Не есть ли это наказание, посланное им за недозволенную любовь?

Шатаясь, она подошла к кровати и упала на нее, закрыв лицо руками. И при первых лучах восходящего солнца слезы горячим потоком хлынули наконец из глаз Ди.

ГЛАВА XVI

Решение

— Итак, блудный сын вернулся наконец, — обратилась Виолетта к Гюгу. — Любящая сестра поспешила пригласить его на пир и приказала заколоть в его честь откормленного тельца. Но скажи, Гюг, разве лососина и ранняя спаржа не могут вполне заменить его?

— Спасибо, конечно. Я хотел сказать — вполне могут, — ответил Гюг рассеянно.

Разговор происходил на Бонд-стрит, где Гюг на следующий день после своего приезда случайно встретился с Виолеттой.

— Бевис рассказал мне, что видел тебя вчера у дверей конторы по найму квартир, — продолжала Виолетта. — Разве ты собираешься менять квартиру?

— Нет, — ответил Гюг почти резко. Он мысленно посылал проклятия Бевису: «Проклятый болван, глупый болтун. Что ему, черт побери, до того, что он, Гюг, делает в конторе по найму квартир?».

А Виолетта продолжала, словно считая, что между этими вопросами существует или должна существовать какая-то связь.

— Да, Гюг, не видел ли ты Диану с тех пор, как она уехала от меня, или не слышал ли чего-нибудь о ней? Я лично не имела о ней никаких сведений.

Вопрос был поставлен ребром, он не видел ни малейшей лазейки, через которую мог бы спастись. Он медлил.

— Почему ты меня спрашиваешь об этом? — сказал он.

Виолетта садилась уже в свой автомобиль.

— Мне было страшно за нее, за эту милую девочку, — сказала она. Она взглянула на Гюга: — Да, я хотела сообщить тебе, как только узнаю, где ты находишься, что Диана вернула мне деньги, которые я дала ей. Я была этим очень огорчена. Я пыталась разыскать ее, но мне это не удалось. Я часто думала о ней.

Сознание трусости своего умалчивания и врожденное отвращение ко лжи заставили Гюга сказать сестре:

— Ты не должна беспокоиться о Диане. Я взял на себя заботы о ней.

Он быстро перешел улицу и стал спускаться по Кондьют-стрит, прежде чем Виолетта успела задать вопрос, прежде чем успела остановить его. Она села в автомобиль и машинально назвала шоферу адрес. Мозг ее сверлила одна мысль. Она испытывала одновременно и страх, и злость, и обиду. «Неужели слова Гюга означают, что он… Нет, это невозможно».

Краска залила ее бледные щеки. Нет, это не может быть, не должно быть правдой.

Сама мысль показалась Виолетте смешной и совершенно недопустимой, и она с презрением прогнала ее прочь.

Гюг же направился снова в контору по найму квартир, чтобы узнать адрес дома, отдающегося в наем на Эдуардс-сквер. Он дал полученный адрес шоферу и попросил его ехать быстрее. С тех пор как Гюг вернулся в город, он был буквально завален работой, замучен визитами и различными посещениями. На следующей неделе он должен отправиться в Вест-Бертон. Эта мысль заставила его сердито нахмуриться, так как он вспомнил, что Диана приедет в Лондон, вероятно, только за день до его отъезда. Этого нельзя изменить, но мысль об этом, однако, чрезвычайно неприятна. Совершенно невозможно взять ее с собой в поездку, посвященную политическим целям. Конечно, если бы она была его женой… Такси остановилось у небольшого домика, у белых дверей с никелевым молоточком. Гюг нашел домик прелестным; обстановка в нем тоже была хороша. Он решил снять домик и уехал, придя в несколько более спокойное настроение духа.

Утром Гюг послал Ди телеграмму: у него не было времени написать письмо. Он хотел заняться днем в своем клубе. Но там его встретил Гаррон вместе с лордом Аверингом, и Гюг немедленно был вовлечен в деловой разговор, который не мог бы прервать при всем желании. Это было обсуждение очень важных политических вопросов — само участие в нем являлось для Гюга большой честью. У него хватило времени только на то, чтобы поехать домой переодеться и пообедать вместе с Гарроном. Заседание в парламенте затянулось за полночь, затем последовало краткое партийное совещание. Когда Гюг наконец приехал домой, он чувствовал себя страшно уставшим.

На столике возле его кровати лежало несколько писем, стопка остальных — приглашения, счета, объявления — была отложена Томом в сторону.

Первое письмо, которое Гюг взял со стола, было от Дианы, Он вспомнил о своем так и не осуществленном желании написать ей. Он распечатал письмо и стал читать его, сидя на краю кровати и не выпуская изо рта недокуренной папиросы. Оно было кратко:

«Мой дорогой и любимый!

Мне все время так мучительно недостает тебя. Я часто прислушиваюсь и жду, затаив дыхание; мне все кажется, что я слышу твои шаги, твой голос, зовущий меня по имени. Не могу поверить, что ты в самом деле уехал. Я почти закончила упаковку вещей, очень тщательно сложила твои вещи. Я старалась посвятить этому занятию как можно больше времени: мне кажется, как будто это уменьшает расстояние, разделяющее нас. С нетерпением жду телеграммы с известием, что ты благополучно доехал. Ведь поезда и пароходы — слишком опасные способы передвижения, чтобы можно было спокойно доверить им свое главное сокровище… Смейся, пожалуй, над моими глупостями — при этом твои усики так смешно топорщатся. Я пытаюсь улыбнуться, думая о твоей ответной улыбке, но, увы, дорогой мой, готова сейчас расплакаться… я так люблю тебя. Спокойной ночи, властелин моего сердца!

Твоя Диана».

Взгляд Гюга оторвался от тоненького листка почтовой бумаги и устремился в пространство. Исчезла его спокойная, роскошно обставленная комната, с лампами, бросающими мягкий свет, со вспыхивающим в камине огнем. Вместо нее он увидел опустевшую комнату маленькой виллы, всю залитую лунным светом, и Диану, стоящую на коленях у открытого окна, — маленькую, хрупкую, с грустными глазами, простирающую к нему руки и произносящую голосом, который, как он как-то сказал, мог бы заставить его выйти из могилы, слова любви: «Дорогой мой, как я люблю тебя!»

И он видел себя на коленях перед Ди, нежно обнимающим ее, ощутил прикосновение ее мягких волос к своему лицу, к своей шее…

В напряженной тишине лондонской ночи ему мучительно захотелось оказаться рядом с Дианой, утешить ее, убедиться в прежней силе их чувства.

В эту минуту он снова ясно представил себе, какой мучительной должна быть эта разлука для Ди, осознавал всю глубину своего эгоизма по отношению к ней, и это наполнило его острой болью. Он поднялся с места и начал беспокойно ходить по комнате. Сейчас он оказался уже в самом центре политической борьбы и не мог даже мысленно отделить себя от нее. Он думал о той доле власти, которая должна была достаться ему, и снова почувствовал непреклонное желание добиться цели.

Кроме того, как он мог отказаться теперь от данного слова? Гаррон заклеймил бы его презрением, он и сам презирал бы себя за это. Да и Диана, конечно, не захотела бы, чтобы он так поступил.

Картон взглянул на письмо, которое все еще держал в руках. Три слова бросились ему в глаза: «Властелин моего сердца». Они пробудили в нем тысячу воспоминаний, проникнутых сейчас какой-то особенной, горькой усладой.

В глубине души он знал, что обидел Ди, и не мог простить себе этого. Но ведь другого выхода не было!

Гюг потушил свет и подошел к открытому окну. Когда приедет Ди, он постарается окружить ее полным комфортом. Он решил с утра написать ей письмо и отправить его спешной почтой.

И снова чувство полуосознанного стыда охватило его.

Однако не может ведь мужчина посвятить свою жизнь одной только любви! Он разъяснит это Диане, когда они снова будут вместе. Он подумал, что она полюбит маленький домик на Эдуардс-сквер, улыбнулся мысли о том, как она будет радоваться, когда он привезет ее к белым дверям домика. Затем снова нахмурился: мысль о домике заставила его вспомнить вопрос, заданный ему сестрой, и любопытные взгляды шурина…

Их совместная жизнь на вилле не возбуждала ничьего любопытства — там им ничего не угрожало; здесь же, в Лондоне, неминуемы всевозможные объяснения.

— Будь все проклято! — сказал он тихо.

Письмо Ди упало на пол от его резкого гневного движения. Он услышал, как зашелестела бумага.

Гюг распахнул окно. Высоко в синем небе горела одинокая звездочка. Он так часто смотрел на нее, стоя рядом с Дианой, они еще всегда называли ее «нашей звездой». С улицы донесся женский голос. Он посмотрел вниз: при свете уличного фонаря можно было различить жалкое накрашенное лицо, пытавшееся изобразить подобие улыбки. Он не спускал с него глаз, и внезапно женщина сказала с горечью:

— Видно, не дождешься от вас сострадания и помощи, но, может быть, когда-нибудь близкая вам женщина узнает, что такое горе, и это причинит вам боль. Желаю вам этого!

— Послушайте, подождите! — крикнул он хрипло. Быстро повернувшись, он схватил с туалетного столика пачку денег, завернул их в бумагу и бросил женщине.

— А теперь ступайте домой, — сказал он, высовываясь из окна.

— Вам не придется повторять мне это, — ответила женщина. Она уже отошла было, но потом снова обернулась. — Я жалею, что сказала вам грубость, — проговорила она резко. — Но мне сейчас очень плохо. Жизнь — трудная история для покинутой женщины. Покойной ночи.

Гюг отошел от окна.

Все, что было в его натуре лучшего, проснулось в нем. Его мысли устремились к Ди, как пламя жертвенного огня к божеству. Он нежно прижал к губам ее письмо.

Разве она не отдала ему все, не доверилась во всем? Стоит ли задумываться над объяснениями, которые придется давать обществу, ведь мнение его не имеет в глазах их обоих никакого значения.

В новом свете любви Гюг остро ощутил суетность всех этих условностей. Он решил, что напишет Ди, чтобы она, как только покончит со своими делами, немедленно ехала. Он прошел в гостиную и сел писать письмо. Это было длинное письмо, проникнутое любовью и нежностью. Запечатав его и оставив записку Тому с просьбой отправить его завтра утром пораньше спешной почтой, он лег спать.