— Сара!

Вейн был рядом. Он поддерживал ее. Он успел снять с нее шляпу и убрать волосы с лица. Он что-то ласково нашептывал ей на ухо, пытаясь успокоить, но все, что она видела, — это кровь. Кровь.

Когда рвотные спазмы наконец закончились, он вытер ее губы носовым платком. Усадив Сару на траву в тени старого дуба, он привлек ее к себе. Она дрожала в ознобе, и во рту ощущался противный рвотный привкус. Должно быть, от нее ужасно пахло, но Вейну, похоже, было все равно.

Широкая грудь и его сильные руки, которые обнимали ее, были как спасительная гавань в бурном море болезненных эмоций. Сара расслабилась в его объятиях, находя успокоение в ровном стуке его сердца. Она никак не могла отдышаться.

Он прикоснулся губами к ее волосам, и от этого жеста, от этого проявления нежности в горле встал болезненный ком.

Она продолжала глубоко дышать и вскоре почувствовала себя немного лучше.

— Прости. Ты сделал мне такой чудный подарок. А я все испортила. Прости. — Он заслуживал объяснений. Она осторожно отстранилась от него и села так, чтобы смотреть ему в лицо.

Найти верные слова было сложно.

— Я не знаю почему, но запах розовой эссенции перенес меня в ту ночь, когда умер Бринсли. Я видела его так ясно, так живо. В тот вечер я готовила розовую воду. Запах и его смерть, похоже, тесно переплелись в моей голове. Я не могу этого объяснить.

— Мадам Вассар говорила мне, что обоняние — самое загадочное из пяти чувств. И запах способен вызывать воспоминания сильнее, чем зрительный образ, сильнее, чем все прочее, — сказал Вейн. — Возможно, она права.

Сара удивленно приподняла брови:

— Мадам Вассар? Прежняя экономка моих родителей?

— Да, ты как-то упомянула о ней в разговоре. Мне нужен был специалист, который помог бы мне заказать необходимое оборудование для твоей лаборатории. Я хотел сделать все по высшему разряду.

Сара улыбнулась:

— Спасибо. Ты сотворил настоящее чудо. Я проведу там много счастливых часов. Мне только надо привыкнуть.

Вейн ласково погладил ее по щеке.

— Ты любила его, Сара. Ты любила Бринсли.

Что за чепуха! Она его не любила. Но Вейн остановил ее возражения взмахом руки:

— Не надо, не отвечай. Я знаю, ты думаешь, что презираешь его, и это, возможно, правда. Мне очень не хочется поднимать эту тему, но я вынужден это сделать, потому что дальше так продолжаться не может, Сара. Если ты не признаешься самой себе в том, что он не был тебе безразличен, ты никогда не переступишь через свою скорбь, через свое горе, которое стоит на пути нашего счастья.

— Любила этого… этого негодяя? — Сара беззвучно хватала ртом воздух.

— Подумай над этим, Сара. Хорошо подумай. Должно быть, вначале ты любила его. Ты ведь вышла за него замуж. И не говори мне, что ты сделала это с благословения родителей. Только не говори мне, что тебе не пришлось бороться за то, чтобы получить желаемое, потому что нет родителей, которые бы в здравом уме пожелали бы родной дочери такого мужа, как Бринсли Коула.

— Да, — согласилась Сара. — Я боролась. Мне было всего лишь семнадцать лет! Я была слишком юной, чтобы разглядеть истину за ложью. Меня целиком захватила романтика. И мать действительно отговаривала меня выходить замуж в столь юном возрасте. Она говорила, что вначале я должна выйти в свет, осмотреться, разобраться в своих чувствах, сравнить Бринсли с другими претендентами на мою руку и сердце. Но я ее не послушала, потому что… Ну, потому что у нас имелись разногласия по некоторым вопросам. Мой отец… — Сара покачала головой. — Нет, насколько я помню, он не сказал ни слова против того, чтобы Бринсли стал моим мужем. — Она с сомнением добавила: — Возможно, я была не так уж глупа, если Бринсли удалось ввести в заблуждение даже моего отца.

Вейн хотел что-то сказать, но передумал и вздохнул.

— Ты думаешь, что та первая юношеская любовь прошла? Ты искренне веришь, что перестала любить Бринсли в тот день, когда он рассказал тебе о своем побочном сыне? — Вейн покачал головой. — Так не бывает, Сара. Ты не перестаешь любить человека лишь потому, что обнаруживаешь у него недостатки. Если, конечно, речь идет о настоящей любви.

Сара судорожно сглотнула. Взгляд ее метался.

— Нет. Я была ослеплена. Я была им увлечена. Если бы я знала, что собой представляет Бринсли, разве я вышла бы за него? — Она сделала паузу и, прищурившись, посмотрела Вейну в глаза. — Ты меня ревнуешь? Ты думаешь, что я продолжаю любить его и мертвого?

Он не мог ревновать ее к Бринсли. Он не мог ревновать ее к такому ничтожеству.

Вейн так долго молча смотрел на нее, что она решила, что так и не дождется от него ответа. Наконец он сказал:

— Да, я действительно думаю, что ты любила его все эти годы. И продолжала любить, когда он умер. Иначе сейчас ты не была бы к себе так беспощадна. Тебя бы не терзало сознание вины перед ним. — Вейн наклонился к ней и тихо, но с нажимом в голосе добавил: — Я бы скорее приревновал тебя к прудовой пене. Не ревность меня терзает. Меня терзает то, что ты выставила между нами барьер. Меня терзает то, что в тебе кипят обида и гнев.

— Меня давным-давно перестали волновать выходки Бринсли! Ты считаешь, что во мне так мало гордости, что я…

— О, гордости у вас предостаточно, мадам. С помощью этой гордости, и еще обиды и гнева, ты и построила настоящую крепость. И эта крепостная стена защищала тебя от Бринсли. Но сейчас его уже нет, а стена вокруг тебя осталась. И ты продолжаешь наращивать укрепления. Ты слишком занята строительством фортификаций, чтобы подумать о том, какова на вкус свобода. Ты не знаешь, что такое быть счастливой. А если ты не можешь быть счастливой, то и я не могу. — Он взял ее лицо в ладони. Голос его срывался от боли. — Потому что, сколько бы боли ты мне ни причинила, я не перестану любить тебя.

У Сары перехватило дыхание. Он любит ее. Она всегда об этом знала, но услышать признание из его уст — об этом она не смела и мечтать.

Сара отстранилась.

— Ты заблуждаешься насчет Бринсли. — Она попыталась подняться, и Вейн тут же вскочил, чтобы помочь ей. Она не подала ему руки, но внезапно у нее закружилась голова. Еще немного, и она свалится в обморок. — У меня болит голова. Я пойду домой. — Она раздраженно взмахнула рукой, когда он пошел рядом. — Не надо меня провожать. Не надо.

Он схватил ее за локоть и привлек к себе.

— Ты не можешь вечно держать меня на расстоянии, Сара. Я тебе этого не позволю. То, что происходит между нами, не просто страсть, не просто симпатия. Ты знаешь, что это так. Перестань с этим бороться. Мы все допускаем ошибки. Но самая страшная из ошибок — позволять прежним ошибкам править нашей жизнью.

Он опустил взгляд на ее губы. Она подумала, что он сейчас поцелует ее. Она смотрела на него, отчаянно борясь с предательскими реакциями тела, живо откликавшегося на его страсть.

Но даже если мозг говорил ей «нет, нет и нет», голова слегка запрокинулась, и губы уже слегка пощипывало в приятном предвкушении.

— Я не собираюсь тебя целовать, — грубо сказал он. — Я больше не намерен этого делать. Если ты не можешь прийти ко мне в постель со свободным сердцем, то ты мне не нужна.

Сара молча смотрела на него, впитывая жгучий яд его слов. Он хотел, чтобы она признала то, что не было правдой. Она никогда не любила Бринсли. Она не могла его любить!

Сгорая от стыда и гнева, она вырвалась и быстро пошла прочь, даже не оглянувшись.

Если бы он не выдвинул этот глупый ультиматум, сейчас он мог быть с ней. Вейн загасил свечу на ночном столике у кровати. Впервые за несколько недель он будет спать один.

На самом деле ему ничего не стоило преодолеть то расстояние, что их разделяло. Сара спала в соседней комнате. Но между ними встала непреодолимая преграда в виде уязвленной гордости и чувства вины.

Без Сары кровать была холодна. И пуста. Вейн долго не ложился: до полуночи он общался с братьями, но, когда они пошли спать, он остался в гостиной и пил в одиночестве. Жалкий страдалец, жертва неразделенной любви. Да, именно таким он стал — жалким и безвольным. Но гордость есть не у одной Сары. Вейн повалился на кровать, трезвый, несмотря на чудовищное количество бренди, которое он выпил, надеясь унять боль.

Он перекатился на спину и закинул руки за голову. Глядя на узорчатый полог балдахина, он сосредоточился на дыхании, пытаясь успокоить мысли. Он должен заставить себя заснуть. Но сон не шел. Тело и мозг требовали действия. Физическое изнеможение и боль, возможно, помогли бы ему забыть о боли сердечной.

Может, он все же был не прав, поставив Сару перед выбором: или он, или Бринсли? Но разве, любя ее, он мог согласиться делить ее с кем-то? По крайней мере если он проиграет, то будет знать, что боролся за свою любовь изо всех сил, что не стал довольствоваться тем, что Сара готова была ему дать.

Вейн задумался. Она предавалась страсти с таким самозабвением, что он мог бы легко убедить себя в том, что эта страсть и есть любовь. Он мог бы убедить себя в том, что Сара его любит.

Возможно, так оно и есть. Но до тех пор, пока она не разберется в своих чувствах, не поймет, что любит его, и не скажет об этом, между ними останется недосказанность.

Он поставил ее перед выбором. Впервые с тех пор, как они стали близки.

До сих пор получалось так, что он подталкивал ее к совершению поступков, за которые ей потом было стыдно. Сначала он принудил ее к адюльтеру, потом — к браку, а затем и развратил ее, научив получать наслаждение от плотских утех. Она считала себя жертвой его деспотизма. Наверное, ей было удобно так считать. Но дальше так продолжаться не может, не то они оба сойдут с ума.

Осталось сделать один шаг, и этот шаг либо соединит их, либо разрушит брак. И этот шаг ей придется сделать самой, без толчка с его стороны.