— Не стоит, — ответил за себя и свою даму старик, подняв на князя Бориса глаза. — Вы нам не причинили никакого беспокойства.

После этого они разошлись в разные стороны, и все стихло. Натали, проводив взглядом князя, прошла к себе в спальню, посидела немного у раскрытого окна и легла в постель. Где-то в глубине сада вдруг запел соловей, да так сладко, что сразу вспомнились последние ласки князя. Как нежны и умелы были его руки! Натали закрыла глаза, и в ее воображении возник образ Болховского. Он целовал ее в губы, одной рукой ласкал грудь, а другая медленно ползла по гладкой коже ноги к нежным складочкам паха. Натали прерывисто вздохнула, положила руку себе на грудь и стала гладить ее, легонько касаясь напрягшихся сосков. Вторая ее рука непроизвольно потянулась к завиточкам волос между ног, а когда коснулась их, ноги как бы сами собой раздвинулись, давая проход ее ладошке. Погладив мягкий бугорок, она, едва касаясь, стала ласкать себе тот самый венчик, только прикосновение к которому приносило невыносимое наслаждение. Скоро движения ее рук убыстрились. Волна истомы начала окутывать ее с головы до ног. Тело ее изогнулось, она издала громкий и длинный стон неги, затем бессильно распласталась на постели и открыла глаза.

Ее затуманенный, невидящий взор все же успел различить какой-то темный предмет, летящий прямо на нее, затем где-то внутри головы хрустнуло, и стало совершенно темно. Сколько она пребывала в этом состоянии, она не знала. Очнулась же оттого, что стала задыхаться. Открыть глаза не удалось: что-то мягкое, что не давало дышать, обволокло все лицо. Превозмогая боль, она попыталась сдернуть это мягкое, но оно будто приросло к лицу. Из последних сил, с разрывающимися легкими, она сделала попытку вывернуться из-под того мягкого и одновременно тяжелого, что лежало на ее лице. Тщетно. Легкие уже пылали огнем. Она приоткрыла рот, чтобы глотнуть воздуха, но его не было. Над гудящей и готовой вот-вот разорваться головой вдруг послышался хриплый смешок.

«Так ангелы не смеются», — подумалось ей вдруг. Боль отступила, и только тонкий звон мелких колокольцев, доносившийся откуда-то издалека, говорил ей, что она еще жива. Но скоро стих и он…

7

Человек в шляпе и летнем рединготе стоял в саду небольшой усадебки на Горшечной улице уже третий час. Терпения ему, верно, было не занимать, потому как он не сводил взора с крыльца одноэтажного особняка и лишь единожды изменил позу. Наконец, двери особняка открылись, и с крыльца в сад спустились две фигуры, женская и мужская. Было довольно светло, к тому же за столь продолжительное время нахождения в саду, человек в рединготе столь обвыкся с темнотой, что мог различать любые, даже самые мелкие предметы. Поэтому он сразу признал в женщине владелицу особняка мадам Натали Адельберг, а в мужчине — князя Болховского. При виде его человек в рединготе нахмурился и принялся теребить сухую яблоневую ветку.

— Мне пора, — услышал он голос князя, и началось их долгое прощание с поцелуями, вздохами и весьма смелыми ласками, лицезреть кои, по-видимому, не доставляло человеку в летнем рединготе никакого удовольствия. Напротив, он скрипел зубами, нервически теребил яблоневую ветку, и ежели бы имелась возможность взглянуть на него вблизи, то можно было бы увидеть, как сильно искажено яростью и болью его лицо.

Оно стало совершенно белым, когда Натали вновь потянула Болховского в дом. Человек в шляпе и рединготе сжал ладонь, и ветка, которую он теребил, сломалась. Звук был такой громкий и сухой, будто невдалеке кто-то выстрелил из винтовки.

— Кто здесь? — послышался голос Натали, и белое пятно ее лица повернулось в сторону человека в шляпе, прячущегося за стволом яблони. Надвинув шляпу по самые глаза, он стоял, не смея дышать и проклиная себя за такую оплошность. «Надо быть сдержаннее, — молоточками стучало в мозгу. — Надо быть осторожнее и сдержаннее».

Дальнейшего их разговора слышно не было. Потом князь Болховской, деликатно поцеловав ручку Адельберг, пошел садом к выходу из усадьбы, а Натали провожала его взглядом. Затем, поднявшись на крыльцо и постояв немного, она вздохнула и прошла в дом. Какое-то время в усадьбе еще слышались тихие шаги и шорохи, но вскоре все стихло. Темная фигура, отделившись от дерева и неслышно ступая, пошла к дому. В это время в глубине сада громко запел соловей. Фигура в рединготе, подойдя к раскрытому окну спальни, неловко подтянувшись, тихо, как ящерица, скользнула в комнату.

То, чем занималась в постели Натали, нимало не удивило человека в рединготе. С отвращением глядя на ее блуд, он стал медленно приближаться к ней, плавно обходя жардиньерки и напольные вазоны. Когда до постели с извивающейся на ней нагой женщиной осталось несколько шагов, человек взял с комода бронзовый канделябр, обхватил его обеими руками и подошел к Натали вплотную. Та вдруг издала громкий и долгий стон, тело ее выгнулось, а затем обмякло. Человек в рединготе оскалился и что есть мочи ударил ее тяжелой бронзой меж открывшихся мгновение назад глаз. А затем накрыл лицо Натали подушкой и навалился на нее всем телом.

Четверть минуты — и все стало тихо. Казалось, Натали умерла, так и не придя в себя. Человек в рединготе даже немного опечалился такому обстоятельству, жалея, что жертве не пришлось достаточно помучиться. Но он ошибся. Натали ожила и попыталась сдернуть с лица подушку. Затем она предприняла еще одну попытку вырваться из-под навалившейся на нее тяжести, но на это у нее недостало сил. А потом она затихла, и человек, сидящий на ней почти верхом, хрипло и мстительно рассмеялся, как иногда смеются люди, свершившие долгожданное возмездие.

8

С невеселыми думами и в явной растерянности ехал господин полицмейстер Иван Иванович Поль в липовую рощу за городом, где проживал летом князь Борис Болховской. Что он может предъявить князю? Как ему вести себя с ним, а главное, в правильном ли направлении он повел свое дознание? Однако факты есть факты, пусть и косвенные, но все они указывают на Болховского. И его обязательно надо допросить, хотя мало верится, что Борис Сергеевич и есть тот самый злоумышленник, убивающий в городе самых красивых женщин. Но других версий покуда нет, губернатор уже недобро косится и торопит найти преступника или шайку оных, а город гудит, как растревоженный улей.

Смертоубийство Натали Адельберг, случившееся после трагичного исходом отравления Кити Молоствовой и ранения княжны Давыдовой, всколыхнуло патриархальную тишину губернской Казани. И если первые два злодеяния еще оставляли какие-то сомнения относительно намерений преступника или преступников, то последнее было убиением преднамеренным, с явным желанием смертельного исхода. Мадам Адельберг была найдена с пробитой головой и пропитанной кровью подушкой на лице. То есть ее ударили, а затем хладнокровно задушили. Общество пребывало в страхе и растерянности. В гостиных говорили, что по улицам бродит шайка безумцев, одержимых маниакальной ненавистью к хорошеньким женщинам. Слухи распространялись, обрастали самыми фантастическими и невероятными подробностями, и вскоре многие обыватели почти и не сомневались, что в городе объявилась страшная семитская секта, члены которой вместо крови невинных младенцев предпочитают пить кровь молоденьких и хорошеньких женщин.

Балы и рауты прекратились, журфиксы и пикники переместились с полян и садов в столовые или вовсе свелись на «нет». Повстречать теперь на улицах города хорошенькую незамужнюю барышню, пусть и в сопровождении матушки, мамки, няньки и дворовых слуг, было не обыденным делом, как ранее, но крайне редким исключением. Ничего не дал и допрос очнувшейся от каталепсуса княжны Анастасии Давыдовой. Лица человека, ранившего ее, она не видела, а что одет он был в летний редингот и боливар — то полковнику Полю было уже известно. Губернатор Илья Андреевич Толстой рвал и метал, приставы полицейских участков сбились с ног, разыскивая шайку гнусных убийц. В том, что это была шайка, полковник Поль почти не сомневался: княжну Давыдову ранили каким-то тонким острым предметом, девицу Молоствову отравили, вдову Адельберг удушили подушкой. Единого почерка в сих злодеяниях не наблюдалось, из чего следовало, что орудует не один человек, а, как минимум, двое, а это уже шайка. Но чтобы князь Болховской был одним из этих двоих…

Коляска полицмейстера въехала в раскрытые настежь ворота летней усадьбы князей Болховских. Подъехав к деревянному дому в два этажа с колоннами на первом и симпатичным портиком — на втором, Иван Иванович с неудовольствием отметил для себя, что князь Борис не один: сбоку от парадного крыльца какой-то дворовый малец ублажал морковью красавца гнедого, впряженного в легкую рессорную двуколку адмиральской дочки Косливцевой.

«Наедине с князем поговорить не удастся», — подумал Поль, зная характер мадемуазель Анны, и вошел в парадную.

Борис Сергеевич и Анна Петровна сидели в креслах в кабинете князя и курили сигары после только что откушанного кофе, когда, постучав, вошел камер-лакей и сообщил хозяину, что в гостиной его ожидает для важного разговора их высокородие господин полицмейстер.

— Что ему нужно? — нахмурилась Анна.

— А кто его знает? — пожал плечами Борис и поднялся с кресел. — Посиди здесь покуда одна. Я его быстро выпровожу.

— Нет уж, — решительно встала вслед за Борисом Анна и посмотрела на него так, словно ему грозила опасность, и она готова была броситься на его защиту. — Я пойду с тобой.

— Хорошо, — согласился Болховской, слегка удивленный тревогой, прочитанной им во взгляде подруги. — Прошу.

Он пропустил Анну вперед, и через анфиладу комнат они вошли в гостиную, где навстречу им поднялся, не успевший заскучать, Иван Иванович. Полковник галантно поцеловал ручку Косливцевой, пожал крепкую ладонь князя и сразу, без обиняков, перешел к делу.

— У меня к вам, князь, крайне важное дело, — начал он, — и весьма щекотливое. — Здесь он недвусмысленно посмотрел на Анну, но та, надув губы, резко произнесла: