Джессика Редмерски - По дороге в вечность

– И ты все это время думал об именах?

Кэмрин удивлена, но мои слова явно пришлись ей по вкусу.

– Да. – Тем не менее я краснею. – Но я думал только о женских именах. Хорошего мужского имени не выбрал. Ничего страшного, у нас в запасе еще несколько месяцев.

Кэмрин смотрит на меня с сияющим видом. Уж не знаю, какие мысли теснятся в ее голове, однако чем дольше она на меня взирает, тем сильнее краснеет моя физиономия.

– Что еще? – нервно рассмеявшись, спрашиваю я.

Кэмрин наклоняется вперед, потом обхватывает мой подбородок пальцами и поворачивает мою голову.

– Боже, до чего я тебя люблю, – шепчет она.

Через мгновение я улыбаюсь до ушей:

– Я тоже тебя люблю. А теперь пристегнись.

Кэмрин щелкает пряжкой ремня.

По пути в клинику мы безотрывно смотрим на автомобильные часы. Остается восемь минут. Пять. Три. Думаю, что нас обоих берет некоторая оторопь. Выворачиваю на стоянку. Совсем скоро мы точно узнаем, кого нам ждать – сына или дочь. Первый сеанс ультразвуковой диагностики.

– Это ожидание меня доконает, – прислонившись к моему плечу, шепчет Кэмрин.

Ощущение странное. Мы сидим в приемной, окруженные беременными женщинами. Я немного напуган и стараюсь не смотреть на этих цыпочек. У некоторых из них сердитые лица. Здесь есть журналы, чтобы скоротать время. В том числе и мужские. Кажется, номер один и тот же, поскольку на обложках – снимок удалого парня, поймавшего здоровенную рыбину. Свою добычу он держит на весу, запихнув большой палец в рыбью пасть. Делаю вид, что читаю статью.

– Мы тут сидим меньше десяти минут, – шепотом отвечаю я Кэмрин и ободряюще провожу по ее ляжке.

Журнал сползает мне на колени.

– Знаю, – говорит она. – Это нервное.

Беру ее за руку, и тут из боковой двери выходит медсестра в форменной одежде розового цвета и называет фамилию Кэмрин. Мы оба встаем и идем в кабинет.

Сажусь у стены. Кэмрин раздевается, затем надевает больничный халат. Я поддразниваю ее, говоря, что халат очень эротичен и позволяет любоваться ее задницей. Кэмрин делает вид, что оскорбилась, но ее выдают покрасневшие щеки. Мы сидим и ждем, теперь в кабинете. Медсестра уходит. Через какое-то время появляется другая. Наверное, она и будет проводить УЗИ. Начинает мыть руки.

– Вы перед приездом сюда выпили достаточно воды? – поздоровавшись, спрашивает медсестра.

– Да, мэм, – отвечает Кэмрин.

Чувствую: она боится. Я знаю, чего именно: вдруг диагностика выявит у нашего малыша какие-то нарушения? Пытаюсь ободрить Кэмрин, говорю, что все будет замечательно, но это не уменьшает ее тревог.

Теперь мы находимся в разных концах кабинета. Кэмрин поглядывает на меня. Я не могу сидеть спокойно. Встаю и подхожу к ней. Медсестра не требует от меня вернуться на место. Она задает Кэмрин вопрос за вопросом, неторопливо надевая медицинские перчатки. Помогаю отвечать, поскольку волнение Кэмрин нарастает с каждой секундой. Она говорит односложно, с паузами. Стискиваю ее руку, пытаясь хоть как-то успокоить.

Медсестра покрывает живот Кэмрин гелем. Моя подруга делает глубокий вдох.

– Надо же, какая забавная у вас татуировка, – говорит медсестра. – Прямо на ребрах. Представляю, чего она вам стоила. Наверное, изображение имеет для вас особый смысл.

– Да, вы правы, – отвечает Кэмрин и с улыбкой смотрит на меня. – Исключительный смысл. Здесь изображен Орфей, но это лишь половина композиции. Вторая половина, Эвридика, – на теле Эндрю. Это долгая история.

Я с гордостью поднимаю рубашку и показываю медсестре Эвридику.

– Обворожительно, – бормочет та, поочередно глядя на наши татуировки. – Не каждый день такое увидишь.

Она возвращается к своим обязанностям. Водя датчиком по липкому от геля животу Кэмрин, показывает на мониторе головку плода, локоток и другие части тела. Чувствую, как хватка Кэмрин постепенно ослабевает. Медсестра без умолку болтает и смеется, говоря, что «все выглядит очень даже хорошо». С лица Кэмрин исчезает нервозность. Теперь она спокойна и счастлива. Я тоже улыбаюсь.

– Значит, вы говорите, беспокоиться не о чем? – спрашивает Кэмрин. – Вы полностью уверены?

– Да. – Медсестра кивает и бросает взгляд на меня. – Пока что я не вижу никаких оснований для беспокойства. Развитие плода идет так, как и должно быть. Движения в норме. Сердечные сокращения тоже. Думаю, вы можете расслабиться.

Кэмрин смотрит на меня. Я чувствую: мы думаем об одном и том же.

Убеждаюсь в этом, когда медсестра спрашивает:

– Насколько я понимаю, вам не терпится узнать пол ребенка?

Мы с Кэмрин переглядываемся. Какая же она красивая! Мне до сих пор не верится, что она – моя женщина и носит моего ребенка.

– Я соглашаюсь на твое пари, – вдруг говорит Кэмрин, застигнув меня врасплох.

Она весело улыбается, стискивает мою руку. Мы оба смотрим на медсестру.

– Да, – отвечает медсестре Кэмрин. – Если сейчас это возможно.

Медсестра передвигает датчик в нужное положение, еще раз вглядывается в экран монитора:

– Вообще-то, говорить об этом пока еще рано, но… я вижу девочку. Следующий сеанс у вас будет недель через двадцать. Тогда мы официально объявим пол ребенка.

Сомневаюсь, что я когда-нибудь видела у Эндрю такую улыбку. Честное слово, сомневаюсь. Ну, может, тогда, в Новом Орлеане, в тот вечер, когда мы вместе пели и он так гордился мной. Только вряд ли его тогдашние улыбки сравнятся с той, что я вижу сейчас. У меня сердце готово выпрыгнуть наружу, особенно от реакции Эндрю. Теперь я понимаю, до чего же ему хотелось, чтобы у нас родилась девочка. Могу поклясться: он сейчас изо всех сил сдерживается, стараясь не показывать медсестре своих бурных чувств. И мне тоже.

Меня никогда особо не волновало, будет у нас девочка или мальчик. Я рассуждаю как любая будущая мать, которая хочет, чтобы ее ребенок родился здоровым. Только не думайте, что для Эндрю пол ребенка важнее здоровья. Ему важно то и другое.

Он склоняется ко мне и слегка целует в губы. Его светло-зеленые глаза лучатся добротой.

– Значит, Лили, – соглашаюсь я и награждаю его ответным поцелуем, проводя пальцем по коротким каштановым волосам.

– Прекрасное имя, – замечает медсестра, убирая датчик. – Но советую вам на всякий случай выбрать вариант и для мальчика.

– Если ваш сканер не обнаружил у нашей малютки крошечной штучки между ног, значит у нас точно родится девочка, – вдруг говорит Эндрю, обращаясь к медсестре.

Меня душит смех. Я креплюсь и поглядываю на медсестру. Что еще забавнее – Эндрю произносит эти слова вполне серьезно. Заметив мое удивление, он выгибает шею и наслаждается произведенным эффектом.

После клиники мы несколько часов болтаемся по магазинам. Нам обоим было не преодолеть это искушение. Мы и прежде покупали кое-что из детских вещей, но не много. Не было уверенности, какой цвет предпочесть: голубой или розовый. Компромиссный вариант – желтый, но не хотелось «желтить» всю детскую. И хотя вероятность рождения мальчика по-прежнему сохраняется, убежденность Эндрю в грядущем появлении дочки стала еще крепче. Я иду у него на поводу и убеждаю себя: да, у нас родится девочка. Однако Эндрю сдерживает мою шопинговую активность.

– Не торопись, – говорит он, когда я собираюсь схватить очередную девчоночью штучку. – Кстати, мама хотела устроить «Детский душ»[1]. Я тебе говорил?

– Да. Но кое-что мы можем купить и сейчас, – говорю я, бросая в тележку новую добычу.

Эндрю смотрит на тележку, потом на меня и задумчиво покусывает губы:

– Детка, по-моему, ты исчерпала лимит.

Он прав. Я и так набрала почти на девяносто долларов. Впрочем, волноваться не о чем: если родится мальчик, их можно будет обменять.

После магазинов мы заезжаем к матери Эндрю, чтобы сообщить ей новости.

– Я так рада за тебя! – восклицает Марна, обнимая меня. – Правда, я была уверена, что родится мальчик!

Не возражаю и осторожно выпутываюсь из ее объятий. Вместе с Эндрю усаживаемся за кухонный стол. Марна идет к холодильнику, достает кувшин с холодным чаем и наливает нам.

– «Детский душ» мы устроим в феврале, – сообщает Марна, склонившись над разделочным столом. – Я уже все распланировала. Тебе всего лишь нужно появиться, – добавляет она, улыбаясь.

– Спасибо, – говорю я.

Марна подвигает нам стаканы с чаем, затем усаживается напротив.

Я сильно скучаю по дому, хотя и здесь не чувствую себя чужой. Марна мне как вторая мать. У меня до сих пор не хватает духу признаться Эндрю, как я скучаю по своей маме и по Натали. Мне нужно женское общество. Можно любить самого потрясающего парня на планете (мой случай) и все равно тосковать по подругам. Там, где мы сейчас живем, единственная моя сверстница – это Алана. Они с мужем занимают квартиру наверху. Но общения с ней у меня не получается. Несколько раз она звонила, предлагала куда-нибудь сходить. Я врала ей, придумывая отговорки. Больше она не звонит. Думаю, вряд ли мы подружимся.

На самом деле эта скрытая грусть, тоска по дому и все остальное – следствия моей беременности. Гормональный фон взбаламучен. И еще, как мне кажется, это связано с моим диким беспокойством. Я беспокоюсь из-за всего. Нет, я и раньше беспокоилась, еще до встречи с Эндрю. Мне это свойственно. Но когда я забеременела, все мои тревоги и страхи умножились. Будет ли здоров ребенок? Стану ли я хорошей матерью? Не испортила ли я себе жизнь тем, что… Ну вот, опять по тому же кругу. Черт, какая же я ужасная особа. Стоит только этой мысли залезть ко мне в голову, следом меня начинает грызть совесть. Я люблю нашего ребенка. Даже если бы я и могла, то ничего не стала бы менять, и все же… И все же мне не отделаться от этой проклятой мысли: а не поторопилась ли я… не поторопились ли мы оба становиться родителями?