— Тихо, — прошептал Ричард. — Они нас пока что не заметили.

Он чувствовал, насколько напряжены все вокруг, как сжимают пальцы рукояти пистолетов и дубинки. Снова совсем рядом раздался взрыв пьяного хохота. Человек, заговоривший первым, заявил:

— Я нашел стремя! Подумать только, оказывается, оно все время было у меня на ноге. Давай-ка поспешим. К рассвету нам лучше оказаться отсюда подальше.

Их нестройное пение вскоре стихло за воротами. Двенадцать человек облегченно вздохнули темноте. Двенадцать проклятий полетели вслед за таможенниками. Кейт рассмеялась немного нервно.

— Так вот они, эти хваленые инспектора береговой охраны! У меня так руки и чесались столкнуть их лбами.

Ричард почувствовал, что снова обрел способность рассуждать спокойно. Он ровно произнес:

— Что-то неладно. Оставайтесь здесь, а я схожу в дом и проверю, все ли в порядке.

Мужчины, тихо переговариваясь, отошли подальше в заросли. У дома Ричард оставил Кейт присмотреть за лошадью и исчез в темноте за конюшней. Тишина и одиночество ночи окружили Кейт. Но через какое-то время эту тишину в третий раз нарушил замогильный крик совы. Говорят, что, если сова ухнет под окном, значит, прилетела забрать чью-то душу. Кейт вздрогнула, вспоминая свои недобрые предчувствия. Но ведь только что они столкнулись с третьей неприятностью, когда неожиданно появились эти солдаты. Или их ждет другая, куда более крупная беда?..

Лошадь нетерпеливо била копытом по траве. И что это Ричард так замешкался? Зачем испытывать терпение людей? Опасность позади, все устали и мечтают поскорее лечь спать.

Из-за угла дома в сопровождении слуги с фонарем показался Ричард. Он шел медленно, его лицо в мерцающем свете показалось ей чужим. Кейт медленно шагнула к нему и взяла его за руки.

— Ричард, что там? Что случилось?

Он невидящим взглядом посмотрел ей в лицо.

— У меня плохие новости для нас всех. Час назад сэр Чарльз Глинд скончался от сердечного приступа, — выговорил он.

Глава 2

— И что было потом? — спросила Джудит, терпеливо ожидавшая, когда Кейт пришпилит к ее платью кружевную косыночку.

— Ну, пришлось нам вернуться и перепрятать бочонки в другое место. Ричард сказал, что в усадьбу съедется полно народу — родственники, стряпчие, и пещера в парке перестанет быть надежным укрытием.

— И куда вы их перепрятали?

Кейт хихикнула:

— На кладбище! Бочонки сложили в двух пустых склепах у стены со стороны моря. Пастор получит в дар бутылку бренди, чтобы не прогуливался в том направлении. Ведь если он чего-то не видел своими глазами, то и не сможет об этом разболтать.

Слепая девочка засмеялась вместе с ней. Но Кейт добавила с серьезным видом:

— Я не должна была рассказывать тебе об этом, Джудит. Если тебя станут расспрашивать, ты ничего не знаешь! Для тебя же спокойнее, если я перестану говорить тебе о том, чем мы занимаемся иногда по ночам.

— Давно ли моя жизнь стала спокойной? — спросила девочка с горечью.

Кейт завязала последнюю ленточку и накрутила мягкий локон светлых волос на палец.

— Надеюсь, с тех пор, как ты живешь у меня.

Джудит бросилась к ней в объятия.

— Прости меня! Я не то хотела сказать. Я просто очень беспокоилась, потому что ты пришла только под утро.

— Бедненькая. Я не стану уходить, если ты боишься.

Она прижала к себе девочку, ощутила под платьем ее хрупкие косточки. Джудит подняла голову. Ее красивые серые незрячие глаза были полны слез.

— Я не хочу, чтобы ты из-за меня от чего-то отказывалась. Хватит того… что ты позволила мне жить у себя и что заботишься обо мне… так ласково.

Кейт поцеловала бледную щечку девочки.

— Разве могло быть по-другому? Я нашла тебя под своей дверью, как подарок небес. Ричард мне все равно как брат. А сестры мне всегда не хватало. Но сейчас не время плакать. Солнышко сияет, а ты в этом желтом муслиновом платье и соломенной шляпке с широкой лентой, которую мы купили в Чичестере, похожа на примулы, которые вьются по живой изгороди.

Слезы у Джудит высохли. Она нащупала лежавший на скамье серый плащ.

— А что, Кейт, я и вправду хорошенькая?

— Правда. Ты хочешь, чтобы я повторяла это тебе каждый день? Перечисляла черточку за черточкой? Что твои брови выгибаются, как крылья полевого жаворонка. Что твои губы нежные и мягкие, как твой характер. Что когда ты спишь, твои ресницы лежат на щеках невинно, словно у ребенка. Видишь, какие глупости ты заставила меня наговорить?

— Как бы я хотела уметь говорить так же красиво, как ты.

— Я никогда бы не смогла найти таких слов, да и в голову мне не пришло бы ничего подобного, если бы не все эти книги Ричарда, сокровища его библиотеки.

— Ричард очень добрый, правда?

Кейт, которая в этот момент застегивала свой темный плащ, замешкалась.

— Да, это так. Он научил меня большинству из тех вещей, которыми я теперь зарабатываю на жизнь. Его дружба с сэром Чарльзом помогла ему добиться для меня разрешения жить в этом доме, который принадлежал моим родителям, раздобыть средства, на которые я открыла школу. Но не только он помогал мне, Джудит. Я тоже…

Трудно было объяснить, что дала она ему в течение всех лет его одинокого детства. Весной Кейт отрывала его от занятий, чтобы идти искать птичьи гнезда. Когда он болел, она, сама не знавшая, что такое болезнь, поскольку от рождения отличалась крепким здоровьем, часами читала ему. Сколько раз он приходил украдкой, прячась за живой изгородью, чтобы в ее скромном жилище найти тепло и любовь, которых так не хватало ему в больших чинных залах родного дома. Пока ее матушка шила у камина, дети играли в шахматы — единственную игру, в которой перевес был на его стороне. Во всех подвижных играх Кейт уверенно превосходила его, не обращая внимания на внутренний голос, который предостерегал ее, что в один прекрасный день все это изменится, когда Ричард станет для нее чем-то большим, чем друг.

Кейт не приходилось ни с кем его делить. Ричард не имел близких друзей среди местной знати, кроме сэра Чарльза Глинда. Ну конечно, он охотился с мужчинами своего круга, беседовал с фермерами и торговцами, которые не отвергали его, но и не считали своим. Он всегда держался особняком, как и Кейт. К ней тоже относились слегка настороженно из-за ее частых посещений усадьбы, из-за ее «учености» и странных неженских наклонностей. Эти наклонности во время их рискованных ночных вылазок заставляли ее глаза блестеть, а кровь бурлить.

В окно коттеджа Кейт увидела Ричарда, который выглядел необыкновенно привлекательным в зеленом камзоле с двойным капюшоном, большими отворотами и серебряными пуговицами. Шпоры на его высоких черных сапогах ярко сверкали, волосы блестели на солнце под черной треуголкой. Под звон церковного колокола, призывающего прихожан на молитву, он спешился и привязал лошадь к столбику у калитки.

Кейт взяла Джудит за руку.

— В церкви ты попросишь прощения за то, что стащила тот моток лент. Не представляю, как тебе это удалось.

— Очень просто, — гордо сказала Джудит. — По тишине я поняла, что вокруг никого нет. А если бы меня поймали с чем-то в руках, я сказала бы, что только ощупывала этот предмет пальцами. У цыган я много раз упражнялась, прежде чем украсть по-настоящему.

— Это все осталось в твоем прошлом, дорогая. Я очень расстроюсь, если узнаю, что ты снова что-то стащила или просила милостыню.

Джудит нахмурилась:

— Но я не понимаю. Когда вы прячете эти товары от инспекторов, разве это не кража?

Кейт вздохнула и в который раз привела доводы, которые слышала от сэра Чарльза:

— Это совсем не то, что красть у жителей деревни или на рынке. Мы, сторонники свободной беспошлинной торговли, обеспечиваем людей тем, что им нужно. Мы берем только у правительства, которое издает несправедливые законы. Если оно облагает немыслимыми налогами портвейн, чай, кружево, шелк, то должно ожидать неприятностей.

— Да, понятно, — пробормотала Джудит, хотя по-прежнему ничего не понимала.

Но какое это имело значение? В ее жизни сейчас существовало всего одно правило, которым она руководствовалась. В ее прошлом была вереница людей, которые передавали ее с рук на руки, звучали голоса, то громкие и гневные, то тихие, но злые, и только в самых ранних ее воспоминаниях слышался ласковый, любящий голос.

Теперь рядом с ней был человек, от которого исходило тепло, надежность. Сильные руки, обнимавшие, когда по ночам ее мучили кошмары. Крепкое плечо, на которое она приклоняла пылающую голову в дни болезни, ладони, мягко поглаживавшие ее изможденное тело, твердый и успокаивающий голос. После стольких лет — Кейт полагала, что ей около пятнадцати, — жизнь наконец-то улыбнулась Джудит. Все стало просто — ей нужно было только делать то, что говорила Кейт, и все вставало на свои места.

Но если бы она могла перестать видеть сны! Цыгане наводнили ее ум предзнаменованиями и предчувствиями. Иногда ее сны сбывались. Но теперь, когда Джудит, кажется, впервые в жизни пришла в церковь, она услышала, что пытаться узнать свою судьбу — это грех.

Ей нравилось в церкви. Музыка и пение очаровывали, как и сама служба, которую она не всегда понимала. Здесь на нее нисходили покой и чувство безопасности. Джудит слышала покашливание и шарканье ног, детский вопрошающий голосок, увещевающий шепот родителей. Она не всегда понимала, почему надо то вставать на колени, то садиться на скамью и зачем столько людей собралось в этом месте, где так гулко разносилось эхо и которое Кейт называла Домом Божьим.

Но она послушно повиновалась легким прикосновениям руки Кейт и благодарила Бога за счастье, которое узнала впервые в своей тяжелой жизни.

Седовласый страдающий ревматизмом пастор с трудом поднялся на кафедру. Его тонкий голос задрожал, когда он произнес то, что было на уме у присутствующих, выражая их невысказанные мысли, в то время как все глаза обратились на пустую и непривычно безмолвную скамью Глиндов. Каждое воскресенье с этой скамьи раздавались бодрые звуки, заставлявшие детей хихикать, а взрослых обмениваться снисходительными улыбками. Зычный голос сэра Чарльза гулко разносился по старинной церкви, когда он пел гимн с отставанием на полтакта. Его ритмичное похрапывание было привычным фоном службы. А когда он вынимал свой пестрый носовой платок, пастор прерывал чтение, зная, что трубный звук, издаваемый сэром Чарльзом при сморкании, на целую минуту поглотит все прочие звуки.