Или даже à la человеческая.

А его покрасневшие глаза… Это было совсем на него не похоже.

— Что с Вами случилось?

Он поднес палец к губам и закрыл дверь.

— Вы ожидали кого–то еще? — спросил он, и ее щеки порозовели. Действительно, когда она почувствовала на своей руке сильную мужскую руку, и что ее куда–то тянут, она предположила, что это был мистер Одли, желающий украсть ее поцелуй.

Ее дыхание стало более глубоким, как только Грейс поняла, что была разочарована тем, что это не он.

— Нет, конечно, нет — сказала она поспешно, хотя подозревала, что Томас знал, что она лгала. Она быстро оглядела комнату, чтобы убедиться, что они одни. — Что–то не так?

— Я должен поговорить с Вами прежде, чем Вы увидите леди Амелию.

— О, тогда Вы знаете, что она здесь?

— Я привез ее, — подтвердил он.

Ее глаза расширились. Вот это новость. Он отсутствовал всю ночь и вернулся весь помятый. Она посмотрела на ближайшие часы. Еще не было и двенадцати. Когда он успел забрать Амелию? И где?

И почему?

— Это — длинная история, — сказал он, чтобы остановить ее прежде, чем она задаст какие–либо вопросы. — Достаточно сказать, что она сообщит Вам, что этим утром Вы были в Стэмфорде и пригласили ее в Белгрейв.

Ее брови приподнялись. Если он просит, чтобы она солгала, то это на самом деле очень серьезно.

— Томас, очень много людей весьма хорошо осведомлены, что я не была в Стэмфорде этим утром.

— Да, но среди них нет ее матери.

Грейс не была уверена, была ли она потрясена или восхищена. Он скомпрометировал Амелию? Почему еще они должны были бы лгать ее матери?

— Э–э… Томас… — начала она, не зная, как продолжить. — Чувствую, я должна Вам сказать, что, учитывая, как долго Вы тянули с этим, смею предположить, что леди Кроуленд будет рада узнать…

— О, ради Бога, это – это совсем не то, — пробормотал он. — Амелия помогла мне добраться до дома, когда я был… — И тут он покраснел. Покрасневший! Томас! — слегка пьян.

Грейс прикусила губу, чтобы удержаться от улыбки. Это было настолько выдающимся событием, такой забавной картиной — Томас, позволивший себе быть чем–то меньшим, чем абсолютно невозмутимым джентльменом.

— Это так великодушно с ее стороны, — сказала она, возможно, немного чересчур чопорно. Но действительно, этого нельзя было избежать.

Томас впился в нее взглядом, от чего ей стало еще труднее сдерживаться.

Она откашлялась.

— Не хотите ли Вы, э–э, привести себя в порядок?

— Нет, — выпалил он, — мне нравится выглядеть похожим на грязного болвана.

Грейс вздрогнула при этом.

— Теперь послушайте, — продолжал он, причем выглядел ужасно решительным. — Амелия повторит то, что я Вам уже сказал, но ничего не говорите ей о мистере Одли.

— Я никогда и не сказала бы, — произнесла Грейс быстро. — Это не мое дело.

— Хорошо.

— Но она захочет узнать, почему Вы были, э–э… — о, Господи, как же выразиться учтиво?

— Вы не знаете, почему, — сказал он твердо. — Скажите ей только это. Разве она должна подумать, что Вы знаете больше?

— Она знает, что я считаю Вас другом, — сказала Грейс. – И, кроме того, я живу здесь. Слуги всегда все знают. И она это знает.

— Вы не прислуга, — пробормотал он.

— Я и Вы знаем, что я — именно прислуга — ответила она, почти развеселившись. — Единственное отличие состоит в том, что мне разрешают носить более красивую одежду и иногда — разговаривать с гостями. Но я уверяю Вас, я посвящена во все домашние сплетни.

В течение нескольких секунд он ничего не говорил, только пристально смотрел на нее, словно ожидая, что она рассмеется и скажет, Это все лишь шутка! Наконец, он пробормотал что–то себе под нос, что, без всяких сомнений, не предназначалось для ее ушей (и она, действительно, ничего не разобрала; болтовня слуг временами была рискованной, но никогда не переходила в брань).

— Ради меня, Грейс, — сказал Томас, сверля ее взглядом, — пожалуйста, Вы скажете ей, что не знаете?

Это была самая личная просьба, которую она когда–либо слышала от него, что совершенно сбило ее с толку и заставило почувствовать себя неловко.

— Конечно, — сказала она быстро. — Даю Вам слово.

Он оживленно кивнул.

— Амелия ждет Вас.

— Да. Да, конечно. — Грейс поспешила к двери, но когда ее рука коснулась ручки, она поняла, что не совсем готова уйти. Она обернулась, еще раз посмотрев на его лицо.

Он был не в себе. Никто не смог бы обвинить его в этом, это были самые необычные два дня. Но, тем не менее, это взволновало ее.

— С Вами все в порядке? — спросила она.

И немедленно об этом пожалела. Казалось, его лицо пришло в движение, оно искривилось, и она не могла понять, собирался ли он рассмеяться или заплакать. Но Грейс знала, что она не хочет быть свидетелем ни того, ни другого.

— Нет, не отвечайте, — пролепетала девушка и выбежала из комнаты.


Глава двенадцатая

В конце концов, Джек нашел свою комнату. И хотя он был уверен, что если бы не его желание присоединиться к Грейс за завтраком, то, он до сих пор бы продолжал с удовольствием спать. Тем не менее, когда, вернувшись в свою комнату, Джек прилег на кровать поверх покрывала, намереваясь хотя бы вздремнуть, оказалось, что он не может сомкнуть глаз.

Это вызвало у него сильное раздражение. Джек всегда гордился своей способностью заснуть в любое время по своему желанию. Это умение весьма выручало Джека в его бытность солдатом. Никому другому не удавалось управлять своим сном так, как ему. Он мог задремать там, где позволяли обстоятельства, и друзья вечно завидовали ему, когда он, прислонившись к дереву, закрывал глаза и засыпал в течение трех минут.

Но, очевидно, этому не суждено было случиться сегодня, даже при том, что под ним было не узловатое дерево, а самый прекрасный матрац, который можно было купить за деньги. Он закрыл глаза и принялся дышать медленно и ровно, и… ничего.

Ничего, только Грейс.

Ему хотелось бы сказать, что она не давала ему покоя, но это было бы неправдой. Это была не ее вина, что он так поглупел. И, по правде говоря, дело было не в том, что он отчаянно нуждался в ней (хотя он нуждался, и это было очень тревожно). Джек не мог выбросить ее из головы, потому что не хотел этого делать. Так как, если бы он перестал думать о Грейс, то он должен был бы начать думать о других вещах. Например, о том, что он, возможно, был герцогом Уиндхемом.

Возможно… Вот ещё. Он знал, что это так и было. Его родители были женаты. Все, что требовалось, — это определить местонахождение приходской метрической книги.

Джек закрыл глаза, пытаясь отодвинуть непреодолимое чувство страха, которое тяготило его. Он должен был солгать, сказав, что его родители никогда не были женаты. Но, проклятье, он не предвидел последствий, когда утверждал обратное. Никто не сказал ему, что он получит этот чертов титул герцога. Все, что было ему известно на тот момент, — это то, что он был чертовски зол на вдовствующую герцогиню за то, что она его похитила. И на Уиндхема, разглядывавшего его так, словно он был чем–то вроде мусора на коврике.

А затем Уиндхем произнес своим вкрадчивым, надменным тоном: «Если Ваши родители действительно были женаты».

Джек выпалил свой ответ прежде, чем у него был шанс подумать о последствиях своих действий. Эти люди были ничем не лучше его. Они не имели никакого права сомневаться в его родителях.

Теперь же было слишком поздно. Даже если он попытается солгать и отречется от своих слов, вдова все равно не успокоится до тех пор, пока не перероет всю Ирландию в поисках документов о браке.

Она хотела, чтобы наследником оказался он, это было ясно. Было сложно вообразить, что она может о ком–либо заботиться, но, очевидно, она обожала своего среднего сына.

Его отца.

И даже при том, что вдовствующая герцогиня не выказала какой–либо особенной нежности к нему самому — не сказать, что Джек приложил большие усилия, чтобы произвести на нее впечатление — она явно предпочитала его своему другому внуку. Джек понятия не имел, что произошло между вдовой и нынешним герцогом, если что–нибудь вообще произошло. Но их отношения не отличались чрезмерной привязанностью.

Джек встал и подошел к окну, наконец, признав, что потерпел поражение в борьбе за сон. Утреннее солнце уже ярко светило высоко в небе, и его внезапно охватило желание оказаться на улице, или точнее, — вне стен Белгрейва. Странно, как в таком огромном доме можно ощущать, что стены словно давят на тебя. Ему захотелось выбраться наружу.

Джек пересек комнату и схватил свое пальто. Оно выглядело потертым на фоне великолепной одежды Уиндхема, которую он надел этим утром. Он почти надеялся, что встретит вдову, и тогда она сможет увидеть его пыльный и изношенный наряд.

Почти. Но не совсем.

Широким быстрым шагом он проложил свой путь вниз к главному холлу, пожалуй, единственному месту, до которого он знал, как добраться. При этом мраморный пол делал его шаги раздражающе громкими. Казалось, все здесь отзывается эхом. Все было слишком большим, слишком холодным, слишком…

— Томас?

Он остановился. Это был женский голос. Но не голос Грейс. Хотя молодой. И несколько неуверенный.

— О… простите. — Это действительно была молодая женщина, среднего роста, блондинка, с довольно очаровательными глазами цвета лесного ореха. Она стояла в дверях гостиной, куда его притащили за день до этого. На ее щеках играл восхитительный румянец, не скрывавший небольшое количество веснушек, которые, Джек был уверен, она терпеть не могла (что было свойственно всем женщинам, насколько он знал). Он решил, что в ней было что–то исключительно приятное. Если бы он не был настолько поглощен Грейс, то он пофлиртовал бы с этой девушкой.

— Жаль, что разочаровал Вас, — заговорил Джек, одарив ее озорной улыбкой. Это не было флиртом. Так он разговаривал со всеми леди. Отличие было в его намерениях.