Это вызывало у него отвращение. Двойное, поскольку он действительно хотел эту девочку. Он только не хотел, чтобы ее дарили ему.

— Это так любезно с вашей стороны, мисс Эверсли, — сказал он, чувствуя, что должен быть предельно вежлив, чтобы успокоить вдову. Они достигли двери, и тут он кое–что вспомнил и вернулся. Он и герцог перебросились все лишь несколькими словами во время поездки в гостиницу, но по одному вопросу они пришли к согласию. — О, кстати, если кто–то спросит, я — друг Уиндхэма. С давних пор.

— С университета? — предложила Мисс Эверсли.

Джек мрачно хмыкнул.

— Нет. Я не учился в университете.

— Вы не учились! — задохнулась вдова. — Меня заставили поверить, что Вы получили образование джентльмена.

— Кто? — спросил Джек очень вежливо.

Она что–то пробормотала, затем, нахмурившись, сказала:

— Это ясно из Вашей речи.

— Судя по моему акценту. — Он посмотрел на мисс Эверсли и пожал плечами. — R — англичанина–эмигранта и H — чистокровного англичанина. Что поделать?

Но вдова не была готова отклониться от предмета разговора.

— У вас есть образование или нет?

Было заманчиво сказать, что он обучался с сельскими мальчишками, только ради того, чтобы увидеть ее реакцию. Но он многим был обязан своим тете и дяде и поэтому повернулся к вдове и сказал:

— Портора Ройал (Portora Royal School — Школа для мальчиков в Эннискиллене, Северная Ирландия) после двух месяцев в Тринити колледже в Дублине, не Кембридже, как видите, затем шесть лет на службе в армии Его Величества защищал вас от вторжения французов. — Он слегка наклонил голову. — С удовольствием приму Вашу благодарность.

Губы вдовы оскорбленно приоткрылись.

— Нет? — Он поднял брови. — Забавно, что никто, кажется, не задумывается о том, что все здесь все еще говорят на английском языке и кланяются доброму королю Георгу.

— Я задумываюсь, — сказала мисс Эверсли. И когда он посмотрел на нее, она мигнула и добавила: — э–э… спасибо.

— Пожалуйста, — сказал он, и ему пришло в голову, что первый раз за все время у него появилась причина сказать это. К сожалению, вдова не была уникальна в этом смысле. Солдат иногда чествовали, и было верно, что форма весьма эффективно привлекала леди, но никто и никогда не подумал сказать им спасибо. Ни ему и, особенно, ни тем мужчинам, которые получили увечья или были обезображены.

— Скажите всем, что мы вместе брали уроки фехтования, — сказал Джек мисс Эверсли, игнорируя вдову, поскольку не мог сделать ничего лучше. — Это — столь же хорошая отговорка, как любая другая. Уиндхэм ведь хорошо владеет шпагой?

— Я не знаю, — сказала она.

Конечно, она и не могла знать. Но независимо от этого, если Уиндхэм сказал, что владеет шпагой удовлетворительно, то он почти наверняка был мастером. Они бы неплохо пофехтовали, если бы когда–нибудь вынуждены были встретиться на дуэли. Фехтование было его любимым предметом в школе. Что, вероятно, стало единственной причиной, по которой его держали в школе до восемнадцати лет.

— Мы идем? — пробормотал он, кивнув головой на дверь.

— Синяя шелковая спальня, — мрачно напомнила вдова.

— Ей не нравится быть исключенной из беседы, не так ли? — прошептал Джек тихо, чтобы услышать могла только мисс Эверсли.

Он знал, что она не могла ответить, не тогда, когда ее хозяйка была так близко, но он видел, что ее глаза метнулись в сторону, словно пытаясь скрыть веселье.

— Вы можете удалиться на ночь, мисс Эверсли, — распорядилась вдова.

Грейс повернулась в удивлении.

— Вы не желаете, чтобы я оставалась с Вами? Еще так рано.

— Нэнси может позаботиться обо мне, — ответила герцогиня сквозь сжатые губы. — Она вполне приемлемая служанка и, что еще лучше, не говорит ни слова. Я нахожу, что в слуге это исключительно хорошая черта.

Поскольку Грейс придерживала свой язычок чаще, чем высказывалась, она решила посчитать это высказывание герцогини за комплимент, а не за язвительное оскорбление, каковым оно должно было стать.

— Конечно, мэм, — сказала она, присев в легком реверансе. — Я приду к Вам утром с Вашим шоколадом и газетой.

Мистер Одли был уже в дверях и махнул рукой, показывая, чтобы она шла впереди, повинуясь, она вышла в холл. Она понятия не имела, с чего это вдова отпустила ее, разрешив ей отдохнуть сегодня вечером, но она больше не собиралась спорить.

— Нэнси — ее горничная, — объяснила она к мистеру Одли, как только он поравнялся с ней.

— Я так и подумал.

— Это очень странно. — Она покачала головой. — Она…

Мистер Одли терпеливо ждал, когда она закончит предложение, но Грейс не знала, как это лучше сделать. Она собиралась сказать, что вдова ненавидела Нэнси. Фактически, вдова едко и мучительно долго жаловалась каждый раз, когда у Грейс выпадал выходной день, и Нэнси служила заменой.

— Вы хотели что–то сказать, мисс Эверсли? — напомнил он.

Она почти ответила ему. Это было странно, потому что она только что узнала его, и, кроме того, его, вероятно, не интересовали мелочи домашнего хозяйства Белгрейва. Даже если он действительно станет герцогом — мысль об этом все еще отзывалась спазмами в животе — хорошо, допустим, то, наверное, не таким, как Томас, который не мог отличить одну горничную от другой. И если его спрашивали, которую из них не любила его бабушка, он отвечал — всех.

Это, подумала Грейс с кривой улыбкой, было вероятнее всего.

— Вы улыбаетесь, мисс Эверсли, — заметил мистер Одли, смотря на нее так, как если бы он единственный обладал неким секретом. — Скажите почему.

— О, так, ничего, — сказала она. — Ничего такого, что представляло бы для Вас интерес. — Она направилась к лестнице в конце холла. — Сюда, эта лестница ведет к спальням.

— Вы улыбались, — повторил он снова, остановившись в шаге от нее.

Что–то заставило ее улыбнуться снова.

— Я не говорила, что нет.

— Леди, которая не притворяется, — сказал он одобрительно. — С каждой минутой Вы нравитесь мне все больше.

Грейс поджала губы, следя за ним через плечо.

— Вы не очень высокого мнения о женщинах.

— Прошу прощения. Я должен был сказать человек, который не притворяется. — Его лицо осветилось улыбкой, которая потрясла ее всю до кончиков пальцев. — Я никогда не буду утверждать, что мужчины и женщины взаимозаменяемы, и благодарю небеса за это, но что касается правдушки, ни один из полов не получит высокой оценки.

Она смотрела на него с удивлением.

— Я не думаю, что есть такое слово — правдушки. Точнее, я совершенно уверена, что нет.

— Нет? — Его глаза метнулись в сторону. В течение секунды — даже не секунды, но достаточно долго для нее, чтобы задуматься, не смутила ли она его. Этого не могло быть. Он не лез за словом в карман и чувствовал себя совершенно уверенно. Достаточно было дня знакомства, чтобы понять это. И действительно, его улыбка стала беспечной и насмешливой, а глаза явно сияли, когда он сказал: — Что ж, должно быть нет.

— Вы часто составляете слова?

Он скромно пожал плечами.

— Я пытаюсь сдерживать себя.

Она посмотрела на него с большой долей сомнения.

— Да, — возразил он. Затем прижал руку к сердцу, словно был ранен, но его глаза смеялись. — Почему никто не верит мне, когда я говорю, что я — высоконравственный и честный джентльмен, имеющий намерение следовать каждому правилу на этой земле.

— Возможно, потому, что большинство людей знакомится с Вами, когда Вы приказываете им выйти из кареты с оружием в руках?

— Так и есть, — признал он. — Вы считаете, что это влияет на отношение?

Она взглянула на него, в его изумрудные глаза, в которых затаилась улыбка, и она почувствовала, что ее губы задрожали. Она хотела смеяться. Она хотела хохотать так, как она хохотала, когда ее родители были живы, когда у нее была свобода выискивать в жизни различные нелепости и время, чтобы смеяться над ними.

Было такое чувство, словно что–то проснулось в ней. Это было замечательное ощущение. Очень приятное. Ей хотелось поблагодарить его за это, но она выглядела бы самой настоящей дурой. И тогда она поступила еще лучше.

Она извинилась.

— Простите, — сказала она, приостановившись в начале лестницы.

Казалось, это удивило его.

— За что?

— За… сегодня.

— За то, что похитили меня. — То ли удивленно, то ли снисходительно произнес он.

— Нет, я не это имела в виду, — возразила она.

— Вы были в карете, — напомнил он. — Я уверен, что любой суд, действующий по нормам общего права, признал бы Вас сообщницей.

О, это было больше, чем она могла вынести.

— Я полагаю, это был бы тот же самый суд, действующий по нормам общего права, который послал бы Вас на виселицу этим же утром, но чуть раньше, чтобы наказать за то, что Вы угрожали герцогине пистолетом.

— Ну–ну. Я же говорил Вам, что за это нарушение не положена виселица.

— Нет? — усомнилась она, в точности повторяя его более раннюю интонацию. — А должна бы.

— Вы так думаете?

— Если принять правдушку за слово, то обращение к герцогине с оружием в руках — достаточная причина для получения приговора о повешении.

— Вы сообразительны, — сказал он восхищенно.

— Спасибо, — сказала она и затем добавила, — у меня не было практики.

— Да. — Он мельком взглянул через холл в гостиную, где вдова, по–видимому, все еще восседала на своем диване. — Она требует от Вас молчаливости, не так ли?

— Слуге не полагается быть разговорчивым.

— Это — то, как Вы себя видите? — Его глаза поймали ее взгляд, несмотря на то, что она отошла уже достаточно далеко. — Слуга?

Теперь она действительно ушла далеко вперед. Если он и хотел узнать что–то о ней, то она не была уверена, что она хочет, чтобы он это сделал.

— Не отставайте, — сказала она, предлагая ему следовать за ней вверх по лестнице. — Синяя шелковая спальня превосходна. Очень удобна, утром прекрасно освещена. В ней замечательные художественные работы. Я думаю, что она Вам понравится.