— Вряд ли лорду Филлимору интересны эти подробности, — поспешно перебила ее сестра.

Судя по тому, как напрягся лорд П., Кейт не ошиблась. Вообще, в кругах лорда П. моральная подготовка к такого рода социальным событиям отличала только женщин: мужчины по поводу рождения или смерти могли лишь напиваться портвейном и хрюкать. Представляю, каково ему было выслушивать восторги в адрес жены — и мучительно соображать, что ответить…

— А никому и не положено знать подробности, — сказала я чуть более звонким голосом, чем обычно. — Ведь это секрет хорошо упакованного чемодана, а секреты выдавать нельзя.

— И то правда! Боже мой, как волнительно опять здесь оказаться! — Марсия обвела глазами зал. — Можно в бальный зал? — спросила она, устремив взгляд на второй этаж, где располагались классы. — Помнишь, Кейт, как мы учились ходить по подиуму?

— Нет-нет! — неожиданно возразил лорд Филлимор. — Насколько я знаю, мисс Торн решила использовать для приема только первый этаж… — Он закашлялся. — Здоровье, безопасность… Ну, вы понимаете.

— Понимаю, понимаю, — разочарованно покачала головой Марсия. — Какая жалость. — Она вновь протянула руку для рукопожатия. — Не смею больше вас задерживать. Уверена, что другие тоже захотят высказать вам свои соболезнования.

«Других» образовалась целая очередь: они кружили рядом на холостых оборотах, готовые выдать на-гора парочку трогательных рассказов о расстроенных помолвках, волосах в супе или похоронных канонах. Естественно, девушки из «Филлимора» должны знать, как найти нужные слова даже в самой неловкой ситуации. Никаких натянутых пауз в разговоре!

Как только Марсия и Кейт отчалили в сторону стола, к нам устремилась следующая гостья.

Я тронула лорда П. за руку.

— He хотите немного побыть один? Я-то знаю, каково это — каждые пять минут переключаться на новую тему. Попробуйте потихоньку сбежать в библиотеку, а чай я вам туда принесу.

— Не могу. Долг прежде всего, — сказал лорд П. с таким пафосом, как будто утром на рассвете его должны были расстрелять. И тут же сдался: — Давай через четверть часа, а? Как только увидишь, что меня совсем загнали в угол… Франсес приходила меня спасать по условному сигналу: я должен был надеть очки. Хитрый ход, правда? — Он выглядел таким несчастным, что я поняла, какой хорошей парой они были эти сорок с лишним лет.

— Хорошо, — шепнула я, и лорд П., расправив плечи, вернулся к своим обязанностям.

Ужасно захотелось чаю, и я направилась к столу. Глаза с жадностью выхватывали из интерьера давно забытые реликвии: мрачный портрет первой хозяйки «Филлимора», на котором ее георгианский бюст был стыдливо замазан кем-то из более поздних викторианских предков, китайские ароматические чаши на дубовых столах, групповые фото всех выпускниц Академии на темно-красных стенах… Все так же, как и раньше.

Лив оживленно беседовала с какой-то расфуфыренной бабулькой, поэтому я быстро взяла чашку и отошла к стене с фотографиями. Здесь была вся история «Филлимора», начиная с послевоенных лет с их неизменными улыбками и изящными лодыжками и заканчивая 1995 годом, утонувшим в лаке для волос. Возле снимка 1981 года — года своего рождения — я невольно задержалась. Вот они, эти девушки — сидят, смущенные, в саду среди роз. Поколение Большого взрыва, которое слушало «Duran Duran» и красило губы розовой перламутровой помадой.

А ведь, наверное, кто-то из них сейчас тоже здесь? Интересно, как они теперь выглядят? Помнят ли меня, знают ли вообще историю про коробку под дверью? А может, кому-то из них даже известно, кто эту коробку подбросил?

С самых похорон Фрэнни меня грызла одна мысль: кому может быть известно, где сейчас моя родная мать? Все эти годы я мысленно представляла себе различные варианты встречи с биологическими родителями, при этом никогда всерьез не задумывалась о том, чтобы заняться их поисками. Своей настоящей матерью я считала Фрэнни, несмотря на то что та никогда не делала тайны из моего происхождения. Вдобавок я давно заметила, что разговоры и расспросы на эту тему не очень приятны Фрэнни, вот и старалась не заводить их слишком часто. Теперь же, когда мое любопытство уже никого не могло ранить, я подумала, не пришла ли пора начать расследование. Да, из улик у меня только записка и амулет; но если кто-то пытается меня разыскать, значит, он должен быть здесь!

Я еще раз вгляделась в фотографию выпускниц «Филлимор-81» — в их воротнички с цветочным рисунком и темно-голубые тени для век. Может быть, даже здесь, на этом фото…

— Боже правый! Как же мы все здесь ужасно выглядим! Нет, вы только посмотрите на мою гофрированную блузку… Кошмар! А прическа — как будто меня полили сливками из баллончика.

Эту тираду произнесла дама в платье с принтами от Эмилио Пуччи, которая появилась за моей спиной так внезапно, что я вздрогнула. Судя по всему, к заявленному на сегодня «праздничному» дресс-коду она подошла со всей ответственностью, ибо дополнила платье бирюзовыми туфлями и украсила стриженные под боб черные волосы изящным пером (видимо, на случай, если платье окажется недостаточно праздничным). Сама она, впрочем, легко затмевала собственный наряд озорным блеском в глазах: она вела себя так, как будто мы давно знакомы. Между тем я не была уверена, что знаю ее настолько близко, чтобы обсуждать достоинства «мерзкой кофточки».

— Э-э… а-а… по-моему, гофре опять возвращается, — невнятно промычала я.

— Возвращается?! — воскликнула она, так страстно всплеснув руками, что едва не разлила свое вино. — Ну разве что на театральные подмостки! Впрочем, вы еще слишком молоды, чтобы понять, насколько нелепы эти наряды. Если не ошибаюсь, вы упали с небес дня через три после того, как было сделано это фото. Пока мы давились в толпе на бульваре Мэлл, чтобы краешком глаза увидеть Диану и Чарльза, на нашем крыльце разворачивалась подлинная драма! Без всякого преувеличения! Вы… Ты ведь Бетси? Дочь Академии Филлимора?

У меня даже щеки вспыхнули от такой бесцеремонности. Наверное, искренние от природы люди сохраняют непосредственность всегда — сколько ни полируй их в Академии.

— Ну да. К сожалению, я этого не помню…

— О господи! Да как тебе помнить, если ты была такой крошкой, что легко поместилась бы в дамскую сумочку! Я тебя только такой и видела… — От улыбки в уголках ее глаз образовались морщинки. — Меня зовут Нелл. Нелл Говард. А здесь меня звали Элеонорой. А ты до сих пор Бетси Филлимор или уже «с прицепом»?

— До сих пор Бетси Филлимор.

— В таком случае ты не до сих пор, а еще пока ненастоящая Филлимор: для этого тебе придется добавить в свою коллекцию трофеев штук пять мужей, — сказала она, выразительно поведя черной бровью. — Судя по всему, мисс Торн имеет долю от продажи свадебных подарков, иначе она не лезла бы так из кожи вон, чтобы всех нас пристроить… Ну здравствуй, Бетси.

Проделав несколько искусных манипуляций (я — с чашкой чая и пирожным, Нелл Говард — с бокалом вина и тарелкой), мы все-таки ухитрились пожать друг другу руки.

— А скажи, — непринужденно продолжала Нелл, — ты когда-нибудь пыталась разыскать своих настоящих маму и папу? Ой! — Она шутливо шлепнула себя по рукам и изобразила на лице раскаяние. — Какой ужас! Должна признаться, я не самая тактичная собеседница. Мне всегда влетало за это от мисс Вандербильт. Но если не спрашивать, то и не…

— Нет. Мне и так неплохо жилось. Филлиморы были для меня настоящими родителями, а Нэнси и Кэтлин всегда обо мне заботились.

— Да, могу себе представить! Они же как две наседки… И никогда даже не думала об этом? — прищурилась Нелл, как будто я стояла против яркого света.

У нее было загорелое лицо вечно юной завсегдатайки Слоун-сквер[7] и курортов в стиле «солнце, море и… песок, серф, лыжи, горы (нужное подчеркнуть)». Несколько пикантных морщинок в память о солнце, вине и приступах истерического смеха нисколько ее не портили.

— Просто не хотелось бередить старые раны, — пожала я плечами.

Конечно, я кривила душой: на самом деле у меня были смутные догадки по поводу личности моего отца, хотя я никому об этом не говорила.

Слишком уж все указывало на Гектора — заблудшую паршивую овцу в семействе Филлимор, аристократического красавца и неисправимого должника. А иначе почему они так приняли меня, почему заботились обо мне, как о родной дочери? Значит, в глубине души были уверены, что Гектор «поучаствовал» — во всяком случае, в доставке «товара». По тем обрывкам информации, которые мне удалось подслушать от Кэтлин, он захаживал во множество кондитерских, где всегда полно наивных дурочек, а кроме того, много лет назад сбежал в Аргентину (что в книжках Нэнси означало «заметать следы»).

Эх, если бы я еще могла приложить к делу фотографии Гектора, лихо подкручивающего ус на фоне спортивного автомобиля, картина была бы совсем полная. Увы, фотографии Гектора были недоступны. Фрэнни их убрала — все, кроме одной, которая висела у нее над кроватью. Эта версия про Гектора очень походила на правду — и многое для меня разъясняла. По крайней мере, становилось понятно, почему Фрэнни так меня обожала: значит, я была единственной ниточкой, хоть как-то связывающей с сыном.

Конечно, я могла бы попробовать вытащить признание у Нэнси. Но мне было неудобно: она ведь нянчила Гектора, и расспросы могли задеть ее чувства. Правда, пару раз мне удалось разгадать намеки, которые проскальзывали в их разговорах с Кэтлин. Нэнси говорила, что не знает, кто мой отец, но якобы нутром чувствует: кем бы он ни был, «явно жил не за тысячу километров отсюда, если ты понимаешь, о чем я».

Разумеется, Нелл совершенно не полагалось знать об этих детективных переживаниях.

— Кроме того, — добавила я как можно более светским гоном, — мне даже нравилось ничего не знать: не надо ничему соответствовать, не надо ничего стыдиться. Я была просто самой собой!