– Вы сами видите, – сказал я, – что, как ни удовлетворителен сам по себе этот рассказ, он не содержит никаких дополнительных объективных доказательств, могущих его подтвердить. Единственной фактической уликой, на которую он указывает, мог бы послужить сломанный нож с именем Торнтона. Но из слов Доусона вы, конечно, поняли, что в такой большой роще никто, кроме него самого, не разыщет места, где зарыт нож. Поэтому вы должны согласиться со мной, что из этого дома нам нельзя уйти без Доусона.

Джоб слегка изменился в лице.

– Я понимаю так же хорошо, как вы, что и для моей ежегодной ренты и для оправдания вашего друга необходимы личные показания Доусона. Но сейчас уже поздно. Парни там внизу, возможно, еще пьют, Бесс, может быть, еще не спит и бродит по дому. А даже если она спит, как нам пройти через ее комнату так, чтобы она не проснулась? Признаюсь вам, что не вижу никакой возможности устроить его побег нынче ночью без весьма вероятного риска, что нам троим перережут глотки. А потому предоставьте мне вызволить его, как только это окажется возможным, вероятно даже завтра, а пока давайте тихонечко уйдем, довольствуясь тем, чего мы пока достигли.

До этого момента я во всем подчинялся Джобу; теперь настала моя очередь командовать.

– Слушайте, вы, – сказал я спокойным, но решительным тоном, – с вашей помощью я проник в этот дом исключительно ради того, чтобы получить от этого человека показания. Но эти показания, которые он дал, может быть сами по себе не стоят и медного гроша. А уж если я затесался в вашу преступную братию, то пусть из этого будет толк. И потому говорю вам напрямик: поможете ли вы мне или предадите меня, я выйду отсюда только вместе с Доусоном, а нет – так пусть здесь останется мой труп.

– Вы, сэр, молодчина, – ответил Джонсон, в котором мой решительный тон вызвал не гнев, а скорее уважение. – Посмотрим, что можно будет сделать. Обождите тут, ваша честь, а я сойду вниз и погляжу: может быть, ребята пошли спать и путь свободен.

Джоб спустился вниз, а я снова вошел в комнату Доусона. Когда я сказал ему, что мы решили, если это окажется возможным, устроить его побег, радости его и благодарности не было границ. Однако всё это выражалось так низменно и подобострастно и сопровождалось такими низменными угрозами по адресу Торнтона, что я еле скрывал свое отвращение.

Джоб возвратился и поманил меня из комнаты.

– Все они уже легли, сэр, – сказал он, – и Бесс и все прочие. Впрочем, старушенция до того нализалась, что спит так, будто проснуться ей придется только в день Страшного суда. Кроме того, я присмотрел за тем, чтобы засов у входной двери был не заложен. В общем, сейчас у нас, пожалуй, не меньше шансов на успех, чем в любое другое время. Больше всего опасаюсь я за этого трусливого увальня. Обе двери в комнате Бесс я открыл настежь, так что нам надо только проскользнуть в них. Что до меня, то я тертый калач и смогу пробраться через комнату больного так же бесшумно, как солнечный луч в замочную скважину.

– Ладно, – ответствовал я в том же духе, – я тоже не слон, и мой учитель танцев, бывало, говорил мне, что я могу наступить на крылышко бабочки, даже не смахнув с него пыльцы (бедняга Кулон! Он и не подозревал, для чего понадобятся мне его уроки!), а потому – не будем терять времени, милейший Джоб.

– Стоп! – возразил Джонсон. – Мне еще нужно проделать некую церемонию с нашим узником. Надо засунуть ему в рот свежий кляп. Ибо, если он убежит, мне придется, опасаясь наших милых ребят, уехать из Англии, возможно даже навсегда, и потому мне все равно, что он станет тут плести обо мне лично, но среди членов нашего клуба есть славные парни, и я не хотел бы зашвырнуть их в Индию. А потому я заставлю милейшего Доусона дать мне нашу самую страшную клятву – а ее, полагаю, даже сам дьявол не решится нарушить! Вашей чести придется обождать за дверью – такие дела ведь совершаются без свидетелей.

Джоб вошел в комнату, я остался снаружи. Через несколько минут послышался умоляющий голос Доусона, и вскоре вслед за тем Джоб возвратился.

– Не хочет, подлец, давать клятву, – сказал он, – и пусть у меня правая рука отсохнет, если я поверну ради него ключ в замке, пока он не поклянется.

Но когда Доусон увидел, что Джоб вышел из комнаты, унося с собой свечу, замученный угрызениями совести трус подошел к двери и стал умолять его вернуться.

– Поклянешься? – спросил Джоб.

– Да, да, – ответил тот.

Джоб снова вошел в комнату, минуты текли, он снова появился, и с ним Доусон – совсем одетый и судорожно цепляющийся за Джоба, который с довольным видом произнес:

– Все в порядке!

Клятва была дана – в чем она состояла, я не знаю, – но Доусон ее не нарушил[810].

Доусон и Джоб двинулись вперед, я за ними. Мы миновали коридор и подошли к комнате спящей миссис Чертовки Бесс. Джоб еще за дверью заглянул внутрь и прислушался. Он схватил Доусона за плечо и, дав мне знак следовать за собой, стал красться через комнату так бесшумно, что его не услышал бы и слепой крот. Проходя мимо кровати, опытный в таких делах вор старательно загораживал свечу. Я видел, что Доусон дрожит как лист – от этого шаг его становился неровным, тяжелым, внятным для слуха. Они уже были у середины кровати, когда я обернулся поглядеть на Чертовку Бесс и, вздрогнув, заметил, что глаза ее медленно открылись и уставились на смутные очертания моих спутников. Доусон посмотрел туда же, куда и я, и, когда взгляд его скрестился со взглядом широко открытых блестящих глаз старой ведьмы, у него вырвался слабый крик. Это еще увеличило опасность: не крикни он, Бесс в полутьме и спросонья, может быть, не заметила бы третьего человека и решила, что это мы с Джонсоном возвращаемся из комнаты Доусона. Но не успела она уловить этот звук, как тотчас же подскочила и теперь сидела на кровати, выпрямившись и глядя на нас со смешанным выражением изумления и ярости.

Это было ужасное мгновение, – мы так и застыли на месте!

– Ах, вот как, ребятки! – крикнула Бесс, обретя, наконец, дар речи. – Ну, теперь дело ваше, кажется, дрянь. Постой-ка, постой. Морская свинка, ты задумал упереть нашего младенчика, да? Но Бесс тебе подставит ножку, паренек, подставит ножку!

На мгновение Джонсон замер, словно в нерешительности, но тотчас же принял решение.

– Вперед, вперед, – крикнул он, – не то нам крышка!

И он с Доусоном (у которого от страха и вправду выросли крылья) в один миг исчезли из комнаты. Я, не теряя времени, последовал их примеру, но зоркая и разъяренная ведьма была начеку и опередила меня. Она изо всех сил дернула ручку звонка, за которую уже держалась. Звон прокатился по всему дому, словно эхо в пещере; и внизу, и вокруг нас, и близко, и далеко, от стены к стене, из комнаты в комнату звон этот словно разрастался и повторялся! И в ту же секунду она соскочила с кровати и набросилась на меня, когда я был у самой двери.

– Вперед, вперед! – кричал Джонсон Доусону: они уже были во втором коридоре, и теперь комната Бесс и лестница погрузились в полный мрак.

Сильные, мускулистые, почти как у мужчины, руки ее судорожно вцепились мне в горло и грудь. Позади в комнатах, выходивших в коридор, откуда мы только что выбрались, послышался шум, ясно говоривший о том, как быстро распространилась тревога. Открылась какая-то дверь, приближались чьи-то шаги, участь моя, казалось, была решена. Однако отчаяние придало мне сил, но времени для галантного обращения с представительницей прекрасного пола у меня уже не оставалось. Ударом кулака я опрокинул Бесс на пол, вырвался из ее ослабевших рук и помчался вниз по лестнице так стремительно, как это только позволяла царившая кругом тьма. Я достиг коридора, в самом конце которого горел фонарь, теперь уже еле мерцавший: напоминаю, что он висел как раз у комнаты больного, куда я недавно вторгся помимо воли. Тут у меня мелькнула одна мысль, придавшая мне бодрости и быстроты. Я помчался по коридору на слабеющий свет фонаря. Лестница позади меня сотрясалась под ногами моих преследователей. Я очутился у двери больного вора, распахнул ее, схватил шпагу, положенную на ближайший стул Джонсоном, и, почувствовав от прикосновения к столь хорошо знакомому оружию, будто в одной моей руке набралось силы на десять человек, скатился с лестницы, находившейся подо мною, проскочил через дверь у ее подножия, к счастью, оставленную Джонсоном открытой, захлопнул ее под самым носом у своих преследователей и оказался в длинном коридоре, который вел к входной двери, – оказался в безопасности, но и в глубочайшем мраке. Из-под двери слева мелькнул свет – то была дверь общего зала, куда мы сперва зашли. Она открылась, и оттуда выглянул Паучьи лапы с одним из своих приятелей, державшим в руке свечу. Пользуясь тем, что они осветили мне путь, я пронесся мимо них вдоль коридора и очутился у входной двери. Вообразите мое смятение, когда я обнаружил, что она закрыта – случайно ли или потому, что мои спасавшиеся бегством спутники сами захлопнули ее, чтобы помешать преследователям!

Два негодяя уже настигали меня, сразу же за ними показались еще двое, – возможно, те самые, что гнались за мною наверху. К счастью, коридор (как я уже сказал) был очень узок, и, поскольку огнестрельного оружия в ход не пускали и все сразу на меня наброситься не могли, я почти не сомневался, что смогу задержать бандитов, пока не вспомню, каким способом открывается щеколда, и не выберусь из дома.

Левой рукой я нащупывал задвижку, а правой действовал так, чтобы мои противники держались на почтительном расстоянии. Ближе всех был ко мне Шпингалет, вооруженный точно такой же шпагой. В коридоре гремели проклятия и угрозы. «Бей ублюдка, бей! Надо пришить его, покуда он не добрался до защелки. Коли его, Шпингалет, коли, руби! Если он смоется, нас всех вздернут!»

Среди всей этой суматохи я никак не мог припомнить указания Джоба насчет щеколды. Наконец меня озарило, я нажал пружину, щеколда отскочила, я открыл дверь, но недостаточно широко, чтобы сразу проскочить в нее. Бандиты поняли, что я вот-вот ускользну. «Бей стервеца, бей!» – крикнул чей-то громкий голос, и при этих словах Шпингалета швырнули вперед, прямо на вытянутый клинок моей шпаги. Мне даже не пришлось пошевелить рукой, шпага вонзилась ему в грудь, и он, обливаясь кровью, упал к моим ногам. То, что по расчету моих противников должно было меня погубить, стало моим спасением. Ошеломленные гибелью товарища, они подались назад, я воспользовался минутным смятением, распахнул дверь, – вспомнив наказ Джоба, свернул направо, – и помчался вперед так стремительно, что ни о каком преследовании не могло быть и речи.