Эстер Браун - Последние штрихи

— Да-а, — закатила глаза Лив. — Если общественная нагрузка становится делом жизни, невозможно понять, где кончается работа и начинается развлечение… Более того, нет уверенности, что работа начиналась вообще.

В ответ я тоже закатила глаза.

Мы ехали уже по Хафмун-стрит.

— Ну, ты как? Держишься? — спросила Лив.

Я бодро кивнула и предложила:

— Может, давай выйдем здесь? Хочется размяться…

Не отрывая от уха телефона, Джейми наклонился, чтобы переговорить с водителем. Мы подъехали так близко, что уже доносился гомон гостей.

— Будь так добр, приятель, высади этих двух красавиц прямо здесь, а меня, если нетрудно, быстренько подбрось в «Кадоган Гарденс». — Он повернулся ко мне: — Извини, на банкет остаться не смогу — у меня там хозяйка клуба в истерике. В семь часов у них званый вечер в честь помолвки с рабочим названием «Грязные танцы». Эх, лучше вам не знать, чем я занимаюсь…

— Ничего страшного. Самую важную часть ты не пропустил, — сказала я. — Спасибо.

В ответ Джейми улыбнулся, не раскрывая губ (так обычно братья улыбаются сестрам), и дружески похлопал меня по плечу.

— Всегда рад, — сказал он.

Пока Лив осторожно выбиралась из машины, стараясь не зацепить колготки, мне выпало несколько секунд счастливого уединения с Джейми: он смотрел мне в глаза, а его рука все еще оставалась у меня на плече. Напрасно я надеялась, что он скажет что-нибудь еще. Да и мне Господь не шепнул ничего подходящего для продолжения разговора. А потом Лив вытянула меня из машины, и мы пошли к Академии.

Хотя я часто приезжала к Кэтлин и Нэнси (моим приемным матерям), в саму Академию Филлимора не захаживала, наверное, лет с двенадцати. Тетушки жили по соседству — в небольшом коттедже, переделанном из бывшей конюшни. У них был теплый и уютный дом, где всегда пахло пирогами и трогательной материнской заботой в духе «тебе не стоит ходить в гости к этой мисс Руд». По сравнению с ним здание Академии выглядело гораздо более внушительно и всегда вызывало во мне благоговейный трепет. Вот и сейчас, едва я увидела издалека знакомую красную дверь с медной табличкой, как внутри все сжалось.

То же чувство я испытывала в детстве, когда мы с Нэнси проходили здесь, возвращаясь с прогулки по Грин-парку. Окна Академии манили загадочным взрослым миром, в котором обитали те самые девушки, что каждое утро оглашали улицу веселым визгом, — у них были длинные волосы и жакеты с подкладными плечиками.

Зимой четырехэтажный фасад напоминал рождественский календарь:[2] за каждым освещенным окошком можно было наблюдать свой сюжет. Вот две белокурые принцессы кружатся в вальсе в настоящем бальном зале с золотыми виньетками и хрустальными люстрами. А вот, этажом ниже — массовое сражение с устрицами на уроке столового этикета…

Летом в жаркие дни окна и вовсе были открыты, и тогда, проходя по улице, мы с Нэнси слышали звуки рояля и бодрые поющие голоса. Нет, через заветную красную дверь мы никогда не заходили. Мы пробирались по боковой дорожке через два дома от главного фасада и, минуя внутренний двор, попадали прямо к Кэтлин на кухню. Вот уж где царил не то что этикет — настоящий столовый террор, не чета тому, что преподавали в Академии. Кэтлин и Нэнси тогда уже перевалило за шестьдесят, и обе знали только один подход к выращиванию детей. Что-то вроде — «локти врозь, салфетку на колени, побольше чернослива и в девять часов спать». Одним словом, «Возвращение в Брайдсхед»[3] в чистом виде. Хотя, наверное, для нашего времени это было в порядке вещей…

Лив вывела меня из раздумий, слегка толкнув локтем.

— А у них там точно все готово? Или тебе нужно что-то еще делать?

Да, немногие знают, что моя репутация энергичной и организованной особы — отчасти миф.

— Если честно, я вообще не участвовала в подготовке вечера, — сказала я. — Нет, сначала хотела, но навалилась масса дел в магазине. Вдобавок лорд П.[4] сказал, что все возьмет на себя. Прямо так и сказал — чтобы я не отрывалась от работы и ни о чем не переживала. И знаешь, я согласилась. — Тут я вдруг впервые подумала: а правильно ли я поступила? Я решила — пусть. По крайней мере, будет хоть чем-то занят, отвлечется.

На самом деле это мой личный метод: если все плохо, нужно чем-то себя занять. Например, сейчас моя квартира и магазин просто в идеальном состоянии — все вылизано и разложено по полочкам. Но это еще что. Вот полгода назад, когда умерла Фрэнни, я вообще дня два после похорон приезжала в магазин ни свет ни заря и, к всеобщему удивлению, мыла окна. Причем мыла их уксусом и газетами. Нет, это не Фрэнни меня научила. Это один из рецептов Нэнси — из тех, которые «должна знать хорошая хозяйка».

— Вот и славно, — кивнула Лив. — Ведь ему наверняка кто-нибудь помогал. Я имею в виду, кто-нибудь из Академии. Директор, например?

— Угу… — рассеянно промычала я, поглощенная зрелищем многочисленных пожилых блондинок «с красивыми ногами», которые на наших глазах слетались к дому 34, словно пчелы на мед. Уверенное владение высоченными шпильками выдавало в них выпускниц «Филлимора».

— И потом, всегда есть Кэтлин и Нэнси, — продолжала Лив. — Вряд ли они позволили лорду П. вмешиваться в меню. Ты же знаешь нашу Кэтлин. — Лив встала в стойку «руки в боки» и изобразила на лице ланкаширскую неприступность. — «Раз решил принять гостей, бутербродов не жалей». Или еще: «Один торт на всех подать — фунт на мелочь разменять». И вообще: «Чем гостей голодом морить, лучше птиц остатками накормить».

Да, Кэтлин и Нэнси всегда любили говорить афоризмами. Причем, как я понимаю, большинство их афоризмов рождалось на ходу.

— Во всяком случае, еды будет достаточно, — сказала я. — В этом я не сомневаюсь, как и в том, что на следующий день лорда П. завалят благодарственными письмами.

Теперь мы с Лив были почти у входа. Чем ближе мы подходили к крыльцу, тем труднее давался каждый шаг: крыльцо до боли напоминало знаменитый отчий порог из мифа о блудном сыне.

За долгие годы Фрэнни, Нэнси и Кэтлин столько раз пересказывали историю с коробкой из-под мармеладных долек Куперса, что мне уже не верилось, что это вообще про меня. Сама я, конечно, ничего не помнила, а если честно — так вообще предпочла бы слушать о другом. А вовсе не об охах и ахах и срочном походе в «Хэрродс» за памперсами.

Сама я частенько излагала эту сказочку в школе, всякий раз дополняя ее таинственными персонажами и следами от слез на детском одеяльце. Иногда могла даже всплакнуть вместе с растроганными слушателями. Сейчас думаю, что это не совсем нормально — столь цинично относиться к собственной биографии. Но что поделаешь: мне бы и хотелось попереживать — почему мать меня бросила, где она теперь и т. п., — а не получается. Единственный знак моего внимания к прошлому — амулет в виде пчелы, который я ношу на шее (Фрэнни специально подарила золотую цепочку).

Честное слово, я пыталась почувствовать хоть какой-то трепет, глядя на заветный порог, где нашли ту самую коробку, но, увы, не увидела ничего, кроме засыхающего плюща да стены, которую явно не мешало покрасить.

— Голову выше, плечи назад, грудь вперед! — скомандовала Лив, хватаясь за знакомую дверную ручку в виде львиной головы. — И все мысли — только о счастливых моментах!

Эх, зря она… Как ни любила я Фрэнни, за которой всегда шлейфом тянулся миф о замечательном высшем обществе, где все милы и элегантны, Академия воскрешала в моей памяти моменты совсем другого свойства. Увы, бороться с этим было бесполезно: при виде красной двери горечь воспоминаний поднималась как будто из самого желудка.

Лив потянула дверь, и в нос ударил ностальгический запах натертых полов, высоких потолков и живых цветов, от которого голова сразу пошла кругом.

— Бетси? — словно через вату, прозвучал голос Лив. — С тобой все нормально?

Я слегка пошатнулась, глядя на черно-белый шахматный пол в холле, однако в следующую секунду увидела знакомое лицо — и сразу же взяла себя в руки. Как будто против воли, спина моя тут же выпрямилась, плечи развернулись, на лице заиграла ослепительная улыбка. У входа в гостиную стоял лорд Пелхэм Филлимор — мой приемный отец и хозяин этого дома. В черном костюме с Сэвил-роу[5] он казался еще более худым. Неуклюже пытаясь соблюсти завещанный Фрэнни праздничный дресс-код, он украсил себя ярко-красным платком в нагрудном кармане, при этом его аристократическое лицо напоминало серую маску, обрамленную сединой.

Мне невольно захотелось обнять его, но, насколько я знала, на людях лорд П. позволял в свой адрес подобные действия только в одном случае: когда портной обхватывал его с сантиметром в руках, чтобы уточнить объем груди. Тем не менее я заметила, что он смягчился при виде меня, и улыбнулась в надежде, что он прочтет этот порыв в моих глазах.

— Бетси, — произнес лорд П., протягивая ко мне руки. — И Оливия, как мило. Проходите.

Я уловила иронию — и в том, как он чмокнул меня в щеку, и даже в том, что вообще пригласил войти в Академию Филлимора. Надо же, как будто не лорд П. десять лет назад наперекор жене решил, что мне здесь не место…

В тот день, когда я поняла, что никогда не стану студенткой Академии, не переступлю порога ни одной из классных комнат, где учат складывать салфетки и разговаривать с принцами, я словно пробудилась от спячки. Как будто в один момент закончилась волшебная жизнь, сошедшая с замусоленных страниц романов Джорджет Хейер,[6] которые читала Нэнси, — и началась другая, более близкая к реальности.

Конечно, говоря так, я слегка драматизирую. Мне тогда исполнилось восемнадцать, и определенный опыт реальной жизни, безусловно, у меня был: в частности, я успела два раза провалить экзамен по вождению и проколоть уши. Но я имею в виду другое: тогда я впервые реально задумалась, кто я на самом деле. Не в смысле, кем именно я была брошена — обманутой актрисой, подгулявшей наследницей титула или чахоточной балериной. А вообще — насколько ценна моя личность?