Она должна извиниться. Не имело значения, что мистер Одли настоял на ее присутствии. Грейс знала свое положение и знала свое место, она не должна присутствовать при семейных разборках.

Но каждый раз, когда она говорила себе, что пришло время уйти, что она должна отвернуться от окна и попросить вдову отпустить ее, чтобы герцогиня смогла поговорить со своими внуками наедине, она не могла заставить себя сдвинуться с места. Она продолжала слышать — нет, чувствовать – голос мистера Одли.

Она остается.

Он нуждался в ней? Наверное. Он ничего не знал об Уиндхэмах, ничего об их истории и напряженных отношениях, которые опутывали весь дом, как липкая паутина. Можно было ожидать, что он не сможет вести свою новую жизнь самостоятельно, по крайней мере, не сразу.

Грейс дрожала, прижав руки к груди, она видела, как спешились мужчины. Как странно чувствовать себя необходимой. Томасу нравилось говорить ей, что она нужна ему, но они оба знали, что это не так. Он мог нанять любую компаньонку для своей бабушки. Томас ни в ком не нуждался. И ни в чем. Он был удивительно самодостаточен. Уверенный и гордый, все, в чем он действительно нуждался, это в случайном булавочном уколе, который разорвал бы пузырь, окружавший его. Он слишком хорошо это знал, что спасало его от того, чтобы быть совершенно невыносимым. Он никогда не говорил так, но Грейс знала, что это было как раз тем, почему они стали друзьями. Она, возможно, была единственным человеком в Линкольншире, который не склонялся и не расшаркивался перед ним, и не говорил только то, что он желал бы услышать.

Но он не нуждался в ней.

Грейс услышала шаги в холле и повернулась, нервно напрягаясь. Она ждала, что вдова прикажет ей удалиться. Она даже посмотрела на нее, слегка подняв брови, словно с вызовом, но вдова уставилась на дверь, решительно игнорируя ее.

Томас вошел первым.

— Уиндхэм, — сказала вдова оживленно. Она никогда не называла его иначе, чем его титулом.

Он кивнул в ответ.

— Я приказал отнести вещи мистера Одли в синюю шелковую спальню.

Грейс бросила осторожный взгляд на вдову, чтобы увидеть ее реакцию. Синяя шелковая спальня была одной из самых хороших спален для гостей, но она не была самой большой или самой престижной. Она находилась, однако, через холл от вдовы.

— Превосходный выбор, — ответила вдова. — Но я должна повториться. Не называйте его мистером Одли в моем присутствии. Я не знаю этих Одли и знать не хочу.

— Не знаю, хотели бы они знать Вас, — прокомментировал ее слова мистер Одли, вошедший в комнату вслед за Томасом.

Вдова подняла бровь, словно желая показать свое собственное величие.

— Мэри Одли — сестра моей покойной матери, — заявил мистер Одли. — Она и ее муж, Уильям Одли, приняли меня при моем рождении. Они воспитали меня как свое собственное дитя и по моей просьбе дали мне свое имя. Я не желаю менять его. — Он смотрел на вдову спокойно, смело ожидая ее возражений.

К немалому удивлению Грейс, герцогиня промолчала.

Затем он с изящным поклоном повернулся к ней:

— Вы можете называть меня мистер Одли, если желаете, мисс Эверсли.

Грейс присела в легком реверансе. Она не была уверена, было ли это требованием, поскольку никто не определил нынешнее его положение, но выглядело вполне вежливым. В конце концов, он же поклонился.

Она посмотрела на вдову, которая впилась в нее взглядом, затем на Томаса, которому, так или иначе, удалось выглядеть удивленным и раздраженным в одно и то же время.

— Она не может уволить Вас за то, что Вы использовали его официальное имя, — сказал Томас со своим обычным оттенком нетерпения. — А если она это сделает, то я уволю Вас с пожизненным содержанием и отправлю жить в один из наших пустующих домов.

Мистер Одли посмотрел на Томаса с удивлением и одобрением прежде, чем повернуться к Грейс и улыбнуться.

— Это заманчиво, — прошептал он. — Как далеко она может быть отправлена?

— Я полагаю куда–то в наши дальние владения, — ответил Томас. — В это время года острова Внешние Гебриды прекрасны.

— Я Вас презираю, — прошипела вдова.

— Почему я терплю ее? — громко спросил Томас. Он подошел к кабинету и налил себе выпить.

— Она Ваша бабушка, — сказала Грейс, так как кто–то же должен был быть голосом разума.

— Ах да, родная кровь, – вздохнул Томас. — мне говорят, что она гуще, чем вода. Жаль. — Он посмотрел на мистера Одли. — Скоро и Вы узнаете.

Грейс почти ожидала, мистер Одли ощетинится от снисходительного тона Томаса, но его лицо оставалось вежливо беззаботным. Любопытно. Казалось, что эти двое мужчин заключили своего рода перемирие.

— А теперь, — объявил Томас, смотря прямо на свою бабушку, — моя работа здесь окончена. Я вернул блудного сына к Вашей любящей груди, и все прекрасно в этом мире. Не в моем мире, — добавил он, — но чьем–то мире, я уверен.

— Не в моем, — сказал мистер Одли, поскольку никто больше не был склонен комментировать слова Томаса. И затем он улыбнулся, медленной, ленивой улыбкой, предназначенной показать его как беспечного жулика, которым он и был. — На тот случай, если Вам интересно.

Томас посмотрел на него, его нос сморщился в выражении неопределенного безразличия.

— Мне не интересно.

Голова Грейс слегка качнулась назад к мистеру Одли. Он все еще улыбался. Она обратилась к Томасу, ожидая, что он скажет что–либо еще.

Он наклонил к ней голову в ироническом приветствии, затем сделал отвратительно большой глоток своего ликера.

— Я уезжаю.

— Куда? — потребовала вдова.

Томас задержался в дверях.

— Я еще не решил.

Что означало, Грейс была уверена, куда–нибудь подальше отсюда.

Глава седьмая

Джек подумал, что эта фраза вполне могла бы принадлежать и ему.

Не то чтобы он воспылал к герцогу любовью. Действительно, всего лишь за один день он увидел достаточно примеров его непостижимого высокомерия и был совершенно счастлив лицезреть его спину, выходящую из комнаты. Но остаться здесь с вдовой…

Даже восхитительная компания мисс Эверсли была недостаточным искушением, чтобы и дальше терпеть герцогиню.

— Пожалуй, я тоже отправлюсь спать, — объявил он.

— Уиндхэм пошел не спать, — зло сказала вдова. — Он просто вышел.

— А я все же отправлюсь спать, — сказал Джек. Он вежливо улыбнулся. — Это окончательное решение.

— Сейчас едва стемнело, — попыталась задержать его вдова.

— Я устал. — И это было верно. Он действительно устал.

— Мой Джон имел обыкновение оставаться почти до рассвета, — сказала она мягко.

Джек вздохнул. Он не хотел чувствовать жалость к этой женщине. Она была тверда, безжалостна и совершенно неприятна. Но она, очевидно, любила своего сына. Его отца. И она потеряла его.

Мать не должна пережить своих детей. Он знал это так же хорошо, как дышать. Это было неестественно.

Итак, вместо того, чтобы указать ей на то, что ее Джона, вероятно, никогда не похищали, не душили, не шантажировали и не лишали (хотя и несерьезно) средств к существованию, и все за один день, он подошел к ней и положил кольцо – то самое, что он почти сорвал с ее пальца – на стол рядом с нею. Его собственное было в его кармане. Он еще не был готов рассказать ей о его существовании.

— Ваше кольцо, мадам, — сказал он.

Она кивнула, затем взяла его в руки.

— Что означает буква Д? — спросил он. Всю свою жизнь он задавался этим вопросом. Может же он вынести из этой ситуации хоть какую–то пользу.

— Дебенхем. Моя девичья фамилия.

Ах. Это имело смысл. Она отдала свою семейную реликвию своему любимому сыну.

— Мой отец был герцогом Ранторпом.

— Я не удивлен, — пробормотал он. Она вполне могла принять это за комплимент. Он поклонился. — Доброй ночи, Ваша милость.

Рот вдовы напрягся в разочаровании. Но она, казалось, признала, что если события прошедшего дня приравнять к сражению, то победа осталась за нею, и она была удивительно добра, произнеся:

— Я пришлю Вам ужин.

Джек кивнул и пробормотал спасибо, затем повернулся, чтобы выйти.

— Мисс Эверсли покажет Вам Вашу комнату.

Джек насторожился, и когда он посмотрел на реакцию мисс Эверсли, то увидел, что она тоже.

Он ожидал, что его проводит лакей. Возможно, дворецкий. Это был восхитительный сюрприз.

— Это сложно, мисс Эверсли? — спросила вдова. Ее голос казался хитрым, немного ядовитым.

— Конечно, нет, — ответила мисс Эверсли. Она была удивлена. Он увидел это по тому, как взлетели ее ресницы чуть выше обычного. Она не привыкла к тому, чтобы обслуживать кого–то кроме вдовы. Ее хозяйке, решил он, не нравилось делить ее с кем–либо еще. И в то время как его глаза застыли на ее губах, он осознал, что полностью согласен с герцогиней. Если бы она принадлежала ему, если бы он имел какое–нибудь право на нее… то он также не пожелал бы делить ее с кем–то.

Он хотел поцеловать ее снова. Он хотел дотронуться до нее, всего лишь мягкое прикосновение руки к ее коже, настолько мимолетное, что его можно было бы посчитать случайным.

Но еще больше он хотел произносить ее имя.

Грейс.

Оно нравилось ему. Он его успокаивало.

— Позаботьтесь о его комфорте, мисс Эверсли.

Джек повернулся к вдове с расширившимися глазами. Она сидела как статуя, ее руки аккуратно сложены на коленях, но уголки ее рта были слегка изогнуты, и глаза ее выглядели хитрыми и довольными.

Она отдавала Грейс ему. Ясно как божий день, она позволяла ему использовать свою компаньонку, если он того пожелает.

Господи. В какую семью он попал?

— Как скажете, мэм, — ответила мисс Эверсли, и в этот момент Джек почувствовал себя вывалянным в грязи, потому что был совершенно уверен, что она понятия не имела, что ее хозяйка пыталась сделать ее его шлюхой.

Это был самый ужасный вид взятки. Останьтесь на ночь, и Вы получите эту девочку.