- Мне вдруг стало не по себе. Давай, наверное, пошлем в полк сказать, пусть срочно приедет Николушка, и вместе с ним войдем туда... А насчет Разумовского я тебе вот что скажу: ежели бы ты от матери не скрывалась, ничего такого бы не случилось.

- Простите!

- После драки кулаками не машут. Теперь уж прощай, не прощай... На будущее только запомни, чем такие вот самоволки кончаются.

На самом деле Марию Владиславну тревожило это неожиданно свалившееся на семейство Астаховых богатство. И даже вызывало сожаление о том времени, когда у них не было денег, но не было и забот, как их потратить. Они могли не опасаться ни завистников, ни охотников за приданым, ни разорительных соблазнов... Теперь же ни в чем нельзя было чувствовать себя уверенно.

Да и когда это Мария Владиславна чувствовала себя эдак-то? Разве что, десять лет назад, когда она уверенной рукой предотвратила несчастье, которое могло случиться с её красавицей-дочерью. Софья тогда начала входить в свою невестинскую пору - в пятнадцать лет она выглядела вполне созревшей красавицей, хотя её отец, в ту пору ещё живой и здоровый, никак не хотел с этим соглашаться. Он уверял, что Софьюшка ещё совсем дитя, не сирота какая-нибудь, не урод, чтобы торопиться, отдавать её замуж. Может, зря княгиня пошла у него на поводу - тогда-то Софья послушала бы её, никуда не делась! Тогда она вообще была не в пример почтительнее с матерью. Исполняла все, что та ни скажет! Десять-то лет назад.

Небось, уже не один внучек навещал бы на пасху али рождество свою бабушку. Нет, надо было не слушать супруга - Мария Владиславна, ежели чего-то очень хотела, всегда могла его уговорить - и выдать Софью замуж. Не перебирать без смысла, не ждать принца, а выбрать молодого человека с достатком и рода хорошего...

А вместо этого княгиня сама поплыла по воле волн.

Глава шестая

Николушка тогда учился в частном пансионе профессора Шацкого. Князь Николай Еремеевич Астахов считал себя обязанным дать сыну хорошее образование. С дочерью было труднее - на её обучение не хватало денег. То есть, Луизе, гувернантке платили, и та учила юную княжну всему, что сама знала и умела, но истории, языкам - к ним у Софьюшки определенно была склонность - должен был учить кто-то куда более просвещенный.

Отдать Софью в Смольный институт, подобно другим аристократам, князь не мог по той же причине - отсутствию денег. Он мог бы похлопотать о пособии, но тогда принародно пришлось бы признаваться в том, что Астаховы бедны.

Понятное дело, шила в мешке не утаишь, об этом свету и так было известно, но одно дело, когда о том говорят, и совсем другое, когда в том признаешься!

Оставалось одно: учить дочь другим способом. То есть, приглашать учителей.

Но и опытные учителя брали за уроки дорого. Так что, волей-неволей, пришлось прибегнуть к помощи студента.

Таковой сыскался. Живший на государственную пенсию, выходец из бедной дворянской семьи, но настолько способным к языкам и прочим наукам, что его приняли в Академию на государственный кошт.

Как водится, в семье, откуда был родом студент, имелись ещё дети, для которых брат - звали его Вадим Малиновский - оказался единственным кормильцем.

Брался он обычно за любую работу, лишь бы раздобыть денег. Таким манером он и оказался в доме Астаховых, согласившись на предложение князя Николая Еремеевича платить ему какие-то крохи за преподавание иностранных языков и истории его дочери Софье Николаевне.

Случай обычный, если не сказать тривиальный, мало кто подобного не знал. Как избегнуть положения, при котором красивые юные девицы, вынуждены изо дня в день общаться со смазливыми юношами, учителями-студентами, своими сверстниками, с кем не надо так уж тщательно соблюдать этикет и держать на расстоянии, как предписывает мораль. Немного нужно, чтобы приятельские отношения между молодыми людьми переросли в некие другие, более чувственные...

Софья Николаевна оказалась способной ученицей. Вадим не мог нахвалиться на нее, отдаваясь своим учительским обязанностям со всем пылом юности.

Он преподавал княжне немецкий язык, испанский, английский, рассказывал ей об истории Древней Греции, попутно обучая любимую ученицу латыни.

Первое время на уроках присутствовала и гувернантка Софьи Николаевны, Луиза, но на беду случилось так, что у княгини заболела горничная и ей пришлось пользоваться услугами расторопной француженки. Молодые люди все чаще стали оставаться одни.

Соне нравилось учиться. Надо сказать, французский язык на уроках своей гувернантки она освоила довольно быстро, а потом стала приставать к Луизе с такими вопросами, на которые та не всегда могла ответить. Потому она и вздохнула свободно, когда появился Вадим. У студента, в отличие от Луизы, кажется, был готов ответ на любой вопрос. А если он чего-то и не знал, то с улыбкой отвечал Соне, что назавтра непременно даст ответ, потому что нынче и сам его не знает...

Княжна относилась к своему учителю с уважением и в беседах на самые отвлеченные темы слушала внимательно, обращалась почтительно - Вадим Валерьянович. Тут княгине не в чем было упрекнуть свою дочь, а вот об учителе этого сказать было нельзя. Он влюбился. Да так, что не мог есть и спать, и стал худеть и бледнеть на глазах.

- Уж не хвораете ли вы, Вадим Валерьянович, - спрашивала его сердобольная княгиня, но учитель поднимал на неё совершенно больные глаза и говорил.

- Никак нет, ваше сиятельство, я совершенно здоров!

Княгиня, как говорила она сама про себя, была стреляным воробьем и, поняв, в чем дело, решила вначале призвать к себе Луизу. Посоветоваться. Мол, ежели так и дальше пойдет, оставлять молодых наедине будет небезопасно.

Луиза, узнав со слов Марии Владиславны, о "беде", развеселилась.

- Полно, ваше сиятельство, ничего страшного в том нет. Думаю, я исправлю это положение, заставлю дела идти в нужном направлении.

Гувернантка не всегда выражалась понятно. Не то, чтобы княгиня ей не доверяла, но решила на всякий случай проявить бдительность. А если по-простому, проследить за действиями гувернантки.

Вначале она обнаружила её беседующей с учителем. Вернее, говорила в основном Луиза, несчастный учитель лишь кивал её словам.

В следующий раз она обнаружила Вадима в комнате француженки. Дверь была приоткрыта, потому княгиня вроде невзначай задержала шаги и услышала, как та успокаивает плачущего Вадима словами, которые вполне успокоили Марию Владиславну.

- Ай-ай, какой красивый, молодой юноша, плачет из-за игрушки, которая ему никогда не достанется.

- Софья Николаевна - не игрушка, - не согласился студент.

- Конечно, не игрушка, это я так... шучу, чтобы развеселить учителя, который не замечает, сколько красивых девушек вокруг. А ведь они могут развеселить Вадима, развеять его печаль...

Голоса смолкли, а потом Мария Владиславна отчетливо услышала звук поцелуя.

Почему-то такое развитие событий расстроило княгиню больше всего. Она с горечью подумала, что наступило время, когда молодые долго не печалятся о предмете своей любви, и их может утешить всякая... Из чувства справедливости Мария Владиславна даже мысленно не стала говорить о Луизе плохих слов, но дала себе слово, отказаться от услуг Вадима при первой же возможности.

Случай представился даже быстрее, чем ожидала княгиня.

Князь Астахов служил в ту пору в Канцелярии иностранных дел составлял деловые бумаги и в некоторых случаях использовался своим начальником как переводчик - Николай Еремеевич знал шесть иностранных языков.

Беда Астахова состояла в том, что он имел вид крайне непредставительный, несмотря на свои аристократические корни. Какой-то он всегда был сутулый, печальный. Несчастный. И возбуждал своим видом жалость, что не к лицу было служащему.

Мария Владиславна понимала: супруг панически боялся, что в один прекрасный день семья его останется вовсе без средств к существованию, хотя в то время Астаховы жили гораздо лучше, чем теперь.

Однажды князю удалось оказать серьезную услугу некоему иностранцу, который оказался профессором Петербургской Академии наук.

Тот проникся озабоченностью Астахова по поводу надлежащего образования для своей дочери, и вскоре к Соне стали ходить учителя Академии, достаточно почтенного вида, чтобы Мария Владиславна могла больше не опасаться за честь дочери.

Вадиму мягко отказали, - в его преподавании больше не нуждались, и с той поры ни княгиня, ни сама Софья его не видели. Причем последняя так ни о чем и не узнала. В совместной беседе Мария Владиславна и Луиза решили, что рассказывать о любви к ней Вадима Софье не стоит.

Впоследствии княгиня вспоминала Вадима и дивилась бесчувственности дочери: какая девица на её месте не заметила бы такой пылкой влюбленности молодого человека? Неужели её дочь лишена самой обычной женской интуиции, которая всякой девице дается от рождения.

Наверное, поэтому она особенно и не принуждала Софью к замужеству, подозревая, что поговорка "стерпится - слюбится" к её дочери не подходит совершенно...

Посылать за Николаем в полк не пришлось, он сам приехал вскоре после разговора княгини с дочерью. На ходу сбрасывая плащ на руки Агриппине, он ворвался в гостиную, где сидели его мать и сестра, чтобы, задыхаясь от волнения, спросить:

- Неужели это правда?

- Правда, - кивнула Мария Владиславна, забыв, как обычно, попенять сыну на моветон - так торопился, что и забыл о приличиях. Неужели трудно поздороваться?

Но сегодня все шло не так, как было заведено в их доме, потому княгиня протянула сыну слиток золота и произнесла:

- Вот оно.

Князь почти таким же движением, как недавно мать, подбросил на ладони слиток, прикидывая его вес.

- Фунтов пять?

- Шесть, - поправила Соня.

Мария Владиславна уже открыла рот, чтобы предложить сыну перевести дух и попить чаю, но он обратил сияющий взгляд на сестру и тут же, посерьезнев, требовательно спросил: