– Я не хочу, чтобы вообще кто-нибудь страдал.

– И не только это, Эрин.

– Да, я забочусь и о себе. – Она покачала головой. – Денни, неужели ты не понимаешь? В том, что я не приемлю идею разведения животных, нет ничего нового. Шайенн был просто передышкой, отрывом от реальности; и, возможно, я поняла это благодаря Кену. Ты и я… Мы никогда надолго… – У Эрин сжалось горло, и она не смогла договорить то, что собиралась сказать.

– Это ты оставила меня в Коди восемь лет назад, когда мне зашили живот и вправили челюсть, – возмутился Денни, – это ты удрала обратно в Суитуотер, потому что не могла вынести меня в качестве мужа!

– Я вернулась домой беременной.

Хотя даже самая несговорчивая частица ее души говорила ей, что они должны быть вместе, Эрин никогда не могла заставить себя обратиться к нему за помощью, как будто это было бы признанием того, что она была не права, оставив его в той ситуации – после тяжелых травм.

– Значит, ты считаешь, что я просто повернулся к тебе спиной и отправился вместе с Люком на следующее родео? И что я мог бы снова так поступить?

– Да, именно так я и считаю, – ответила Эрин, подразумевая, что в конце концов ей придется в одиночку кормить быков и мустангов.

– Ты считаешь, – Денни недоверчиво взглянул на нее, – что меня не интересовало, как ты себя чувствовала, когда носила моего ребенка; вернее, в течение тех шести месяцев, когда я уже знал о нем? Что я не интересовался, как долго продолжались роды? – Он наклонился ближе. – Не беспокоился, будет ли Тим цел и невредим? Или не хотел узнать, как ты себя чувствовала на следующее утро после родов? Как ты выглядела в том голубом в цветочек ночном халатике?

Эрин удивленно уставилась на него: откуда он мог знать, во что она была одета?

– Мне позвонила мама, – объяснил Денни, – точно так же, как позвонила, когда Тим сломал руку, – его голос стал хриплым, – и сказала: «Я считаю, ты должен знать, Эрин родила сегодня ночью, в две минуты первого», – и я услышал улыбку в мамином голосе, – он встретился со взглядом Эрин, – она сказала мне, что тебя собирались везти после двенадцати, поэтому больница не смогла принять тебя в отдельную детскую раньше на целый день.

– Где ты был?

– В Санта-Фе. Как только мне позвонили, я сразу же понесся сломя голову. Помню, что в больницу я приехал, когда солнце было высоко и пели птицы, вероятно, где-то около полудня. – Он улыбнулся. – У приемной стойки и потом в родильном отделении я рта не закрывал; я сказал, что мы жили порознь, но мне необходимо тебя увидеть.

– И очаровал одну из медсестер.

– Может быть, – снова чуть улыбнулся Денни.

– А потом? – Против своей воли Эрин восхищалась им.

– Другая медсестра проводила меня в твою палату, и я увидел тебя. – Его взгляд потеплел. – Ты лежала в этом халате в цветочек и крепко спала, лучи солнца падали на тебя, и твои волосы горели как пламя. Ты казалась такой измученной, такой… словом, подарившей новую жизнь.

Он не разбудил ее, и она никогда об этом не знала.

– Я попросил показать мне Тима, медсестра провела меня к детской, и кто-то поднес его к окошку. – Денни на некоторое время замолчал. – Я не мог удержаться, чтобы не позвать его, но мне так хотелось прикоснуться к нему.

Эрин зажмурилась, она никогда не представляла… если и было что-то, в чем она нуждалась… После того как они с Денни расстались, она не часто слышала от него какие бы то ни было рассказы. Ответом на ее письмо о беременности было наставление в высокопарном стиле и пожелание всего наилучшего. Эрин сжала губы.

– Я держал его. На меня надели один из этих уродливых халатов и усадили в старое кресло-качалку, казавшееся неимоверно большим для такого места, а вокруг меня пронзительно пищали все остальные крошки. – Он отвел взгляд от нее. – Эрин, он был таким маленьким. Я держал его и чувствовал, что он весит не больше, чем уздечка для лошади, казалось, он мог почти весь уместиться на моей ладони, и я чувствовал себя ужасно неуклюжим. – Денни покачал головой при этих воспоминаниях. – От него исходил запах истинной чистоты.

– Я думала точно так же, – пробормотала она. Ни один запах не может сравниться с запахом новорожденного ребенка, и от этого воспоминания определенно у Эрин на глаза навернулись слезы.

– Я держал его десять минут, а потом отдал обратно и стоял за стеклом, пока няня кормила его из бутылочки.

– У меня еще не пришло молоко.

– Он заснул в этой маленькой пластиковой кроватке, на спинке которой висела табличка с его именем: «Тимоти Джеймс Синклер, семь фунтов восемь унций». Потом, – Денни помрачнел, – появился Кен, как гордый отец, с букетом желтых нарциссов, перевязанным голубыми ленточками.

Она помнила этот букет и цветы от Мег и Хенка, а также мягкую обезьянку от Денни для его сына, но Кен никогда ни слова не сказал ей о том, что Денни был там.

– Он велел мне убираться из Диллона, из Монтаны и из твоей жизни. – Денни надолго замолчал. – Я ответил ему, что уеду, потому что ты все время говорила, что хочешь этого, и у меня было родео, которое звало меня. – Он сидел скрестив ноги и щипал траву. – Эрин, я не знал, что делать, но я должен был увидеть его и тебя тоже.

Она с трудом произнесла:

– Если бы я знала… Мы не были вместе, Денни, но ведь он твой ребенок.

– Я ничего не выдумываю, – он насмешливо хмыкнул, – но в тот первый год я звонил постоянно, ты же всегда сухо сообщала мне, как растет Тимми, и по твоему тону было ясно, что ты считаешь это не моим делом.

Неужели она была такой жестокой? Так пугалась общения с ним? Боялась даже его заботы? Боялась, что ее потянет к нему?

– Денни, ты делаешь из меня такую… упрямую.

– Ты и до сих пор такая же упрямая. – Он имел в виду сегодняшнюю ночь.

– А ты чересчур гордый.

Эрин на коленях придвинулась к нему, шерстяное одеяло царапало ей кожу, губы у нее дрожали, и слезы лились ручьем. Прошло столько времени. Эрин не могла обвинять Кена, ведь она сама отняла у Денни те первые мгновения жизни их сына, однако своим молчанием Кен лгал ей, а во всех ее воспоминаниях, радостных или грустных, Денни всегда был честен.

– Что же дальше? – Он сжал ее руки и погладил пустой сустав безымянного пальца. – В Шайенне ты решилась не отвергать меня, так неужели то, что я делаю, – правильнее сказать, то, что я хочу сделать, а еще правильнее, как я полагаю, кто-то – сможет разлучить нас на всю оставшуюся жизнь?

Эрин высвободила свои руки и, спрятав в них лицо, потерлась о щеку Денни и о его густые волосы.

– Я знаю, тебе не нравится идея разведения животных, но чем я могу заниматься, когда перестану объезжать быков? Ты когда-нибудь думала об этом? – Он заглянул ей в глаза. – Сознаюсь, я – нет, наверное, до тех пор, пока Тимми не сломал руку и я не приехал опять в Парадиз-Вэлли. – Денни тяжело вздохнул и постарался, чтобы его голос не задрожал. – Я никогда не посещал колледж, ты знаешь; а современные ребята – ребята возраста Джейсона Баркера – получают образование и занимаются родео точно так же, как играют в футбол или баскетбол.

– Я так привыкла, что ты выступаешь в соревнованиях, что никогда не думала о том, что ты будешь делать, когда уйдешь из родео.

– Ты и не должна была над этим задумываться, мы же не жили вместе. – Он положил руки на колени. – Эрин, мне сейчас тридцать шесть, как я могу начинать что-либо заново?

– Не знаю.

– Так о чем, черт возьми, мы спорим? – Денни смотрел на свои руки, а Эрин смотрела на его бицепсы. – Кен говорит, что я не имею никаких прав на часть ранчо, так что разведение животных скорее всего просто еще одна мечта. Если я не смогу убедить тебя или Кена…

При этих его словах Эрин выпрямилась. Настаивая на своем, она, как Хенк и Кен, выгнала его, или, как сказала Дейзи, не оставила ему другого выбора, кроме как уйти. Денни опустил голову и закрыл глаза, а Эрин прошептала слова, которые таила от него так долго, она не могла сдержать их, как сейчас не могла сдержать слез.

– Денни, не важно, что… Денни, я люблю тебя.

Она обвила руками его шею и поцеловала, ее слезы смочили их губы, сделав их солеными и скользкими, но Эрин не смогла бы поклясться, что плакала она одна. Зажмурившись, она не отпускала Денни, пока не почувствовала, как сильные руки сомкнулись вокруг нее.

– Эрин, ты нужна мне, сейчас, – прошептал он.

Она почувствовала, как солнце ласкает ее кожу, открыла глаза, обнаружила, что Денни смотрит на нее, и, чуть откинув назад голову, улыбнулась сквозь слезы ясному небу.

– Прямо здесь?

– Или в землянке, если хочешь.

Прочтя мольбу в его глазах, Эрин, не сказав ни слова, выскользнула из его объятий, взяла одеяло, когда Денни тоже встал с него, и понесла его внутрь. Ее глаза еще не привыкли, и темнота внутри показалась ей кромешной; сильный запах земли звал ее – ее и Денни – внутрь, но она нерешительно остановилась на пороге. Подойдя сзади, Денни положил руки ей на плечи и повернул Эрин к себе.

– Я хочу… тебя, – призналась она, – но мне страшно.

В Шайенне она чувствовала желание, сильное и острое, которое только возрастало с каждым разом и, казалось, существовало само по себе, угрожая захлестнуть ее; сейчас желание стало новым, более мягким и более сильным.

– В первый раз ты не боялась.

Держа одеяло между ними, она прошептала:

– Тогда я не знала, что может случиться, если я кого-то так сильно полюблю.

– Не бойся.

Когда, взяв у нее одеяло, Денни волной расстелил его на земляном полу и потянул на него Эрин, она ощутила, как его обожженная солнцем кожа согревает и успокаивает ее. Денни лег на нее и без улыбки заглянул ей в глаза, и Эрин показалось, что он чувствует тот же страх, только не хочет в этом признаться.

– Это так же, как с быками, которые нагоняют на тебя страх, – нужно просто забраться и скакать. Не нужно ничего бояться, когда я так сильно тебя люблю.

Через открытую дверь было слышно только, как рядом мягко дышит и фыркает Кемосабе, жуя траву, а внизу, в долине, сладко поют птицы. Там, где они когда-то впервые были вместе, они раздели один другого в темноте и отдали друг другу все то, что должны были отдать.