Жан-Поль Марат - Похождения молодого графа Потовского (сердечный роман)

Варшава, 29 февраля 1769 г.

Уже по тону твоего письма, дорогой Панин, нельзя сомневаться, что ты любишь еще прекрасных. Что ты принимаешь за отвращение, — только досада. Досада пройдет, ты можешь на это рассчитывать, и я увижу тебя снова в тенетах. Но в ожидании, когда ты мне сообщишь о своей страсти к какой-нибудь красивой очаровательнице, я расскажу тебе о своей.

Хотя не требовалось размышления для того, чтобы возникла любовь моя к Люциле, и я не старался никогда ставить себе вопрос о выборе супруги, я вижу с восторгом, что удача сослужила мне. В этом случае лучшую службу, чем могла бы сама мудрость.

У Люцилы нет блестящей и легкой грации, которая привлекает так свет, нет шаловливости, легкомысленной болтовни, манерничанья, милых прихотей, которые так к лицу некоторым хорошеньким женщинам. Но к красивой наружности, прелесть которой оттенена трогательною грациею, у ней присоединяется душа нежная, благородная, возвышенная, ум солидный, бодрый, деликатный и, не знаю, какое-то непобедимое очарование, пленяющее все сердца.

При таких прекрасных качествах, иметь немного тщеславие извинительно, однако Люцила не тщеславна. Среди своих подруг она выделяется, как роза среди других цветов. Весь мир любуется ее красотою, она одна, кажется, забывает свои прелести; ее слушают с восхищением, она одна не замечает доставляемого ею наслаждения.

Но какое очарование она придает добродетелям, кротким и благодетельным, которых она живой образец! Какая внимательность к родителям! — никогда не было более замечательной дочери. Она всегда кротко повинуется им; часто не ожидает приказания, угадывает, и все, чего они могут пожелать, бывает сделано ранее, чем они заметят, что она об этом думает.

С каким жаром она открывает двери честной бедности! С какой жалостью она смотрит на несчастных! Как ей приятно вносить радость в поблекшее сердце!

О, я ничего не скажу о ее деликатной чувствительности, которая боится оскорбить или не быть угодной, о ее открытом завоевывающем общее доверие сердце, о внушающей почтение скромности, о милой стыдливости, об очаровательной робости, которые делают ее такой соблазнительной!..

У нее нет стеснения, все простодушно, все естественно, все имеет непринужденность привычки, и, чтобы сделать тебе ее портрет в одном слове, она — сама добродетель в оболочке красоты.

Счастлив тот, кого кроткий Гименей должен соединить с Люцилою! Ему нечего бояться, кроме несчастия ее потерять, или ее пережить. Этот счастливый смертный, дорогой Панин, ты его знаешь, — твой друг.

Варшава, 19 марта 1769 г.

Я думаю только о Потовском. Мое воспламененное факелом любви воображение являет повсюду его милый образ. Беспрестанно я его вижу: он преследует меня днем, преследует ночью и не покидает меня даже во время сна. С каким восторгом душа моя устремляется к нему! Я его люблю, я его обожаю, и дорогим моему сердцу делает его не столько его красота, сколько добродетель, не столько пылкость, сколько чистота его пламени.

Вчера, когда мы занимались музыкой под одним из деревьев сада, я, в экстазе от выслушанной арии, спетой им в честь меня, уронила теорбу{1}) и с закрытыми глазами, безвольно опустилась на цветущую траву.

Он приблизился ко мне и с наслаждением любовался мною, но не поднял дерзостно покрова, чтобы пробежать мои прелести; его целомудренные руки почтительно воздержались даже от легкого газа, которым была покрыта моя грудь.

Затем, приблизив свои уста, он нежно коснулся моих губ и покрыл мое лицо влюбленными поцелуями. Я не знаю, какое незнакомое возбуждение тогда проникло и охватило все мое существо: я изнемогала в объятиях наслаждения.

Разбуженная его нежными ласками, я притворилась застигнутой врасплох, рассерженной, поднялась и хотела удалиться; но он удержал меня в своих объятиях, взял мою руку и голосом, полным чар, сказал мне, глядя на меня нежным взором:

— Как, Люцила, ты оскорбляешься этими невинными вольностями! Ты ведь во власти скромности своего милого? Учись знать его лучше. Нет, нет, с ним ты никогда не будешь в опасности. Итак, мой ангел, заключим мир, и в залог того, что ты прощаешь меня, дай мне нежный поцелуй. Ты мне в нем отказываешь! Ну, хорошо же! Я возьму его сам.

Дорогая Шарлотта, я не могла защищаться, и когда он прижал свои уста к моим, мое сердце трепетало от радости, сладостная истома закрадывалась в мое существо.

Ничто не сравнилось бы с моим смущением; и не смогла остановиться на нем, и, конечно, не знаю, что сталось бы со мною, если бы он заметить волновавшее мою грудь возбуждение.

Ты хвалишься, что многое видала на свете: видала ли ты когда-нибудь любовника более нежного, более пристойного, более почтительного?

Сладостная привычка жить вместе затягивает каждый день соединяющие нас узы. Возле него я не знаю печали; скука не замешивается никогда в мирное течение моей жизни, пресыщение не осмеливается приблизиться. С ним нет зари, которая, поднимаясь, не обещала бы мне ясного дня и не дала бы вкусить нового наслаждения.

Варшава, 5 апреля 1769 г.

Вот я уже несколько дней в Ленцицах и провожу здесь весну.

Вчера графы Собеский, Кодна и Брессен задумали отправиться всей семьей провести день на острове Тарнов. Я условился присоединиться к ним в домике, построенном последними на берегу озера, на месте, где общество должно было высадиться.

Когда я приехал, мужчины говорили в сал они о политике. Дамы вышли в цветник. Я заметил, что молодые женщины стояли вокруг водоема и любовались своими отражениями в ясной воде: у каждой был в руке пастуший посох.

Я был поражен кокетливостью их наряда. С какой заботливостью они принарядились! Как с помощью искусства возвысилась их красота! Сколько придали блеску газ, шелк, кружева их полуприкрытым прелестям! Как художественно подбирали ленты и шнуры их юбки, чтобы показать изящную обувь или, скорее, маленькие, миленькие ножки.

Из среды этих милых, возбуждавших желание пастушек кто бы не выделил по изяществу стана, благородному виду, величественной осанки Люцилу?

Она была одета в белое платье, блестящая материя которого крупными складками струилась по ее телу; ее завитые руками природы волосы грациозно падали на алебастровую шею и скатывались на ее прекрасную грудь; легкое покрывало скрывало от глаз прелести, которыми берутся сердца.

Простая шляпка, окруженная гирляндою цветов, была надвинута на ее прекрасные глаза.

Я без устали любовался ею в этом наряде; я полагал, что вижу грацию пристойности среди резвых и легкомысленных нимф.

Подали прохладительные яства, и мы сели в лодку.

Уже гребцы вздымают веслами пену, берег бежит далеко от нас, и мы открываем плодоносные холмы острова.

У подошвы этих холмов несколько селений выступают амфитеатром на берег озера, и их образ повторен в кристалле воды. Другие селения располагаются в долинах; блестящие стрелы их колоколен подымаются в воздух, господствуют то там, то здесь в пространстве над окрестными живописными видами и венчают ликующую картину.

Видны были многочисленные стада, блуждающие по лугам, и слышны были издалека песни пастушек и пастухов, пляшущих в тени рощ под звуки вольшок.

Мы причалили в заливе, где громады вод спят с начала веков в глубоких темницах.

Три открытых экипажа ожидали нас на берегу.

Подъезжаем; застава открывается, и очаровательное местопребывание посла предлагается нашим взорам. Направо простираются обширные луга, перерезанные рукавами пробегающей по ним хорошенькой речки; кругом парк, где скачут стада серн. Налево возвышается пышный холм, покрытый виноградниками, и на нем две скалы, устремленные к небу и омрачающие своими вершинами окрестную равнину.

На каждом шагу, думается, видишь разнообразную игру природы: то вода, как скатерть, где случай, кажется, набросил мост; то грот, куда спешат потеряться тысячи ручейков; то букеты живописно рассаженных деревьев.

В глубине выдвигается великолепный дворец.

По мере приближения возобновляется и вытягивается пред созерцающим и любующимся глазом очаровательная перспектива. Какая громада! Какое расположение! Повсюду мудрость и разборчивость отпечатлели свой характер. Повсюду природа и искусство — в изумительном сочетании. Разум громко сказывается во всех точках произведения, ничто не блещет понапрасну, но своим блеском заставляет ценить остальное: нет расточенных напрасно красот.

Но именно вокруг замка собрали изящные искусства любовь и веселье.

Туда не ведут длинные аллеи, проведенные по шнуру и усыпанные песком. Он не окружен также симметрично расположенными, скучными цветниками, где увидишь только кой-какие цветы, выровненные, как солдаты в строю, да изувеченные кусты и жалкие украшения. Расположенный на холмике, откуда одним взором глаз обнимает все протяжение поместья, он сзади открывается в красивую рощу.

Эта роща тоже не распланированный, как много других, лес. Здесь не видно выровненных и подстриженных, отвечающих друг другу деревьев, но они расположены в счастливом беспорядке и прорезаны тропинками, которые своими разнообразными извилинами подготовляют постоянно глазу новые неожиданности. То там, то сям — бассейны, где плавают лебеди и купаются с тритонами нимфы, укромные местечки, где Фавн или Сатир задерживают робкую пастушку.