Лариса Шкатула - Пленница французского маркиза (Книга 1)

Лариса Шкатула

ПЛЕННИЦА ФРАНЦУЗСКОГО МАРКИЗА

Книга первая

Глава первая

Княжна Софья Николаевна Астахова сидела в гостиной, забравшись с ногами на кушетку, и читала книгу Вольтера "Макромегас". Любую другую девицу от такого чтения отвратило бы одно название. Любую другую, но не княжну Астахову.

Она интересовалась писателем-философом не потому только, что чтение этого автора в Петербурге было нынче в моде, и увлекались им вся аристократия, начиная с самой императрицы Екатерины Алексеевны, а потому, что Софья полагала себя человеком передовых взглядов и искренне почитала этого "царя поэтов, философа народов, Меркурия Европы" и прочая, прочая эпитеты, которыми называли великого француза почитатели.

Мать Сони, княгиня Мария Владиславна Астахова, тоже была в гостиной, но, в отличие от дочери, вовсе не чувствовала себя спокойной, как та, а ходила по комнате, машинально поправляя то стоявшие в вазе цветы, то перевесившуюся на один бок скатерть. Она подыскивала слова, которыми в очередной раз надеялась привлечь внимание своей ученой дочери.

Честно говоря, она с большим удовольствием отвесила Софье хорошую затрещину, как в детстве, - в отличие от новомодных философов, она никогда не считала, будто детей нельзя бить, и, тем более, не поручала такие деликатные дела слугам. Она разбиралась со своими детьми тут же: отвешивала подзатыльник, оставляла без обеда, ставила в угол, искренне считая, что без битья и строгости нет хорошего воспитания.

Прошли те благословенные времена, когда все неприятности, происходящие с её детьми, разрешались так просто. Теперь не стукнешь, не накажешь. Даже не всегда накричишь...

- Сонюшка, - решившись, начала Мария Владиславна разговор, - сегодня я пригласила к нам на обед...одного человека. Ты его хорошо знаешь, но отчего-то позволяешь себе разговаривать с ним в таком тоне, который воспитанная девушка не должна себе позволять. Человек он весьма достойный... Между прочим, многие петербургские семьи, имеющие девиц на выданье, наперебой приглашают его к себе в гости как весьма завидного жениха. То есть, я хочу сказать, не то, чтобы он был очень богат, но он молод, хорош собой, и вполне мог бы содержать жену и детей... я так думаю...

Но, оказывается, напрасно она прибегала к разного рода словесным ухищрениям, к извечной материнской дипломатии, напрасно, как говорится, метала бисер. Та, перед которой сие действо разыгрывалось, попросту слова матери не слушала! Сидела себе и читала, как ни в чем не бывало.

- Софья! - вскричала возмущенная княгиня. - Я кому это все говорю?!

Соня от неожиданности - мать так редко повышала голос! - даже выронила книгу. Опустила ноги с кушетки, подняла книгу с пола и посмотрела на мать чистыми, разве что, слишком уж покорными глазами.

- Что случилось, маменька? В чем я опять провинилась?

Мария Владиславна досадливо кашлянула.

- А ты изволь слушать, когда старшие говорят. Ишь, моду взяла, мои слова мимо ушей пропускать. Эдак ты, мой ангел, не захочешь вовсе и моего присутствия. Погоди уже, немного осталось. Вот умру, не раз вспомнишь, да поздно будет. Кто тебе, кроме матери, добра-то пожелает! Кто о твоем будущем подумает, позаботится!..

Раздражение Марии Владиславны против дочери выросло не на пустом месте. Она уже мысленно попеняла себе, что в который раз сорвалась, не выдержала. Но как тут не кричать, ежели дочь такой неудачной уродилась.

Не в том смысле, что некрасива или крива-горбата. Скорее, наоборот. Все при ней: и лицо, и коса в руку, и стать, а вот поди ж ты: двадцать пять годков стукнуло, а она все в девицах сидит...

Сынок старший - Николушка - мать не огорчает. В лейб-гвардии1 служит. Всего на три года старше Софьи, а уже капитан. Бог даст, после летнего смотра дадут ему майора. Конечно, были бы деньги, все бы куда быстрее устроилось, а так приходится молодому человеку самостоятельно в жизни пробиваться.

Неплохо бы и родственника какого наверху иметь, чтобы мог о её дитяти походатайствовать, но нет никого. Опять все те же деньги. Будь они, и родственники нашлись бы. А так, кому ж бедняки нужны?

Ну вот, опять её мысли перескочили с одного на другое. Сейчас главная забота княгини: пристроить дочь. И тут все упирается в деньги: не умри раньше времени муж Николай Еремеевич Астахов, не оставь семью почти без средств к существованию, все могло бы сложиться по-иному. Теперь же, как говорится, не до жиру, быть бы живу. Приходится выбирать из того, что есть...

Другие - девицы как девицы. Едва в возраст войдут, только и разговоров у них что о нарядах да о женихах. Отцов-матерей в траты вводят, лишь бы побогаче да помоднее выглядеть, а эта...

Тут Мария Владиславна опять с мысли сбилась. Ведь с какой стороны на это положение посмотреть: Софья её никогда не ни о чем не просила, ничего не требовала, скорее, наоборот, от материнской заботы отбивалась, как от докуки, мол, ничего ей не нужно, пустое все это. Чувство справедливости не чуждо княгине. А ну как стала бы Софья просить у неё то шляпку, то платьице, то перстенек, а денег - кот наплакал... Вот и пойми, что лучше!

Чего бы Марии Владиславне вовремя не подумать, что семья может оказаться без средств. Она и за Николая Астахова выходила, точно не знала, беден он или богат. То есть, догадывалась, что не шибко богат, но слухи об его отце, одном из самых состоятельных людей Петербурга, в то время все ещё будоражили столичный бомонд1. Вот юная Машенька и подумала, что жених хоть и не очень молод, зато кое-какие средства у него наверняка есть...

Ну куда в одночасье могло деться все богатство Астаховых? Разве что, нашелся умный человек, прибрал его к рукам - иначе почему тогда вдова, то есть, Машина свекровь, осталась одна с сыном десяти лет, ничего о богатстве не ведая. Ее муж погиб совсем молодым, не успев сделать хоть каких-то распоряжений. Даже не намекнул, где ей искать пресловутое богатство, о котором говорил Петербург.

Хорошо, свекровь Марии Владиславны оказалось куда предприимчивее её самой. У царя-батюшки себе пенсион выхлопотала. Потому она сама не слишком бедствовала, и при жизни помогала молодым, - Николушка-то поздновато женился, матушка его уж и не чаяла, что сынок найдет невесту себе по сердцу.

А как она внуков любила!.. Но, видно, из-за приключившегося когда-то с мужем несчастья, надорвала свекровь свое сердце. Умерла, ещё шестидесяти лет не было...

Теперь порадовалась бы бабушка - княгиня Елена Астахова - на свою внучку. Та красой в неё уродилась. В гостиной вон портрет висит, иноземным живописцем писанный. На нем точно сама Соня изображена. Ежели её бы к примеру, с прической по нынешней моде нарисовать...

Старая дева. Слова-то какие страшные. Ее Сонюшка, и вдруг - старая дева! Синий чулок. Какие только прозвища не придумают люди, чтобы наградить ими засидевшуюся в девках.

А ведь захоти Софья замуж выйти, и теперь нашелся для неё жених. Свет знает, что Астаховы хоть и небогаты, но рода хорошего, старинного, не какие-нибудь выскочки из купцов или иных мещан. Тех, к примеру, что ещё два десятка лет назад могли подвергать телесным наказаниям, а теперь готовы дворянское звание давать за какую-нибудь безделицу.

Княгиня вспомнила, как в пору её молодости только и разговоров в свете было о том, что императрица пожаловала дворянство неким братьям Волковым. Смешно и подумать, за их актерство. Игру на сцене!

Но это Мария Владиславна опять отвлеклась.

Взять, к примеру, ту же Наину Потемкину. На год моложе Соньки, а уже вся будто увяла, что называется, ни кожи, ни рожи. Софья же цветет как маков цвет. Волосы у неё русые, вьющиеся. С золотой искрой. Как станет она голову мыть, да распустит косу, вся точно плащом и укроется. Красота! Глаза у девчонки зеленые, светят, что твой изумруд. На балах мужчины её наперебой приглашают, так эту упрямицу ещё попробуй на бал вытащить. Идет ровно на Голгофу! И все талдычит: пустое это! Девице ли такие слова произносить!

И ведь танцует как - бабочкой, легкой пушинкой летает! Но и тут её надолго не хватает. Потанцует, потанцует, да к матери и подступит:

- Поехали, маменька, домой, здесь для меня тоска смертная. Лучше бы я книжку почитала!

Мария Владиславна при воспоминании об этом даже застонала.

Софья её стон на свой счет приняла, устыдилась.

- Слушаю я вас, маменька, всегда слушаю. Только и хотела, что до точки дочитать...

- Значит, ты мои слова воспринимала как послушная любящая дочь? Ну и о чем я тебе говорила?

- Что вы пригласили на обед... Кстати, маменька, а кого опять вы пригласили? Хотите сказать, что мне придется переодеваться, и надевать этот противный парик? Нет, вы как знаете, а я выйду в этом самом платье, и пусть Агафья меня причешет, чтобы подумали, будто мои волосы парик и есть...

- Ты хочешь гостей встречать в домашнем платье, которое давно из моды вышло? - вскричала княгиня. - Разве наш дом более не слывет домом людей знатных, кои соблюдают этикет, ещё батюшкой Петром Великим заповеданный? Конечно, мы небогаты, но и не настолько бедны, чтобы в платье перемены не иметь. Что подумает о нас Дмитрий Алексеевич? Ты, Сонюшка, не бесприданница. Отец твой, царствие ему небесное, сохранил имение, что оставила тебе тетушка Митродора...

- Имение? Маменька, ежели говорить откровенно, имение мое - всего лишь деревенька, в которой полтора десятка душ.

- Ты не права, Соня, двадцать два человека у тебя душ. Да пруд. Да луг заливной. Да пашня. Ежели твой будущий муж с умом распорядится...

- Ну вот, начали за здравие, кончили за упокой. Не прочите же вы мне в мужья столь любимого вами Дмитрия Алексеевича? Вот мои крестьяне пусть и далее живут спокойно, а не под жадной рукой графа Воронцова.

- Да с чего ты взяла-то, что Дмитрий Алексеевич жаден?