Следующим делом была раковина с грязной посудой. Келли принялась отскребать от тарелок и сковородок засохшие остатки еды, отмачивать и драить, еще и еще. Через тридцать минут и это было кончено, и Келли, вытерев последнюю сковородку, сунула ее в духовку. Наполнив тазик свежей мыльной водой, она оттерла кухонный стол, плиту и рабочий столик, потом вымыла полки в буфете и холодильник – снаружи и внутри.

Чтобы выполнить и эту задачу, ей пришлось частично заполнить пятый мешок. Вместе с другими она оттащила его в гостиную. Ливень поутих, и, воспользовавшись этим, Келли подбежала к машине, включила фары, затем, один за другим, перетаскала во двор и выкинула в проржавевший мусорный бачок возле сарая мешки с мусором.

Завершив это, она оглядела замусоренный двор. Мусор был ясно виден в лучах фар. Что могла, она побросала в бачок, остальной мусор оставила как есть. Завтра она вернется сюда и сообразит, что с ним делать. И как быть с сорняками, тоже подумает, если дождь прекратится.

Оставалось немного: вытереть пыль, подмести и вычистить ванную. Выключив фары, она пошла обратно к дому. Она уже хотела было закрыть дверь, но передумала – пусть проветрится немного.

Пальцы ее потянулись к пуговице плаща, но тут внимание ее привлек какой-то звук, похожий на звон посуды. Нахмурившись, она сняла плащ и, бросив его на спинку кресла, бросилась на кухню.

И замерла в дверях, увидев отца. Развалившись на стуле, он набивал себе рот кукурузными хлопьями прямо из коробки. Поредевшие волосы его были мокрыми и темно-серым шлемом облепили череп, но одежда выглядела сухой.

Гнев, все эти дни не оставлявший Келли, тут же вспыхнул в ней с новой силой.

– Что ты здесь делаешь?

– Ем. – Он сунул в рот еще одну пригоршню засахаренных хлопьев и зачавкал ими. – Холодные сосиски, сыр, сухари и пара-другая шоколадок – вот и все, чем я пробавлялся последние два дня. Ты здесь прибралась немножко. Это приятно. – Он опять запустил руку в коробку с хлопьями. – Почему бы тебе не сварить кофе? Я продрог до костей на этаком-то дожде. Я хотел убедиться, что ты тут одна. И учти, что я люблю побольше сахара.

С каким удовольствием Келли выбила бы у него из рук коробку с хлопьями! Но вместо этого она подошла к раковине и, помыв руки, налила воды в старенький кофейник.

– Интересно, зачем ты вернулся сюда!

– Раздобыть еды, сухой одежды, одеял и еще чего-нибудь, что мне пригодится.

Отмерив в кофейник две порции молотого кофе и закрыв крышку, она вставила шнур в розетку, потом, отвернувшись от отца и вцепившись в край рабочего столика, на секунду расслабилась.

– Зачем тебе понадобилось удирать из тюрьмы?

– А что, ты думала, я стану делать? Оставаться там, чтобы меня засудили за то, что не имеет ко мне отношения? Не дождетесь! – Опять послышалось шуршанье коробки с хлопьями. – Мне надо было выбраться оттуда и придумать, как бы раздобыть денег, чтобы откупиться от Ратледжей и сохранить свой участок земли. Виноград надо было уже собрать. А теперь вот дождь этот. Весь урожай может полететь к черту, и я ни пенни не выручу. А мне понадобятся деньги. – Он опять зачавкал хлопьями. – Ты должна помочь мне, Лиззи-дочка! Мне нужны деньги, чтобы заткнуть пасть этой суке и не дать ей заграбастать мою землю!

– Сдайся властям, тогда я помогу. – Келли не сводила глаз с выщербленной дверцы буфета. – Ты говорил, тебе нужно тридцать пять тысяч долларов. У меня они есть. Найдется и больше. Сдайся полиции, и я уплачу. Земля останется твоей, в целости и сохранности.

– Это Ратледжи тебя надоумили, да?

Келли резко обернулась, чтобы встретить его взгляд, руки ее по-прежнему цеплялись за край стола.

– Нет. Это моя идея. Целиком и полностью моя. Коробка с хлопьями была теперь на столе. В руках у него, кроме крошек, когда он обратил к ней настороженный взгляд, ничего не было. – Я поеду с тобой, когда ты решишься сдаться. Я сама отвезу тебя.

– Нет. Не стану я сдаваться. Я не хочу обратно в тюрьму.

– Все равно они поймают тебя. Раньше или позже, – возразила она.

– Не поймают. Если только ты мне поможешь.

– Поможешь? Чем же это? – Кофейник перед ней забулькал.

– Будешь потихоньку навещать меня. Приносить еду, вещи.

Она не верила своим ушам.

– Ты хочешь превратить меня в сообщницу? Чтобы я помогала сбежавшему из тюрьмы арестанту?

– Я ни в чем не виноват, черт возьми! – окрысился он. – Уж будь уверена, что мама, если б была жива, сделала бы, как я прошу. Она бы мне помогла. И тебе бы посоветовала помочь.

– Не смей говорить о маме! – Вне себя от боли и гнева, Келли ухватилась за ближайший стул. – Меня с души воротит, когда ты заводишь о ней речь! О том, как ты любил ее! Как ты скучаешь! Это ты ее погубил! Так же верно, как если б ты собственными руками задушил ее! – Закипавшие слезы застилали ей глаза. – Я говорила тебе, что она больна! Говорила, что ей нужен доктор! А ты отвечал, что у тебя нет денег, чтобы платить доктору. «Это просто сезонная лихорадка» – так ты говорил. Вот выбрасывать деньги на виски – это ты мог, не правда ли? А потом ты уехал, оставив ее на моем попечении. А я не знала, что надо делать.

Келли с трудом удерживала рыдания. Не хватало воздуха. Кофейник бурлил все сильнее, под стать ее сердцу, с каждой минутой колотившемуся все больше и все мучительнее. Единственным ее желанием было повернуться и уйти, но позволить себе это она не могла. Она заварила эту кашу, ей и расхлебывать.

– А когда ты вернулся, ты был так пьян, что упал, не дойдя до двери. А она все не ложилась, старалась дождаться тебя, Как всегда дожидалась. И это в то время, когда была так слаба, что единственное, на что хватало ей сил, это лежать на диване. Я заснула возле нее на полу, а когда проснулась, она была уже мертвая.

– Знаю. – Он сцепил руки на столе, руки его слегка дрожали. – Я виноват перед ней. Я очень виноват перед Беккой. Господь знает, как сильно я любил ее, но мужем я был никудышным. – В пропитом хриплом его голосе звучало раскаяние, а глаза, когда он поднял голову, с трудом заставляя себя встретиться с ней взглядом, влажно поблескивали. – Наверное, и отцом я тоже был никудышным.

– Никудышным отцом! Вот это сказанул так сказанул! – воскликнула Келли. Недоверие боролось в ней с возмущением, и последнее в конце концов побороло. – Позабыл, как сломал мне руку, как колотил меня, сколько раз я шла в школу с подбитым глазом, с синяками и кровоподтеками, сколько ночей я провела одна в страхе, что ты не вернешься домой, и в страхе еще большем, что вернешься? Правильнее будет сказать, что отца у меня вовсе не было. Что жила я с алкоголиком! С истязателем детей!

– Это все виски проклятое… – запротестовал он.

– А зачем ты пил его? Почему не бросил? Почему?

– Тебе это непонятно, правда? Вот Бекка, твоя мать, та понимала…

Жалость к себе. Сколько раз слышала она ее в этом голосе! Слышала так часто, что сейчас ощутила лишь привычное отвращение.

– Так объясни это мне!

– Это все потому, что я слабый. Что мне не дано было быть сильным, как мама или ты. – Он не сводил глаз со своих сцепленных рук. – Она знала, что я ничтожество. И что им и останусь. А вот виски делало меня большим и сильным. Я мог хвастаться, как в один прекрасный день соберу со своих виноградников урожай и изготовлю собственное вино. Вино не хуже, чем у иных прочих в долине! Накачавшись виски, я верил, что так оно и будет. А потом с размаху шлепался на землю, и до меня доходило, что никогда тому не бывать, не по зубам мне это. Не хватает мне чего-то. Внутри не хватает.

Келли стояла и глядела на него – на седые поредевшие патлы, на дряблую и пожелтевшую от многолетнего злоупотребления спиртным кожу, на преждевременно состарившееся его лицо. Плечи, некогда широкие и мускулистые, теперь ссохлись и согнулись, как у того, кто потерпел поражение. И этого усталого, побитого жизнью старика полиция объявила беглым преступником и разыскивает – с вертолетами, собаками и оружием на изготовку!

– Земля – это единственное, что помогало мне ощутить себя человеком, – продолжал он тихо и хрипло. – Вот поэтому-то мне и приходится изо всех сил цепляться за нее. Поэтому я и не могу позволить Ратледжам ее у меня отнять. – Совладав с собой, он все-таки поднял на нее взгляд, в глазах его читалась мольба. – Неужели непонятно? Если я лишусь земли, каждому будет ясно, что я полное ничтожество!

– Понятно, – пробормотала Келли. Отвернувшись, она направилась к буфету, достала оттуда две чистые чашки и налила в них кофе в то время, как мысли ее в полной сумятице скакали, опережая друг друга.

Годы и годы страданий, гнева и… страха! Годы ненависти, тщетных стремлений и надежд. Теперь она хотела лишь одного – покончить с этим, освободиться, раз и навсегда.

Достав банку с сахарным песком, она насыпала в его чашку три полные ложечки, после чего отнесла чашки на стол и пододвинула к нему его кофе.

– Выпей вот кофе. Согрейся. – Подвинув стул, она села напротив него. – Прятаться долго ты не сможешь, – заключила она, глядя, как обеими руками он поднял чашку и принялся с шумом прихлебывать кофе. – Вчера я говорила с Максвейном. Это хороший адвокат. Он может помочь, но лишь в том случае, если ты сдашься в руки полиции.

– Другими словами, может помочь мне очутиться в тюрьме, – пробормотал отец. – Ратледжи ловко все обтяпали. Если я и она утверждают противоположное, то кто поверит мне?

– Но если ты невиновен…

– Если, – помолчав, он невесело хмыкнул. – Видишь? Даже ты не веришь мне! Моя собственная дочка и та думает, что я укокошил этого парня.

Келли хотелось бы поверить ему, но поверить означало бы доверять, а это никогда не приносило ей ничего иного, кроме горя и страданий.

Устало вздохнув, она сказала:

– Тогда ответь мне на несколько вопросов.

– Что еще за вопросы? – В его взгляде также сквозило недоверие.