Предисловие


«Кипучая преобразовательная деятельность Петра Великого, затронувшая так много интересов, нарушившая так много покоя, выбившая столь многих из рамок привычного исконного жития, заставившая одних усиленно служить, «не щадя живота», даже до смерти, других нещадно платить до полного оскудения, затрагивавшая домашний быт, верования и религиозные обычаи, подрывавшая все старинные московские заветы, вызывала резкое осуждающее отношение к себе у всех классов общества, так или иначе больно задетых Петром. Недовольных было много. То и дело срывалось у тогдашних людей слова горького осуждения и гнева с угрозами против царя самыми недвусмысленными. Начальник страшного Преображенского приказа воистину в крови купался, как сам доносил Петру, разбирая и пытая приведенных к нему по обвинению в слове и деле государевом. Дела Преображенского приказа рисуют картину всеобщего озлобления и ропота. Подметные письма, подкидные листы, обличительные послания собирались, чуть ли не со всех площадей тогдашних городов. Вокруг Петра и его дела создалась действительно душная атмосфера слепого противодействия, что, в свою очередь, держало в постоянном боевом напряжении самого Петра. Это напряжение при его характере раздражалось подчас дикими вспышками, жестокими и беспощадными кровавыми казнями, которые ко всеобщему успокоению тоже, конечно, не вели. Преображенский приказ в Москве, тайная канцелярия или канцелярия тайных розыскных дел в Петербурге (с 1718 г.) завалены были делами о непригожих речах, бунтовских словах, злокозненных поступках и письмах, явно политического характера, как мы теперь сказали бы. Все чувства озлобленных и недовольных Петром невольно обращались к его наследнику: не хорошо нам теперь, может быть, будет лучше потом; слухи, что наследник Петра, его сын, царевич Алексей, тоже недоволен царем – отцом, принимали очень широкое распространение; явно на площадях, тайком в домах толковали, что царевич окружил себя благочестивыми людьми и ведет борьбу с боярами, потаковниками незаконного подметного царя, чуть не самого антихриста. И, кажется, действительно Петр был мало любящим отцом по отношению к своему старшему сыну. Царевич Алексей родился в 1690 году и до восьми лет находился на попечении матери, царицы Евдокии Федоровны. Ещё мать начала учить царевича грамоте, поручив эту науку некоему Никифору Вяземскому, славившемуся как отличный грамотей и словесной мудрости ритор, умевший писать и говорить необыкновенно пышно и широковещательно, что тогда очень нравилось и считалось красноречивым. Монах Карион Истомин составил для царевича особый букварь со славянскими, греческими и латинскими буквами, причем на каждую букву даны были рисунки, сделанные и награвированные мастером Леонтием Буниным. Эта азбука долго потом была в большом ходу у русских школьников первой половины XVIII в. Вяземский оставался при царевиче и после заточения царицы Евдокии в монастырь. Царевич был мальчик умный; сам Петр потом, когда уже настали тяжелые времена неладов, писал сыну: «Бог разума тебя не лишил». Он охотно учился, много читал, делал выписки из прочитанного, советовал учиться своим сверстникам. И от мальчика, обладавшего к тому же не очень крепким здоровьем, требовалось действительно непосильная деятельность: ему надо было одновременно и учиться, и практически проходить суровую школу солдата в виду неприятеля. Двенадцать лет от роду царевич Алексей в звании солдата бомбардирской роты присутствует при всех операциях по взятию Ниеншанца. В марте 1704 г., т.е. в 13 лет, он находится в лагере войск, осаждающих Нарву, и ведет себя, вероятно, не совсем так, как хотелось бы отцу. В начале 1705 года Гюйсен отправлен был за границу с разными дипломатическими поручениями, а царевич стал безвыездно жить в Преображенском, без всякого занятия, получая 12 000 рублей в год на прожитье. Эти годы до 1707 имели важное значение в жизни царевича в том смысле, что еще больше увеличили взаимное непонимание отца и сына. Царевич становился уже взрослым человеком. В 1707 году ему исполнилось семнадцать лет. Предоставленный почти всецело самому себе, он начал с 1704 года жить по своему вкусу. На него, как на наследника Петра, давно уже обращались с известными упованиями и надеждами взоры всех тех, кто был недоволен Петром. Ещё стрельцы говорили с радостью, что царевич немцев не любит, а местоблюститель патриаршего престола, не без надежды увидеть когда-нибудь лучшее будущее, любил в своих проповедях обращаться с молитвенным воззванием к св. Алексею, призывая св. угодника сохранить тезоименника своего, «особенного заповедей Божьих хранителя и преисправного их последователя, нашу едину надежду». Сам недовольный, царевич искал общества недовольных и, конечно, находил: они сами шли к нему. При царевиче продолжали пребывать те самые «кавалеры» с учителем Вяземским во главе, с которым так неудачно для себя сражался Нейгебауэр. Самым первым и близким лицом царевичу Алексею становился в это время его духовник, протопоп Яков Игнатьев. Для царевича Алексея он сумел стать тем «собинным» другом, каким был одно время новгородский митрополит Никон для его деда. Яков Игнатьев, человек энергичный, умный, богословски образованный, за свое дело руководства царевичем в известных ему целях взялся по-никоновски. Протопоп сознательно воспитывал в царевиче мысль, что без батюшки лучше. А короткие наезды Петра в Москву, когда он требовал сына к себе и, нарушая его беспечальное житие, начинал экзаменовать по фортификации и навигации, эту мысль, что без батюшки лучше, только больше воспитывали в душе царевича и больше приучали его к ней. За границу девятнадцатилетний царевич отправился с большой неохотой: он знал, что отец отправляет его туда, не только затем, чтобы он кончил там ученье, но и с мыслью женить его там на какой – нибудь иноземной принцессе. В Дрездене царевич продолжал учиться и в 1710 г. «выучил профондиметрию и стереометрию», покончив со всем с геометрией. Пока царевич учился и совершенствовался в языках, шли переговоры о его женитьбе на принцессе Софии – Шарлотте Бланкенбургской. 14 октября 1711 г., царевич Алексей, долго отпиравшийся от брака на иноземке, не переходившей в православие, был обвенчан с ней в саксонском городке Торгау. Царевич Алексей беспрекословно исполнял все приказания отца, разъезжал всюду, смотрел, бранился, даже дрался там, где замечал недосмотры по делам, но все это за страх, а не за совесть, сам опасаясь батюшкиных побоев и пользуясь всякой возможности отбыть от дела и от личного свидания с отцом. У царевича по отношению к отцу развивается прямо животный страх. По возвращении в Россию началась та же томная, тяжелая жизнь, что и прежде. В 1715 г. кронпринцесса родила царевичу сына, но сама не побереглась, заболела и умерла. Кажется, рождение детей сблизило супругов, и последнее время царевич жил со своей женой очень дружно. Тем горче и тяжелее было ему перенести её кончину. В это же время родился сын и у царицы Екатерины. Может быть эти два рождения, обеспечивавшие престолонаследие, заставили Петра поставить сыну ребром вопрос о его поведении, недостойном с точки зрения Петра. И вот на шестой день по смерти кронпринцессы, в день её похорон, царевич получает от отца письмо озаглавленное «Объявление сыну моему». Царевич не ждал такого грозного послания и, не зная, на что решиться, поехал советоваться со своими доброхотами: графом Ф. М. Апраксиным да с князем В. В. Долгоруким. Обоим царевич сказал, что ожидает от отца всего наихудшего; чтобы спасти жизнь, решается отказаться от престола и просит обоих своих приятелей, чтобы они в разговоре с отцом уговаривали батюшку отпустить его в деревню на житье по конец живота безвыездно. Петр, кажется, не ожидал такого ответа. Ещё до поездки заграницу близкие царевичу люди, предвидя неизбежное столкновение его с отцом, советовали ему воспользоваться случаем и подольше остаться за границей, чтобы быть подальше от отца. И царевич бежал. До декабря 1716 г. как-то не очень беспокоились его отсутствием. Но уже в половине декабря Петр убедился, что сын скрылся от него. 10 ноября 1716 года поздно вечером он прибыл в Вену. В Вене не очень-то дольны были возникшим делом, но в убежище царевичу не отказали и предложили ему, пока выяснится положение, поселиться в дальнем тирольском замке Эренберг. Царевич согласился. Петр потребовал выдачи сына. 26 сентября 1717 г. в доме вице-короля графа Дауна Толстой передал царевичу письмо отца, в котором Петр писал: «Обнадеживаю тебя и обещаю Богом и судом Его, что никакого наказания тебе не будет, но лучшую любовь покажу тебе, если ты воли моей послушаешься и возвратишься». «Мы нашли его (т.е. царевича) в великом страхе, – доносил Петру Толстой, – и был он того мнения, будто мы присланы его убить». 31- го января 1718 г. царевич был уже в Москве. На пути по России царевича встречали с большой честью, и толпы народа кричали: «Благослови, Господи, будущего государя нашего!» 3-го февраля состоялось в Москве первое свидание Алексея с родителем. Царь приказал собраться в ответной палате кремлевского дворца духовным сановникам, сенаторам, всяких чинов людям, и сам стоял в этом собрании. Вошёл царевич вместе с Толстым и, как только увидел государя, повалился к нему в ноги. «Встань, – сказал царь, – объявляю тебе свою родительскую милость». Царь вышел с сыном в другую комнату, и там царевич назвал ему своих сообщников. После этого царь велел прочесть приготовленный и уже отпечатанный манифест. По прочтению этого манифеста, царь сказал: «Прощаю, а наследия лишаю!». На другой день, 4-го февраля, царевичу было предложено письменно по пунктам ответить то, о чем он уже устно известил царя, т.е о сообщниках. Царевич выдал Кикина, Вяземского, царевну Марию Алексеевну, князя Василия Долгорукова, Афанасьева и др. Названных им лиц схватили, началось следствие, пытки, доносы, опять пытки и, наконец, жестокие казни. Число оговоренных все росло и росло, и постепенно выяснялось на следствии, что царевич сказал многое, но не все. Это были все те же мечты о воцарении, когда умрет отец, угрозы по адресу мачехи. Сделалось известным и то, о вероятности чего, правда, до нас дошли только слухи, что в Неаполе царевич обращался за помощью в Швецию, и шведский министр Гёрц уговаривал Карла XII пригласить царевича в Стокгольм и держать его там, как выгодный залог, с которым в руках можно бы выторговать кое-что существенное. Царь решил созвать особый верховный суд над сыном, умышлявшим на жизнь отца. Царевич был взят под стражу. Начался допрос. 19 – го июня царевича пытали по постановлению суда, дав ему 25 ударов кнутом. 22-го июня опять пытали царевича, 24-го еще раз, вынуждая все новые и новые показания, все глубже и непоправимее запутывавшие несчастного. 24-го же состоялся и приговор суда, гласив- ший, что «царевич Алексей за все вины свои и подданный его величества, достоин смер- ти». Подписали: князь Меньшиков, граф Апраксин, граф Головкин, князь Яков Долгору- кий, граф Мусин-Пушкин, Тихон Стрешнев, граф Петр Апраксин, Петр Шафиров, Петр Толстой, князь Димитрий Голицын, генерал Адам Вейде, генерал Иван Бутурлин, граф Андрей Матвеев, князь Петр Голицын, Михайло Самарин, генерал Григорий Чернышев, генерал Иван Головин, генерал князь Петр Голицын, ближний стольник князь Иван Ромодановский, боярин Алексей Салтыков, князь Матвей Гагарин, боярин Петр Бутурлин, Кирилла Нарышкин и еще сто три человека менее высоких чинов». 26 июня пополудни в 6-м часу, будучи под караулом в Трубецком раскате в гарнизоне, царевич Алексей Петро- вич преставился. Так ужасно кончилась эта трагическая история борьбы слабого сына с сильным отцом. Но царевич Алексей долго еще жил, как знамя и символ противодействия, в памяти народа, в душах и сердцах тех, кто был в народе против Петра и его дела. Появились один за другим несколько самозванцев-царевичей. Пошли легенды, что вот скоро царевич Алексей соберет верных христиан и пойдет против войска отца. Самозван- цев и рассказчиков слухов хватали, пытали, казнили».