— Спасибо, — прошептала она.

— А сейчас мне пора. — Разумеется, уходить ему хотелось меньше всего на свете.

— Хорошо, — тихо промолвила она.

Ее разочарование ему польстило.

— Поверьте, я тоже скучал без наших поцелуев.

— Вы скучали? — Она смущенно улыбнулась.

— Да, и я хочу… — Наклонившись к ней, он сказал ей на ухо что-то.

— П-правда?

Он кивнул.

Она сглотнула слюну.

Подмигнув ей, Дункан выпрыгнул из кареты.

— Доброй ночи, — прошептала она, высунувшись из кареты.

— Доброй ночи. — Он просунул голову в окошко. — Полагаю, братья с Дженис вернутся не раньше двух? — тихо спросил он, чтобы не слышал кучер.

— Нет, — ответила она. — Их не будет до утра.

— Значит, в два часа я буду у кустов рододендрона у ворот вашего дома.

— Вы придете?

Ее восторг показался ему очень трогательным. Разумеется, возбуждающим тоже.

— Да, — сказал он. — Вы сможете попасть в садовый домик?

Она кивнула:

— Он стоит незапертым.

— Хорошо. Я пришлю Кэрри.

— Погодите. — Она сделала большие глаза. — Не забудьте! Наша связь ничего не значит. Я… я должна убедить леди Эннис взять меня в школу. Уверена, что смогу вернуть себе должность, если сообщу ей сногсшибательную новость про герцога Бошана.

— Понятно, — сказал Дункан. — Значит, я должен, так сказать, вам услужить?

Пожав плечами, она поморщилась.

— Если вы не против. Директрисам такая возможность выпадает не часто.

Он едва сдержался, чтобы не рассмеяться во все горло.

— Очень хорошо. Я согласен. — У Дункана были свои резоны пойти на эту сделку.

— Обещаю в будущем вас отблагодарить.

— Да, когда станете старой и чопорной директрисой Оук-Холла. Так и вижу, как вы отмечаете там свое пятидесятилетие.

— Правда? — Ее глаза засияли. — К тому времени я стану легендой, вам не кажется?

— Конечно. Может выйти так, что дочери всех европейских монархов захотят учиться в Оук-Холле лишь потому, что под вашим руководством школа станет лучшей в Англии.

— В мире, — поправила она.

Дункан заглянул в ее глаза и понял, что она говорила совершенно серьезно.

Что ж, пусть она его дразнит, притом что действительно хочет вернуться в сей оплот образования, хочет больше всего на свете.

— Было бы замечательно, — мягко заметил он.

Не говоря больше ни слова, Дункан захлопнул дверцу кареты. Стоя в дверях своего дома, обернулся. Высунувшись из окошка кареты, она смотрела ему вслед.

Разве мог он ненавидеть Маршу за то, что возможность вернуть должность начальницы ей дороже, чем перспектива выйти за него замуж? Не мог! Более того, ее преданность Оук-Холлу казалась ему такой милой, искренней!


Он боялся, что, возможно, уже влюбляется в нее.

— Нет, — сказал он громким шепотом, по-прежнему глядя на Маршу. — Нет, это невозможно.

Но как же не хотелось ему закрывать дверь и идти на поиски Кэрри!

Глава 24

В два часа ночи леди Марша встретила Дункана возле рододендронов, которые росли по обеим сторонам калитки, ведущей в сад на задах особняка Брэди, и оба украдкой проскользнули в садовый домик. Они очутились в кромешной тьме, не считая скошенного пятна лунного света, падающего на стол для рассады. Пол казался черной бездной, разверзшейся под их ногами.

— Нам нельзя терять ни минуты, — сказал он.

— Согласна, — прошептала она.

Они целовались, пока не упали на колени. Дункан сорвал с себя сюртук и бросил его на мягкие доски пола. Уложил Маршу и лег рядом, гладя ее лицо и груди, которые сумел обнажить, да только видеть он ничего не мог.

Темнота позволила им быть смелыми, и они могли изучать, ласкать и целовать очередной участок жаркого тела друг друга, который обнажали и обнаруживали их руки и губы.

— Что вы делаете? — спросила она в один прекрасный момент, когда он целовал внутреннюю поверхность ее бедра и ориентиром служило ее колено.

— Целую вас, — ответил он. — Что же еще?

Было много этих «что же еще», но он не позволил себе вольности испытать весь спектр чувственных наслаждений, какой бы желанной ни была для него эта женщина.

Она негромко засмеялась.

— Мне нравится.

Целовал ее ноги, выше и выше, описал круг под коленями и решительно нажал, заставляя развести их шире.

Она чуть слышно вскрикнула, потом застонала, когда его губы нашли мягкие складки ее плоти.

Он лизал ее и дразнил. А потом нежными, но настойчивыми движениями пальцев пошел в атаку на горячее средоточие ее рая. Она стонала и извивалась, будто не могла более терпеть эту пытку. Но, когда он оторвался от нее всего на дюйм, лишь для того, чтобы подразнить, ее ладонь легла ему на затылок, понуждая к контакту с тем узелком плоти, который он находил столь сладостным.

Это был деликатный толчок к ошеломительному оргазму, который Марша испытала в полной темноте. Обнимая ладонями ее ягодицы, Дункан выпустил на свободу желание, которое после встречи с очаровательной графиней-француженкой томилось в ней, грозя вырваться наружу. Вот Марша и явилась к нему в поисках освобождения.

И это ему нравилось. Очень нравилось.

— Я не забуду вашей доброты, — прошептала она ему. Косой свет луны двинулся дальше, выхватив из мрака их фигуры. Оба были уже на ногах. Марша подарила ему новый жадный поцелуй, и его плоть восстала, твердая, точно гранит.

Дункан отстранился.

— Вы же знаете, что я считаю это своим долгом.

Целуя ее руки, он жалел, что не может лечь с ней и овладеть ею.

— Как так? — спросила она.

Он поцеловал ее в макушку.

— У каждой школьной начальницы должны быть теплые воспоминания, чтобы тешиться ими, когда она в одиночестве спит в своей просторной постели после длинного утомительного дня — еще бы, разогнать по классам целую толпу молодых девиц!

Она засмеялась.

— Мне нравится, когда вы шутите. Сразу становится легче.

— Отлично. Помните меня. И эту ночь тоже.

— Да, — медленно произнесла она, — я запомню.

Дункан не сказал, что по-прежнему намерен сделать так, чтобы сегодняшнюю ночь она вспоминала в блаженном уюте их брачного ложа.

Он поцеловал ее на ночь, и она ушла. И тогда острый нож тоски по ней пронзил его сердце. Стоя во мраке, он смотрел, как Марша входит в дом. Потом и сам бесшумно удалился.

Глава 25

Лизандра вернулась.

Первой реакцией Марши было — «уф»! Хотя было и кое-что приятное. От доктора Тримпа — это был ее новый друг и бесценный источник сплетен — она узнала, что виконтессе очень не понравилось в Корнуолле. Так что и двух дней не прошло, как она умыла руки, избавясь и от Китто Тремеллина, и от его замка.

Кто знает? Может быть, на планы Лизандры повлиял план Марши привести Оук-Холл — а заодно и его невольную попечительницу — к вящей славе и процветанию.

— Нам остается лишь надеяться, — сказала Марша доктору.

Они пробирались мимо живописных прилавков с едой, одеждой, книгами и экзотическими сортами чая на Ридер-стрит, когда-то глухом переулке, который, однако, за последние годы претерпел поразительную метаморфозу. Теперь это была самая модная улица в Мейфэре. Раз в год книжный магазин устраивал здесь ярмарку, которую любил посещать сам принц-регент — произвести впечатление да накупить огромных носовых платков невообразимо ярких оттенков. Как раз такой платок держал сейчас в руках восхищенный доктор Тримп.

— Не знаю, смогу ли разориться на «Отис», — сказал доктор, разглядывая крошечную вышитую подпись в уголке платка.

— А кто может? — подхватила Марша. — Видели вы его туфли?

Дженис с мамой просветили ее насчет того, что сейчас в моде. Ей сшили новый повседневный гардероб в духе моднейших веяний сезона.

Марша начинала постигать и стиль Лондона, и свою роль посла школы Оук-Холл. Она решила, что выдоит без остатка все, что было здесь ценного, так что у Лизандры появится новое основание пригласить ее назад на должность директрисы.

Она поняла — чтобы привлечь внимание высокопоставленных родителей, подыскивающих школу для своих дочерей, ей нужно выглядеть так же, как эти люди. Посещать их приемы, участвовать в развлечениях, которые им нравятся.

Сначала Марша находила эту перспективу неприятной, даже пугающей. Но с каждым днем ее сердце открывалось навстречу новой жизни. Особенно после того, как она узнала о вероломстве Финна. Та Марша, образ которой она создавала несколько лет, образ знающей и заботливой — собственно, такой она и была, — должна была исчезнуть, чтобы начать все заново.

Правда, особенно горькая, имеет свойство вносить смятение в душу. Она же позволяет человеку посмеяться над страхом и попытками избегать того, что этот страх внушает. Поэтому остается лишь смело идти вперед, с чистыми глазами и уязвимой душой — как новорожденный ребенок.

— Не-е-ет! — воскликнул доктор Тримп спустя полчаса. Лицо его побледнело, и это было странно, учитывая, что всего несколько минут назад на его щеках цвели розы, а ведь ему пришлось тогда спасать маленького мальчика, который подавился куском мясного пирога. Мать мальчика громко кричала, призывая на помощь. Доктор хорошенько встряхнул его, держа за ноги вниз головой, и злосчастный кусок вылетел из его горла.

— Что? — Марша подняла голову. Она как раз держала в руках чудесную небольшую картину маслом, которая изображала красивую молодую мать с трехлетней дочерью; по словам продавца, это была семья самого художника. Он жил здесь же, на Ридер-стрит, прославился в Европе и начинал обретать популярность в Англии.

Доктор Тримп склонил голову.