Юрий Татаринов - Посланник Аллаха

Так и не дождавшись ответа, повелитель сказал, словно согласился с какой-то своей догадкой:

— Значит, ты лгала, играла со мной!.. Значит, просто забавлялась, чтобы потом бросить, как надоевшую игрушку!..

Он собирался продолжать в том же духе, но тут вдруг услышал ее смех. Впрочем, не столько услышал, сколько угадал. Лицо пленницы сморщилось и сделалось некрасивым, как у старухи, а худые плечи и руки затряслись, точно в лихорадке. Казалось, бедняжке не хватало воздуха. Она беззвучно смеялась, а мальчик смотрел на нее круглыми, полными слез глазами и пытался понять, что с ней происходит...

— Не мучьте меня, господин мой! — наконец прорвалась потоком слов гордячка. — Оставьте свои признания и уговоры! Уж лучше убейте — только не мучьте!.. Все, что вы говорите и предлагаете, ненавистно и противно моему сердцу! Я не люблю вас и никогда не любила! Вы всегда были ненавистны мне! Даже в том чане, про который вы вспомнили!.. Да, я использовала вас, как игрушку! Поиграла, а потом бросила! Мне было интересно! Просто интересно! Вот и все!..

Кажется, стремление красавицы унизить светлейшего было вызвано в ней единственным желанием — чтобы хан оставил ее в покое.

Хан покинул ее шатер расстроенный...

В тот день он никого к себе не пускал. Между тем его приближенных все сильнее беспокоило положение, в котором все они оказались. Никто не задумывался над тем, что на самом деле происходило с повелителем, никто не сочувствовал бедняге, зато все готовы были осуждать его.

Между тем светлейший все еще не оставлял надежды добиться снисхождения пленницы...

Вечером он распорядился, чтобы ее привели. Кажется, красавица упорствовала, потому что ее буквально втолкнули в шатер. Несчастная упала прямо к ногам повелителя...

Отпустив слуг, хан приблизился к лежавшей. Золотая вышивка на его синем халате и такого же цвета шапочке блестела в свете живых факельных огней. В своем наряде светлейший выглядел джинном, готовым исполнить любое пожелание возлюбленной.

Между тем красавица, распластавшись на ковре, прятала лицо. Неподвижность ее и молчание говорили все о том же — об упрямстве и ненависти.

Опустившись на колени, хан нежно тронул рабыню за плечо, попросил:

— Посмотри на меня. Не прячь лица, солнце мое.

Затворница даже не пошевелилась.

Тогда хан нагнулся, нежно обнял ее и стал целовать в затылок, шею, спину.

Но упрямица не отреагировала и на это.

И тогда хан замахнулся и ударил ее...

— Я могу сейчас же прикончить тебя! — взревел он. — Слышишь ты, дрянь! Ты должна любить меня! Я повелеваю!

Сей взрыв являлся проявлением бессилия. Колодец терпения светлейшего был исчерпан.

Но и жестокость не подействовала на упрямицу: бедняжка Эвелина даже не пошевелилась, не издала ни звука. И только из глаз ее вдруг полились слезы...

— Ты будешь моей! — продолжал хан. И наконец сам упал возле несчастной и зарыдал от бессилия и ужасной душевной боли.

Теперь слезы лились из глаз обоих. Но даже это не объединило их.

— Скажи! Скажи что-нибудь! — стал умолять светлейший. — Скажи о своей ненависти! Скажи о презрении! Только не молчи! Твое молчание леденит мне сердце!.. Пойми, страсть переполняет меня! Ты мне по нраву! Готов быть с тобой до конца дней своих!.. Будь же снисходительна!

Но пленница не ответила и на этот раз. Вскоре слезы ее высохли, а глаза стали красными. Казалось, ненависть только укоренилась в ней за время этой встречи.

— Камень! Холодный камень! — изрек в бессилии светлейший и наконец поднялся, чтобы пересесть в кресло. — Только одно и остается: убить тебя!..

Последняя фраза неожиданно оживила пленницу. Бедняжка Эвелина подняла голову, а потом быстро, словно маленькая змейка, подползла к ногам повелителя. В ее широко раскрытых ясных глазах заплясали отблески факельных огней.

— Убейте, — попросила несчастная. — Сделайте милость, убейте! Только не мучьте меня! Оставьте свои безнадежные попытки!

Хан встал и отошел к стене. И оттуда оглянулся... Он увидел в глазах взиравшей на него возлюбленной свою же собственную душевную боль: они оба страдали из-за того, что были вместе!..

Эта встреча, казалось, должна была разделить их окончательно...

Решимость пана Ибрагима совершить хадж в Мекку и уговоры Кундуза наконец настроили хозяина Ловчиц отправиться в дорогу. В конце осени, когда поубавилось хозяйственных забот, пан уехал... Он уговаривал Кундуза составить ему компанию. Но пастух внушил хозяину, что тот должен в одиночку совершить сей святой ритуал.

— Аллах отпускает грехи только искренним, — сказал пастух. — А искренность молящегося проявляется в одиночестве, один на один со Всевышним. Над одиноким не довлеет чужая воля. Он имеет возможность сконцентрировать свои силы. На время вам следует забыть о семье, о хозяйстве. Никакая посторонняя мысль не должна отвлекать вас. Думайте только о главном — о спасении. Отдайтесь сполна молитве. И вы возвратитесь чистым, как алмаз!

Пан Ибрагим рассчитывал вернуться через два месяца. Даже на такое важное мероприятие, как хадж, у него не имелось лишнего времени.

Но вот прошло больше трех месяцев, а он все не возвращался... Наконец все уверились, что с ним стряслась беда.

Зимние дни Кундуз проводил в сторожке. Он не выходил, и о нем мало-помалу забыли. Только Касим заглядывал к старику: то хлеба принесет, то картошки, то еще чего. Иногда молодой и старый затевали беседу. И вот однажды Касим признался, что любит Лину...

— Немудрено, — ответил на это Кундуз. — Трудно оставаться равнодушным к такой красавице. Другое дело, созрел ли ты для настоящего чувства?.. Представь, что ты уедешь. А не станут ли твои глаза искать иной объект поклонения?.. Настоящее чувство не допускает неуверенности, метаний. Настоящее чувство — это новая звезда в небе. И эту звезду зажигает мужчина!

В то же самое время Лину тревожила иная забота. Приезжали соседи, купцы из города, деревенские. Все только и спрашивали: вернулся ли пан Ибрагим? Сначала панночка отвечала. Но потом вопрос начал вызывать в ней страх. А последние дни бедняжка и вовсе только прятала лицо в ладонях да убегала с глаз долой...

Иногда она тоже заглядывала к Кундузу. В последние дни приходила просто помолчать — уже уверилась, что с отцом случилась беда...

Как-то она зашла в сторожку, села на краешек лавки у дверей и, достав платочек, заплакала.

— Папенька не вернется, — проговорила она сквозь всхлипы, — он умер...

— Ясная моя, что ты! — воскликнул в ответ Кундуз. — Твой отец жив! И скоро будет дома! Поверь мне!

— Разве вы можете знать, дядюшка Кундуз! — с упреком ответила красавица. При этом пышные черные волосы ее, распущенные по плечам, задрожали. — Поди, лежит бедный где-нибудь в снегу... всеми забытый...

И несчастная заплакала в голос...

Пастух не стал открывать секрета своей уверенности. Дорога в Мекку была неблизкой. Следовало пересечь границы, проехать через горы, пустыни. Задумка обернуться за два месяца была пустым бахвальством. Кундуз еще перед отъездом говорил пану: «Не стройте прожектов, не говорите о сроках, жизнь сама скажет за себя».

Между тем с паном Ибрагимом случилось воистину непредвиденное...

Прибыв в Мекку в праздничные дни, старик скоро забыл о цели своего визита. Забыл о молитвах, о могиле пророка. Гость, как от него и следовало ожидать, первые несколько дней только тем и занимался, что ходил по улицам и на каждом углу дегустировал вина. Ему понравилась такая жизнь. Понравился и город. Мекка — перекресток многих караванных путей — поразила его воображение богатством. Пан Ибрагим обошел все лавки и базары города, накупил массу безделушек — и все восторгался.

И вскоре был наказан за свое легкомыслие: его выследили и ограбили разбойники.

Грабители унесли купленные им вещи и забрали все деньги. Бедняге не на что стало купить даже хлеба...

Целый месяц несчастный прожил без всяких средств. Этот страшный период и обратил его на путь истины. Пан Ибрагим наконец вспомнил о Боге... Он стал, как и положено истинному мусульманину, пять раз на день молиться. При этом обязательно хотя бы раз в день посещал городскую мечеть. Утром зарабатывал на хлеб — разгружал на базаре товары, а вечером искал место для ночлега.

Одежды его обветшали, а отчаяние выросло до предела. О возвращении он уже и не мечтал. Скитаясь по городу, он только и думал, где бы найти поесть.

Единственное, что могло бы спасти его, — это встреча с земляками. Пан ходил по базарам и прислушивался к разговорам. Но земляков не встречал. Аллах словно испытывал его. Несчастный уже готов был примириться с участью бродяги.

Но тут случилось чудо...

Как-то пан Ибрагим шел по базару. Он не замечал толчеи и ругани, не обращал внимания на окрики в свой адрес: он был голоден и думал только о еде. В одном месте толстый перс продавал горячие лепешки, начиненные мясом. Бедняга пан подошел к прилавку и уже хотел было совершить непоправимое — схватить лепешку и бежать, как вдруг почувствовал, что кто-то упрямо таращится на него. Пан оглянулся — и едва не повалился на дышащую жаром, пыльную землю. Перед ним, в пяти шагах, стоял Кундуз...

Пан Ибрагим закрыл глаза и помотал головой, как конь, которому досаждали мухи. Он решил, что от голода его начали донимать видения. Но когда опять открыл глаза, то увидел то же самое... Пастух стоял, опираясь руками и подбородком на длинную палку, и смотрел на него. Широкая седая борода старика шевелилась на ветру, а лоб, наполовину скрытый цветастой тюбетейкой, искрился капельками пота. Узкие глаза его источали проницательность, за которой, помимо осуждения, угадывалось еще и сочувствие.

— Вы так напоминаете мне одного моего пастуха, — забыв, что может быть не понят человеком, к которому обращается, чистосердечно признался пан Ибрагим. И тут же попросил: — Простите великодушно, подайте хотя бы на горсть фиников...