–то хрустнуло в ее руке. За одно мгновение он прошел путь от извинения до ненависти, и Грейс понимала, что внутри него разрастается обида, но и у нее тоже, черт возьми.

— Как давно Вы здесь? — спросил Томас.

Грейс отодвинулась, слегка повернув голову в сторону. Он так странно смотрел на нее.

— В Белгрейве? — спросила она нерешительно. — Пять лет.

— И все это время я не… — Он покачал головой. — Интересно почему.

Не раздумывая, она попыталась отстраниться, но путь ей преградил стол. Что это с ним?

— Томас, — теперь она была осторожна, — о чем Вы говорите?

Казалось, он нашел это забавным.

— Проклятье, если бы я знал.

И затем, пока она обдумывала подходящий ответ, Томас горько рассмеялся и произнес:

— Что с нами станет, Грейс? Мы обречены. Вы знаете это. Мы оба.

Грейс знала, что он сказал правду, но так ужасно было это услышать, услышать это подтверждение.

— Я не знаю, о чем Вы говорите, — сказала она.

— Перестаньте, Грейс, Вы слишком умны для этого.

— Я должна идти.

Но он загородил ей дорогу.

— Томас, я…

И тогда, о, Господи, он поцеловал ее. Его рот нашел ее губы, и у нее в животе все перевернулось от ужаса, не потому, что его поцелуй был отталкивающим, а потому, что этого не было. И для нее это было шоком. Грейс провела здесь пять лет, а он даже не намекнул на…

— Остановитесь! — Она вырвалась. — Зачем Вы это делаете?

— Не знаю, — сказал Томас, беспомощно пожав плечами. — Я здесь, Вы здесь…

— Я ухожу. — Но одна из его рук все еще держала ее руку. Ей нужно было освободить ее. Она могла бы ее выдернуть, не так уж сильно Томас держал ее. Но ей было необходимо, чтобы это было его решением.

Ему было необходимо, чтобы это было его решение.

— Ах, Грейс, — сказал он, почти побежденный. — Я больше не Уиндхем. Мы оба знаем это. — Томас сделал паузу, пожал плечами и отнял руку, сдаваясь.

— Томас? — прошептала она.

И тут он произнес:

— Почему бы Вам не выйти за меня замуж, когда все это закончится?

— Что? — Что–то похожее на ужас нахлынуло на нее. — О, Томас, Вы безумны. — Но она знала, что он подразумевал на самом деле. Герцог не мог жениться на Грейс Эверсли. Но если он не был… Если он был всего лишь простым мистером Кэвендишем… Почему нет?

Кислота разлилась в ее горле. Он не хотел оскорбить ее. Грейс даже не чувствовала себя оскорбленной. Она знала мир, в котором жила. Она знала правила, и знала свое место.

Джек никогда не будет ее. Нет, если он — герцог.

— Что Вы скажете, Грейси? — Томас коснулся ее подбородка, приподнимая ее лицо, чтобы заглянуть в него.

И она подумала — почему нет.

Разве это было бы так уж плохо? Наверняка, она не может остаться в Белгрейве. И, возможно, она научится любить его. Она уже любит его, как друга, конечно же.

Он наклонился, чтобы поцеловать ее опять, и на этот раз Грейс сама позволила ему сделать это, желая, чтобы ее сердце затрепетало, а пульс участился, и то место, что находится где–то промеж ее ног… О, пожалуйста, пусть она почувствует то же, что она чувствовала, когда Джек дотрагивался до нее.

Но ничего не произошло. Всего лишь теплый дружеский поцелуй. Не самая худшая вещь в мире.

— Я не могу, — прошептала она, отворачивая лицо в сторону. Ей хотелось плакать.

И затем она действительно заплакала, потому что Томас, положив подбородок на ее голову, стал по–братски успокаивать ее.

Ее сердце сжалось, и она услышала, как он прошептал:

— Я знаю.


Глава шестнадцатая

Джек плохо спал этой ночью. Это сделало его весьма раздражительным, и он решил обойтись без завтрака, чтобы не встречаться с людьми, которые потребовали бы от него поддержания разговора. Поэтому он вышел из замка и отправился на свою, ставшую уже с некоторых пор обычной, утреннюю верховую прогулку.

Одним из самых прекрасных лошадиных качеств было то, что лошади никогда не ожидали, что с ними будут вести светскую беседу.

Джек понятия не имел, что сказать Грейс, когда он вновь ее увидит. Вас очень приятно целовать. Жаль, что мы не пошли дальше.

Это была правда, хотя именно он не дал им этого сделать. Он желал ее всю ночь.

Ему, возможно, придется жениться на девушке.

Джек остановился как вкопанный. Кто это сказал?

Твоя совесть — беспокойный еле слышный голосок его совести.

Проклятье. Ему, в самом деле, было необходимо лучше выспаться этой ночью. Его совесть никогда не была столь громкой.

Но может ли он? Жениться на ней? Конечно, это единственный путь, который у него был, если он хотел когда–нибудь уложить ее в постель. Грейс не принадлежала к тому сорту женщин, с которыми можно просто поразвлечься. И дело было не в ее происхождении, хотя, конечно, это сыграло свою роль. Все дело было только… в ней самой. Такой она была. С ее удивительным чувством собственного достоинства, с ее мягким и лукавым юмором.