Наташа Апрелева - Посторонним В.

Мысли мои если и были, то ужасно путались, наезжали одна на другую, очень хотела объяснить, что это же я, я, я во всем виновата, я мечтала забыть В., вытравить его из себя, изгнать, тоже мне, экзорцистка, и поэтому он сделался беззащитен, я забрала его ангела-хранителя, переманила себе, привечала, подкармливала, развлекала, и он не спас В., и В. разбился, и что там от него осталось вообще?.. Я виновата.

– Вера, то что ты сейчас говоришь – это полнейший бред. Ты успокоишься, сейчас мы все-таки пойдем попаримся, потом все обсудим. Ты считаешь своим долгом съездить к нему в больницу? Навещать больных твое любимое занятие? Съездишь, сходишь.

– Ты знаешь, я…

– Знаю.

И мы пошли, наконец, париться, и было хорошо накрываться волнами влажного обжигающего воздуха, а потом мы намазали меня медом – для кожи, и появился густой медовый аромат, и Олаф лизнул мне плечо.

00.30

Есть такой телеканал, «Здоровое ТВ», лично у меня числится под номером «13», но это случайно. Просто я нифига не умею настраивать телевизор, чтобы он как-то эти кабельные каналы вменяемо сортировал, это делается вручную чуть ли не с использованием нанотехнологий, и мне не по силам (ах, надо писать: не по мозгам). И вот по этому «Здоровому ТВ» круглосуточно вещают пятьдесят шесть тысяч разных психологов, и я иногда включаю, попадаю на какого-нибудь с виду негнилого дядьку и слушаю. Тетки-психологи, может, и неплохи, но это как-то искусственно все-таки.

Один профессор психологический меня просто заворожил. Подозреваю, что не только меня. Он очень умно говорил: вот выберите два любимых предмета в доме, которыми пользуетесь ежедневно. Ага. Выбрала я чашку и выбрала я крутящийся стул. А профессор-то продолжает, продолжает, опять же мне не по силам (ах, не по уму) повторить хоть как-то его умные рассуждения о природе вещей, но смысл оказался в том, что и чашка, и стул – суть звенья и составляющие части одного процесса, самого значимого для меня, на сегодняшний день. А что, так и есть. Пью кофе, сижу на стуле – набираю тексты на компьютере.

Не успев отойти от объемного, с прозрачной крышкой, холодильного прилавка, закрываю глаза. Я люблю мороженое.

Я ем мороженое большими кусками, с напряжением и изрядным усилием вонзаю острые белые зубы в твердую ледяную плоть молока, зубы сводит сладким спазмом, карамельной тянучей истомой, небо немеет костяным панцирем черепахи, на котором стоят три слона, держащие Землю.

Долго держу большой кусок мороженого во рту, наблюдая придуманным зрением за его постепенным таянием, глотаю ванильный или шоколадный сироп, не давлюсь ни орехами, ни изюмом, ни печеньем, ни кусочками вишен.

С удовольствием представляю, что мое сердце, небольшой комок сладкого льда, тоже кто-нибудь возьмет в рот и вот так грубо оттает, пробуя с удовольствием мою кровь, наслаждаясь густым, соленым послевкусием и праздничным рубиновым цветом. Может быть, ты? Я открываю глаза.

Протягиваю равнодушной кассирше обертку. Сколько же это стоит?

22.45

Пасха сегодня, всех православных с Праздником.

Знала, что сегодня местный церковный люд пойдет на кладбище – традиция посещать кладбище именно на Пасху, а не на Радуницу именно старообрядческая, то есть немного языческая? Я абсолютное дерево в этих вопросах, всю информацию почерпнула от главной Ульяны, она рассказывает очень интересно.

Про крестный ход, например, совершаемый старообрядцами по движению солнца. А на кладбище в этот день – или служение канона Пасхи, или песнопения: стихеры «Пасха священная нам днесь показася». При этом, в согласии со всеми церковными правилами и уставами, никакого специального поминовения «за упокой» не бывает. Люди разговаривают с умершими как с живыми, кланяясь перед могилами и говоря: «Христос воскресе!» Очень добро, по-моему. Жизнеутверждающе. Как будто бы мы ненадолго заглянули в загробный мир, убедились, что там все хорошо, чисто, нестрашно, кругом куличи, крашеные яички и все такое, и умиротворенные, благостные, разошлись.

23.00

Утром позвонил ИванИваныч, рассказывал, что доставил «Эрвиназу» и все нормально, что затрахался с сумкой-холодильником и чтобы я приходила в Церкву послушать Московского Высокого Священнического Гостя, будет интересно.

Я и пришла, думаю, все равно ни детей дома, ни Олафа, никто не нуждается в моих услугах, почему бы нет. Слушаю. Интересно.

Высокий Московский Гость оказался веселым, бородатым, мне понравился. Отец Федор и Ульяна немного смущались и хотели ему получше угодить. На улице шел апрельский дождь со снегом, все чин чинарем.

– Понимаю, – взволнованно говорила Ульяна, – наша погода какая-то абсолютно непасхальная… Мы тут привыкли, в общем… Но гостю из столицы…

– Все прекрасно, – басил гость из столицы, – в Москве вообще снегу по колено…

– Угощайтесь, вот пасха, куличи, а вот баранью ногу у нас Мариночка запекла, конечно, мы без столичного лоска, но старались…

– Великолепнейшие яства! Превосходно! Я вообще заметил, – ободряюще произнес Гость, – что во всех русских городах Сибири – отличнейшая кухня, прекрасные кулинары…

– Мы в Среднем Поволжье, – растерянно пробормотала Ульяна.

23.30

Завтра договорились с Олафом ехать в больницу. Грубый Олаф сказал, что подождет меня в машине, потому что если поднимется, то сломает В. оставшуюся ногу и две руки.

Приезжали Ше с Алусиком, привезли кулич Алусикиного производства – высокий, красивый, затейливо украшенный цветными вензелями из крашеного пшена. Алусик рассказала мне, как женщина женщине, что их старшая дочь, одиннадцатиклассница Евгения, уже неделю живет у своего мальчика, учащегося ПТУ, или как сейчас модно говорить – колледжа, отказывается разговаривать с родителями вообще, а с отцом в частности, потому что отец в гневе засунул учащегося ПТУ головой в унитаз. Ше весь побагровел и каким-то фальцетом прокричал, что он запер бы мерзавку в комнате и не выпускал бы три недели, но разве кто его слушает? Разве кому в доме интересно его мнение? Что учащийся ПТУ – дебил, и это клинический диагноз, он отстает в развитии, не может связать двух слов и только мычит. И что если бы Алусик с таким же усердием, с каким роется в телефоне, ноутбуке и записной книжке Ше, занималась дочерью, одиннадцатиклассницей Евгенией, то такого вопиющего блядства никогда не произошло, и никакого дивана он никому не отдаст, это вообще опасное извращение – отдавать диван в чужую семью, и он не то что не отдаст, а… а… даже не знает, что!.. Но зато он, Ше, прекрасно знает другое, а именно, чем все это окончится – подростковыми беременностями, неврозами, анорексиями и заболеваниями, передаваемыми половым путем, а Алусик даже предохраняться свою дочь, одиннадцатиклассницу Евгению, не научила, потому что и сама не очень-то… Алусик на это «не очень-то» обиделась и дрожащим голосом предложила Ше заткнуть свой рот, потому что она, Алусик, слава богу, еще врач, да! «Ага, врач, – не унимался Ше, – а я-то думал, ты у нас хозяйка борделя». «А я-то думала, что ты у нас дурак! – проорала Алусик. – И теперь вижу, что не ошибалась!»

Такие абсолютно неблагочестивые беседы вели мои добрые знакомцы, Ше и его жена Алусик, родители одиннадцатиклассницы Евгении, мятежной подруги учащегося ПТУ.

Будучи хозяйкой дома, я изящно перевела беседу в другое русло: «Погоды-то какие стоят, а?» – неизбито воскликнула я с наигранным энтузиазмом.

«А которые дураки, – не желала униматься Алусик, – так те завсегда дураки, хоть им вьюга в апреле, хоть кол на голове теши!»

«Я вижу, вы настоятельно желаете обсудить мой интеллектуальный уровень? – Голос Ше срывался от злости уже на какой-то нечеловеческий сип. – Так, может быть, воспользуетесь своим глубинным умом и подождете хотя бы, пока мы покинем этот гостеприимный дом?»

«Так идемте же!!!» – Алусик вскочила, оттолкнув табуретку. Они уже были на «вы».

Поздно вечером Ше позвонил, принес официальные извинения за «безобразную сцену», я его успокоила, сказав, что согласно Штирлицовскому правилу запоминается нечто последнее, а после их безобидной перебранки нас посетили Цэ и подрались.

– Подрались? – обрадовался Ше. – Подрались? Расскажите!

– Н-ну, точнее, Цэ кинул в свою жену стаканом, не попал. Цэ просто просил ее не петь больше, а она пела.

– О господи, Вера. Как это: пела? Что, пришла, села и запела? – несказанно удивился Ше. Как будто здесь есть что-то необычное.

Многие наши гости приходят, садятся и поют. И ничего. Жена Цэ вот только немного переборщила. Конечно, ей следовало замолчать после второго-третьего мужниного замечания. Но она очень-очень хотела исполнить всю песню целиком, где-то нашла на Ю-тубе, что ли, формата «комические куплеты», поются на два голоса, мужской и женский. Жена Цэ так и пела, двумя голосами: «Уебище я, хорошая ты, мне так не хватает твоей доброты! – Хорошая я, уебище ты, мне так не хватает твоей красоты!.. Гори все огнем, ебись все конем, а мы непременно друг друга найдем!..» При этом она лицом изображала попеременно то мужчину, вытаращивая глаза и немного надувая щеки, то, очевидно, женщину – сладко улыбаясь и играя бровями.

Согласна, согласна, не очень-то подходящий репертуар для Светлого Христова Дня, ума не приложу, с чего это жену Цэ вообще повело на песнопения, но можно было бы и потерпеть, уверена, она и самостоятельно замолчала бы. Когда-нибудь.

Цэ был очень недоволен, и в результате мой стакан с райскими птичками, подарок тетки, полетел в жену Цэ, попал в стену, оказался разбит. Цэ пытался всунуть мне денег, типа за попорченное имущество, но я удачно напомнила ему, что он все-таки не в кабаке.

Жена Цэ после полета кружки присмирела, песен более не пела, стихла.

Зато три часа подряд скучливо рассказывала, как проходила техосмотр, уж лучше бы пела, подумала я.