Он раздевал ее медленно, потому что хотел наслаждаться этим прекрасным телом не спеша, никуда не торопясь. Он целовал ее плечи и руки, медленно скользил пальцами по гладким стройным ногам, то прижимал ее к себе, то отстранялся, чтобы увидеть, рассмотреть, запомнить навсегда, каково это — впервые увидеть свою женщину обнаженной…

Катерина обмирала в его объятиях, жмурилась и мурлыкала, словно все соседские кошки разом, цеплялась за Куприянова, не в силах отпустить его, втягивала ноздрями запах его волос, его сильного, желанного тела…

В какой-то момент он ужаснулся тому, что он весь грязный и потный, после многочасового перелета из Сибири, и стал торопливо пятиться в сторону ванной, но отважная Катерина его не отпустила, и потому под душ они встали вдвоем, едва не забыв раздеться.

Тугие струи били по разгоряченной коже, и Куприянов захлебывался поцелуями Катерины, счастливо улыбаясь и постанывая от невозможности пережить это огромное облегчение — она была здесь, с ним, она принадлежала ему одному, и больше не нужно было мучиться и подыскивать слова, которые все равно оставались бы только словами…

А потом он подхватил ее на руки и понес в комнату, и они вместе рухнули в разобранную и еще теплую кровать, а солнце, смеясь, затопило комнату и позолотило кожу Катерины, отразилось в изумрудных глазах, изумленно распахнутых и счастливых, бесстыжих и святых…

Ни он, ни она не заметили того мгновения, когда их тела стали едины. Это было слишком естественно для них — любить друг друга, и потому они просто сделали то, что и следовало сделать уже давно: стали едины…

Прерывистое дыхание женщины становилось все громче. Иногда сквозь бессвязные шепоты прорывался блаженный стон, и тогда Сергею хотелось умереть от счастья, улететь прямо в бирюзовое марьинское небо и раствориться в солнечном золоте.

Раскаленный шелк простыни был грубее дерюги, ибо под пальцами мужчины переливался атлас кожи женщины, и он зарывался лицом в разметавшуюся по подушке бурю ее волос.

А потом комната взорвалась и стала Бесконечностью, и солнце разбрызгалось миллионами сверхновых звезд, а среди шепотов и криков Вечности родились всхлипывающие и смеющиеся, нежные и смелые слова:

Я так люблю тебя, я не могу без тебя дышать, не отпускай меня никогда!

Всему на свете суждено закончиться, со временем станут песком города, пылью — золото, памятью — песни, но ты все-таки не отпускай меня никогда, слышишь?

Я буду там, где не останется ничего, кроме последнего рубежа, там, где небо потеряет отличие от земли, где в шуршании ветра будет шепот Вечности. Я буду там. Я возьму тебя за руку и поведу в небеса — потому что я люблю тебя.


Они лежали, обнявшись, обессиленные и счастливые, и не было сил даже на то, чтобы пойти попить водички и сказать хоть слово. Куприянов лениво перебирал кольца волос Катерины, рассыпавшиеся у него по груди, а Катерина осторожно трогала губами его плечо, ужасаясь и восхищаясь тому, что она наделала.

Она лежит голая, в одной постели с мужчиной, который ей совершенно не подходит. У их романа нет продолжения — и все-таки ей так хорошо, как не было хорошо никогда и ни с кем, и почему-то где-то внутри живет ощущение, что все будет хорошо, и они будут вместе всегда, каждую минуту…

Телефон разорвал ленивую полуденную тишину противной трелью. Куприянов вздрогнул и сел, нашаривая проклятый аппарат под кроватью. Катерина вздохнула и перевернулась на другой бок. Она не может этому помещать, но уж смотреть на это она не обязана!

Голос Марины вибрировал в трубке, слышимость была просто отличная.

— Купер, это хамство! Ты же обещал Анюте, что выходные проведешь с ней вместе? Она не спала всю ночь, ждала тебя, я утром позвонила в аэропорт, и мне сказали, что самолет приземлился в семь! А сейчас половина второго! Где ты шляешься?

Куприянов откашлялся и сказал противным интеллигентным голосом:

— Марин, я не понимаю, что за истерика? Я прилетел, устал, как собака, я почти всю неделю не спал. Вполне естественно, что я заехал к себе на квартиру, принял душ…

— Мы сейчас приедем за тобой.

— Марин, я хочу отдохнуть в тишине, потом я приеду…

Катерина испустила душераздирающий вздох. В тридцать четыре года пора бы научиться смотреть на вещи реалистично. Не бывает никаких «навсегда». Юные любовники месяцами не вылезают из постелей только в сочинениях Сандры Мэй. Жизнь, как известно, жестче, да и любовники они с Куприяновым далеко не юные.

Катерина сползла с кровати и пошла одеваться. Сзади заерзал Куприянов, пытающийся удержать ее и не дать Марине понять, что он не один. Катерина и ухом не повела. Закрылась в ванной и молча, с остервенением стала одеваться. Джинсы мокрые, будь оно все неладно…

Когда она вышла, Куприянов сидел на кухне и мрачно смотрел в окно. На нем были старые джинсы, и выглядел он в них потрясающе. Катерина кашлянула. Сергей обернулся и посмотрел на нее глазами побитой собаки.

— Кать, подожди… Я понимаю, что ты злишься, но ты хотя бы выслушай…

— Я не злюсь. Я просто реально смотрю на вещи. Все нормально, Сереж. В конце концов, мы оба получили, чего хотели. Даже странно, что хватило времени.

— Кать… Я действительно обещал Аньке, что мы проведем выходные за городом. Давно обещал, еще до тебя. Я ее брат. А Марина — ее мать. Я не могу просто игнорировать их.

Катерина набрала воздуха в грудь.

— Ты — брат Анюты, верно подмечено. Ты не ее отец. И ты не муж Марины. Ты не сделал ничего такого, за что мог бы чувствовать себя виноватым. Наоборот, ты поступил так, как взрослые мальчики поступают крайне редко. Крайне! И я уважаю тебя за это, Сережа.

— Кать, ты когда так разговариваешь, я тебя боюсь…

— Не меня. Ты боишься самому себе признаться в том, что ты взрослый человек со своей собственной судьбой и своими собственными пристрастиями в жизни. Если ты хочешь спать с какой-то определенной женщиной, хочешь жить с ней, хочешь строить отношения с ней, ты должен делать это, а не думать, как к этому отнесется Марина и не расстроит ли это Анюту. Ты позволил им сесть тебе на шею, и они с удовольствием на этой шее ездят.

— Кать, но ведь мы…

— Я что тебе сказала с самого начала? У нас ничего не получится. Ничего, понимаешь? У тебя всегда будет на первом месте долг перед Анютой и Мариной, а на втором — твои личные дела. Но я так не могу, Сереж. Я больше не выдержу. На моем пути встречалось слишком много мужиков, которые предоставляли принимать решения МНЕ. С тех пор я ненавижу это делать. Как ты думаешь, почему выпускница истфака МГУ сидит у тебя на фирме в роли девочки для перекладывания бумаг? Да потому что я ненавижу строить карьеру и принимать судьбоносные решения. Я хочу просто любить человека, который любит меня. Он будет носить меня на руках, баловать, защищать, добывать пищу — и за это я отплачу ему самой верной, самой преданной любовью, но становиться полноправным партнером — дудки! Все, Куприянов. Я ухожу. Кошек сегодня покормишь сам. И если ты подойдешь ко мне на работе — я уволюсь.

Катерина повернулась и опрометью бросилась вон из квартиры. Куприянов некоторое время тупо смотрел ей вслед, а потом недрогнувшей рукой достал из шкафчика забытые полбутылки водки.


Через полчаса приехала Марина. Одна, без Анюты.

Куприянов мрачно посмотрел на нее и отвернулся. Марина поджала пухлые губки и процедила:

— Ну, и почему ты еще не готов?

Куприянов вскинул голову и внимательно посмотрел на женщину, которую когда-то хотел сделать своей женой. И произнес медленно и с расстановкой:

— Я всю жизнь копил обиду на отца. Не мог ему простить, что он тебя увел. А ведь по-хорошему мне надо спасибо ему сказать. Если бы не мама, конечно…

— Что?! Ты пьяный?

— Нет. Я протрезвел. Марин, ты знаешь, что… ты уезжай. Живите с Анькой в доме, сами ведите хозяйство. Ты мне больше не звони. Я сам с Анютой буду разговаривать и встречаться.

— Купер, ты сбрендил?

— Нет, в себя пришел. Привели меня в себя, понимаешь?

— Бабу нашел себе? Неужели эту толстую Катерину?

— Я женюсь, Марин. И искренне желаю тебе тоже найти себе хорошего человека. Нельзя же всю жизнь ходить одновременно и вдовой, и невестой? Надо определяться.

— Но, Сереж…

— Все, Марин. Ты больше не звони, договорились? И не лезь ко мне. У меня теперь своя жизнь.

Марина замолчала. Некоторое время она просто смотрела на Куприянова, потом повернулась и пошла. Вот это денек, устало подумал Куприянов. Вторая женщина за утро уходит от меня навсегда. Правда, с первым вариантом предстоит еще поработать…

Прошло около двух недель. Лето душило столицу нашей Родины в жарких объятиях, поголовно все мечтали об отпуске, и только Катерина Голубкова остервенело трудилась на своем рабочем месте от звонка до звонка.

После расставания с Куприяновым у него в квартире Катерина очень изменилась. Во-первых, она похудела, во-вторых, стала ходить в спортзал. Ну, или наоборот — сначала стала ходить в спортзал…

Кроме того, в ее облике появилось нечто, наповал сшибающее мужиков с катушек. Теперь ей не требовалось посещать бары и баскетбольные матчи — симпатичные и успешные коллеги, приличные молодые люди в ресторанах и даже просто прохожие так и вились вокруг нее, наперебой приглашая Катерину на свидание.

На все эти предложения она отвечала яростными фырканьями и после работы отправлялась домой. Или в спортзал.

Пару дней назад она встретила Шурку и почти равнодушно выслушала сообщение о том, что Наталья Зотова неожиданно для всех уехала в Англию. Шурка поведала об этом с ностальгической печалью в голосе, потом помолчала и вдруг брякнула:

— А меня Максимка замуж зовет!

Катерина пожала плечами.

— Хорошо. Выходи.