Не то, что каким-то чудиком или странным. Почти с рождения он детством своим как следует не пользовался, поэтому детства как такового у него не получилось. Ну, то есть, оно у него произошло, конечно, но носило весьма формальный характер, поскольку с самого младенчества Алекс рос маленьким взрослым.

У него было всё как у взрослого – скупая мимика, отсутствие огонька в глазах, сдержанность в эмоциях и пониженная подвижность в моторике, во всём, включая симпатии и антипатии, мальчик старался искать личную выгоду и чётко бдел свои интересы при любых раскладах и обстоятельствах. Нет, у него, конечно же, имелись игрушки, машинки, в школе он отлично играл в футбол, занимался боксом, быстро бегал дистанции, искренне любил свою сестру и родителей; но вне и кроме этого никакого смысла в лишних телодвижениях, переживаниях и эмоциях лично для себя не видел, и заняться этой бессмыслицей считал ниже своего достоинства.

Тем не менее, в детстве Александр, как и все детки, довольно часто болел и даже иногда по неосторожности разбивал вазы. Но ведь некоторые взрослые тоже много болеют и тоже иногда по случайности разбивают вазы. Так вот, маленький Алекс и болел, как взрослый мужчина, прощаясь с жизнью на второй день насморка на фоне температуры тридцать семь и два, и разбивал вазы с лицом философа и оптимиста. Когда сын видел, как родители начинали с беспокойством на него посматривать, явно подозревая, что ребенок нездоров, он ложился на самое видное место в доме – на диван в гостиной, отворачивался от всех, фиксировал свой взгляд в одной точке и переставал реагировать на внешние раздражители. Чем в первые пару случаев такого поведения не на шутку испугал своих папу и маму. Позже, уже привыкнув к такому течению обыкновенной простуды у ребёнка, родители перестали остро реагировать, что маленького МакЛарена абсолютно не смущало, и изменять своим привычкам он совсем не собирался: только папа с мамой начинали подозревать его в нездоровье, или же он сам начинал чувствовать вялость и более сильную, чем обычно, апатию – диван, отворот, взгляд в одну точку, ноль реакции…

Александра нельзя было назвать таким уж умным, сообразительным ребёнком, раз уж он уродился таким взрослым, отнюдь. Он казался умнее других в своей серьёзности и невозмутимости, хотя некоторые взрослые считали его скорее спокойным. Ну, вот родился такой спокойный ребёнок, что тут поделаешь.

Но мальчик не всё время радовал всех своим флегматизмом. С рождения и до года Александр орал. Весь год. Он плохо спал, плохо ел, плохо отвлекался на игрушки, плохо шел на контакт со взрослыми, зато отменно орал, отлично рос и развивался физически. Когда ему отпраздновали годовщину, мама Алиса начала письмо своей подруге во Францию следующей фразой: «Здравствуй, Эстер. Александру исполнился год. Я думала, я не доживу».

Как будто почувствовав, что для начала достаточно попил крови из своих родителей, после года Алекс вдруг резко успокоился. Как выразился папа: «Взялся за ум». Ребёнка словно подменили. Он, во-первых, начал меньше плакать просто так, во-вторых, он принялся есть, спать, играть в игрушки и обратил-таки внимание на своих родителей, к неописуемой радости последних.

Радость их, справедливости ради нужно сказать, была недолгой, ибо в перерывах между едой, сном и играми Александр начал упрямиться. За ним стали замечать определённую манеру поведения: он внимательно наблюдал за тем, что ему не позволяли, что от него отодвигали, прятали, дозировали, и принимался требовать именно это и настолько категорично, насколько хватало титановых родительских нервов. Когда нервы заканчивались – а иногда случалось и такое – сын со спокойной душой закатывал истерику. Так продолжалось от года до полутора лет. А дальше, можно сказать, мальчик приступил к упрямству с перерывами на еду, сон и игры.

Александр так же пробовал издавать очень много разных звуков, но, видимо, протестировав их на предмет произношения и звучания, он остановился на одном из них – может быть, ему показалось, что на этот звук легче реагируют взрослые и лучше его понимают, а может быть, он ему просто понравился. Этим фаворитом посчастливилось стать звуку «у» в различных его интерпретациях. Когда ребёнок веселился и смеялся, он кричал при этом: «У-у-у-у-у!..» – и хлопал в ладошки. Когда детки плачут и капризничают, они все кричат: «А-а-а-а-а!..», но только не МакЛарен-младший. Он и тут не баловал разнообразием окружающих и заводил своё традиционное: «У-у-у-у-у…» – и ничего кроме.

Когда мальчик хотел, чтобы ему что-то дали, он просто указывал на это своим маленьким пальчиком и кратко говорил: «У!». Если ему не давали, он мог немножко подождать и повторить то же самое, и так же кратко: «У!» – ребёнок давал взрослым еще один шанс, чтобы они опомнились и реабилитировали себя в его глазах. Если родители, из каких-то своих соображений, этот шанс не использовали или просто упускали по глупости, их сын в самых категоричных и неоднозначных интонациях затягивал своё: «У-у-у-у-у!..» – минут на пять-десять, в зависимости от погоды, настроения и силы потребности в отказанном предмете.

Когда Александру исполнилось три, в его жизни и в жизни его родителей произошло сразу два значимых события. Во-первых, у них родилась девочка – сестрёнка Александра, которую назвали Дженнифер, или просто Дженни, а во-вторых, Александр заговорил. Первое слово, которое он сказал, было не «папа», и даже не «мама», он выговорил слово «мяч».

Однажды, гуляя с мамой, которая катила коляску, в которой гуляла его сестра Дженни, Алекс показал пальчиком на мальчишек, играющих в баскетбол возле подвешенной корзины, и сказал: «Мяч». Его мама несказанно обрадовалась и принялась тискать и тормошить сына так, что он тоже засмеялся в ответ. Дальше – больше. Слова из Александр посыпались, как из рога изобилия, и примерно через год, когда ему исполнилось четыре, его мама шутила своей подруге во Францию в письме примерно следующее: «Ты знаешь, иногда я думаю, что лучше бы он молчал. Иногда вот наслушается всякой жути по телевизору, потом как скажет что-нибудь, и думаешь: «Убить? Так, вроде бы, жалко».

Когда родилась Дженни, родители очень волновались по поводу реакции Александра на его сестру. Будет ли он рад компании и готов ли разделить с девочкой внимание папы и мамы? И, как впоследствии оказалось, тревожились они совершенно напрасно. Мальчик очень благосклонно отнёсся к сестрёнке, его слегка озадачило, что кто-то, кто меньше него самого, плачет больше. По его соображениям, это было и странно, и жалко одновременно, малыш понимал, что плачут, когда плохо. Александр же, при всей его взрослости и упрямстве, не был злым и жестоким ребёнком. Ну, во всяком случае, не больше других детей. Допустим, увидев впервые, как его мама, сидя на диване, вытирает слёзы, он, игравшийся рядом, подполз к её ногам, поднялся по ним и стал гладить её по голове точь-в-точь, как гладила всегда его она, утешая или поощряя.

Александр даже любил животных. Особенно его впечатляли собаки, на долю которых приходилась львиная доля его эмоций. Когда сын с мамой гуляли по улице и встречали соседей, выгуливающих своих собак, мальчик издавал своё фирменное: «У!» – и рвался погладить по голове этих друзей человека, не обращая ни малейшего внимания на породу, размеры клыков и свисающие с шерсти комья грязи.

Так вот, когда родилась Дженни, родители, опасаясь непредсказуемости реакции своего сына на нового младшего члена семьи, очень постепенно и осторожно знакомили Алекса с его сестрой. Они старались особо не нежничать и не умиляться новорожденной в присутствии брата, а так же утверждали, что когда Дженни вырастет и станет такой же большой, сильной и умной, как он, она будет ему другом и помощником. Мальчик всё это слушал очень внимательно, со своим традиционным серьёзным выражением лица и, судя по всему, верил своим папе и маме. А еще так получилось, что он как бы принял их слова как руководство к действию.

С течением времени убедившись, что их сын вполне благосклонен и доброжелателен к своей сестре, чета МакЛарен перестали опасаться его негативной реакции и успокоились.

Александр действительно полюбил свою сестру. По-настоящему. Раз и навсегда. Он уже тогда был на это способен. Чуть позже стало очевидно, что у дружбы между Александром и Дженни – большое будущее, и даже родителям иногда казалось, что они лишние в тандеме между их детьми, что, в принципе, находилось не так уж далеко от истины, поскольку Дженни брата обожала.

Правда, любовь Александра к Дженни вполне можно было объяснить. Во-первых, мальчику очень нравилось командовать и направлять сестру в их играх и общении, быть старшим и принимать решения, и иметь под рукой того, кто бы мог претворить их в жизнь. Ему несказанно повезло с тем, что Дженни росла мягкой, весёлой, неконфликтной девочкой, которая с радостью соглашалась участвовать во всем, что предпринимал брат. Была ли эта попытка заклеить кошке лапы скотчем и посмотреть, как она прыгает и пытается сбросить липкую материю, или достать ли эту самую кошку, рискуя сломать себе шею или отбить спину, из вентиляционной шахты в доме напротив, куда её закинули соседние мальчишки.

А во-вторых, Дженни с самого рождения копировала брата во всём и с удовольствием брала с него пример, что называется, «заглядывала ему в рот». Александр же, с высоты своего положения более умного и явно успешного старшего брата, благосклонно позволял ей брать на вооружение все свои наработки, идеи и беззастенчиво использовал девчушку когда ему выгодно.

Однажды, когда они посмотрели очередное какое-то кино «про ведьм», где эти самые ведьмы любили пить человеческую кровь, Александру пришла в голову идея понаставить на их улице ловушек с человеческой кровью, чтобы понаблюдать – придут ли эти ведьмы за этой кровью или нет? Поскольку кровь было взять неоткуда, мальчик попросил сестру порезать палец. Дженни, естественно, отказалась, сказав, что это больно, и она боится. На этом столь, казалось бы, благое и многообещающее начинание Алекса заглохло, не начавшись. Но через некоторое время его сестра, бегая по улице, споткнулась и упала, сильно поранив коленку и еще сильнее разорвав свои, довольно-таки еще хорошие, джинсы. Старший брат быстренько сориентировался и, предварительно немного успокоив сестру, предложил, что сейчас принесёт клочки бумаги, которые они вымажут кровью с коленки Дженни, и спрячут в тайниках в разных местах на улице, чтобы увидеть, как придут ведьмы и начнут лизать эти бумажки. Перспектива увидеть настоящих ведьм, лижущих бумажки с её кровью, моментально высушила слёзы на глазах Дженни, и согласилась она на эту гениальную авантюру уже чуть ли не с радостью.