Сначала я был не очень возбужден. Легкое отношение Стефана к деталям нашего побега уменьшало мою надежду на успех, но с течением времени мое возбуждение усилилось. Действия короля по поводу его болезни были так великолепны, что привели в настоящее волнение лекаря. И более того, даже я настолько был убежден, что его живот разболелся, что когда мы были наедине, я спросил его, не слишком ли он болен, чтобы идти. Он рассмеялся надо мной так сильно, что его чуть не стошнило тем, что он съел вместо меня на обед.

Так же совершенен он был и в жалобах, что сегодня тяжелый день, так как в туалетах работают крепостные. Он на чем свет стоит проклинал лекаря за то, что тот порекомендовал ему пользоваться ночным горшком. Стефан кричал, что он не ребенок и еще не так слаб, хоть они все желают, чтобы он ослаб и умер, чтобы усаживаться на горшок. Лекарь поклялся тысячу раз, что никто Из них не желал, чтобы он умер, и что Глостер, несомненно, снимет с него голову, если лорд Стефан не поправится. И конечно, лекарь велел ему пользоваться туалетом в любом случае, сказав, что этим тварям, которые чистят его, неважно, если о н нагадит им на голову, но король ответил с возмущением, что он не обращался бы так с собакой, или лошадью, или даже со свиньей и тем более не станет обращаться так с прислугой.

Потом он накричал на меня, что не нуждается в человеке для присмотра за ним, и прогнал меня из комнаты. И не позволил мне помочь ему дойти до уборной, когда я преддожил подать ему руку, потому что он, казалось, корчился от боли. Поэтому люди из любезности смотрели в сторону, а не присматривались к нему, когда он с трудом спускался по лестнице в туалет и ползком взбирался по ней снова после того, как облегчился.

Я распоряжался тем, чтобы избавиться от любого лекарства, какое бы ни намешал лекарь, а Стефан талантливо изображал, что эта доза ему помогла, посылая за лекарем и благодаря его за свое новое облегчение. Но позднее днем он, снова пошатываясь, вышел из своей комнаты и послал за другой порцией снадобья. Затем он прикинулся спящим. После того как я ползком добрался назад в его плаще, я вышел в своем собственном и пошел за третьей порцией. Я оставался в его комнате короткое время и вышел с моим собственным костюмом крепостного йод плащом. Сердце подпрыгнуло у меня прямо к горлу, когда меня остановил констебль. Но он только спросил, как поживает мой господин, и я сказал, что он уснул, но неглубоко и, по-моему, мне лучше оставить его одного, пока он не уснет покрепче, чтобы малейший шум, который я могу произвести, не потревожил его. Надеюсь, добавил я, что и никто другой его не потревожит.

Переодевшись, я нашел сломанные вилы и тупую деревянную лопату, и мы и присоединились к группе, которая выгружала грязь в почти полную телегу. Стефан гораздо больше был похож на забитого и запуганного, чем я ожидал. Мы вымазали наши лица грязью, и, к моей радости, начал накрапывать дождь, так что мы смогли натянуть на головы капюшоны. И все же, когда телега выезжала, я не мог поверить, что мы убежим. Я так боялся, что нас остановят, что мне пришлось заставлять себя идти вперед, так как мы уже приблизились к воротам. Я не смел оглянуться назад на Стефана, шедшего на шаг позади меня, но был]верен, что он забыл опустить плечи и повесить голову. Но стражники на воротах внутреннего двора смотрели безразлично. Телега съехала с внутреннего разводного моста, и мы прошли за ней.

Сейчас все переменилось. Больше всего я боялся стражи на внутренних воротах; это они должны были пристально следить за попыткой побега. Поэтому, когда мы съехали с моста, я вынужден был удерживать мои ноги на длинном утомительном пути, потому что испытывал огромное рвение скорее бежать вперед из внешних ворот на свободу. Это была пытка сохранять медленный шаг скота, и казалось прошла тысяча лет, пока услышал некий род эха от скрипа и визга тележных колес, который сказал мне, что мы были возле стены. Тогда я рискнул взглянуть и перевести дыхание. Мы находились прямо у ворот, которые оказались открыты, и внимание стражников было обращено на группу входивших людей.

Не успел я опустить голову, чтобы лучше спрятать свое лицо, как услышал крик боли от одного из крепостных впереди. Я потянулся к Стефану, чтобы напомнить ему, что он не должен сопротивляться, но было слишком поздно. Я увидел палку, которая поднялась и ударила его, услышал его рев гнева и увидел, как он прыгнул на ударившего его человека и одолел его. Я тоже прыгнул, зная, что мы пропали, но бросившись сверху над королем, чтобы спасти его, как я думал, от того, чтобы не быть забитым насмерть. Но то, что опустилось и ударило меня, было не дубинкой, а ножом.

ГЛАВА 24

Мелюзина

Эгоистка! Самовлюбленное чудовище! Голос был королевы, а слова те же, что сказала моя мать после смерти братьев от чумы, унесшей на мое тринадцатилетие так много жизней в Улле. Я пришла в полное замешательство и чувствовала только горящие от пощечин Мод щеки.

– Но это же из-за папы, из-за постоянно причиняемого мной беспокойства, – попыталась оправдаться я.

– Твой отец умер! – взвизгнула королева, ударив меня еще раз. – И умер давно!

Я подняла голову и внимательно посмотрела на нее. Она склонилась надо мной и, к моему удивлению, в глазах ее был не гнев, а участие, но ответить я не могла.

– Поддержкой ты обязана именно мужу, — сказала она жестко, но уже без крика. – Он поддерживал и защищал тебя даже вопреки моему желанию. И ты ничем ему не обязана? А, он – в тюрьме, по приказу этой уродины Матильды закованный в кандалы, как зверь! Мелюзина, ты слышишь меня?

– Да, я слышу, Ваше Величество.

– Т огда будь внимательна. Я не останусь в Веет минстере надолго. Сначала я поеду в Эссекс и вырву с корнем любого, кого хоть когда-нибудь жаловал Джоффрей де Мандевилль, и в то же время наложу суровую контрибуцию, оставив некоторые из булонских войск для защиты провинции. Как только я узнаю, где расположилась Матильда, я сразу же последую туда. Я подниму против нее любой город, в который она войдет, – ведь в городах любят Стефана, и я буду гнаться за Матильдой как гончая, пока она не отдаст моего мужа. Может, тебе безразлично, что Бруно сгниет в плену, а я не желаю такой судьбы для моего мужа. Мелюзина, я буду рада, если ты станешь меня сопровождать, буду рада принять твою помощь, но если ты пожелаешь сидеть, уставившись в стены, как это делала, когда король первый раз поручил мне тебя опекать, я тебя покину. У меня нет сил тащить с собой мертвое дерево.

Она распрямилась, повернулась и вышла, а я вдруг очнулась и поняла, что сижу на полу в комнате, где все разграблено. Я коснулась руками щек – они горели вновь, на этот раз от стыда. Что я за женщина, если моим ответом на горе становится сумасшествие? Все, больше никогда, никогда! Если я не могу переносить ужас и горе моей жизни, лучше последовать за Милдред в воду. И я не буду бременем для всех, не буду мертвым деревом, которому говорят лишь встать, сесть, поесть и попить.

Попытка встать ни к чему не привела: все мое тело одеревенело, и ноги не держали. Как долго я так просидела? При второй попытке встать меня взяли под руки, и Эдна дрожащим голосом спросила:

– Как вы себя чувствуете, госпожа моя?

– Со мной уже все в порядке, Эдна, – ответила я.

– Не думала, что королева так рассердится, – прошептала она. – Я все пыталась заставить вас подняться и ответить, почему вы здесь сидите, а потом испугалась и… и рассказала королеве.

– Слава Господу, что ты это сделала, – сказала я, идя по комнате, и держась за Эдну.

Только сейчас мне стало понятно, что комната не совсем пуста. В углу за мной стоял табурет. Я направилась к нему, намереваясь опять сесть, и каждый шаг давался мне все легче. Через несколько минут я отпустила Эдну и пошла сама. Уже твердо стоя на ногах, я подошла к ней и положила руку ей на плечо.

– Спасибо, Эдна. Это был смелый поступок. Королева Мод так занята, и было, наверное, нелегко добиться разрешения поговорить с ней.

– Это было нетрудно. – Она улыбнулась. – Я не просила разрешения, просто поднялась к охране и позвала ее. Все были настолько потрясены, что я прошла мимо великих мира сего и взмолилась о помощи, и никто не пытался меня остановить… – Затем она стала серьезной, ее глаза расширились от прошлого удивления. – А королева была так добра. Она приказала подождать всем этим высокородным особам и сразу же пришла, как только узнала, что вы больны и я не могу поднять вас.

Слезы обожгли мне глаза. Мод действительно была очень добра, оставив столь важные дела, чтобы прийти ко мне. Ее слова и удары были чувствительны, но так же делала и моя мать и для моей же пользы.

– Да, – ответила я Эдне, – она добрая женщина. Прости, что напугала тебя, но, если опять так случится, что я не буду долго отвечать, поступай так же, как королева, – сделай мне больно: меня это разбудит.

– Но, госпожа моя…

– Ну, хватит об этом, – прервала я. – Умираю от голода! Посмотри, нет ли чего поесть и попить. Подойдет что угодно.

При этих моих словах мы подошли к двери. Я надеялась, Эдна не заметила, как у меня перехватило дыхание, и быстро сказала:

– Принеси еду сюда. Боюсь, я не смогу поесть, если пойду к королеве.

Мне было стыдно признаться Эдне и даже самой себе, что я не знаю, где нахожусь, поэтому, повернулась спиной к огромной пустой комнате и жестом указала на маленькую комнату. Эдна убежала, а я снова осмотрелась в большой комнате. Это был зал, зал в Вестминстере. Да, королева упоминала, что мы находимся именно в Вестминстере. Не настолько же я сошла с ума, чтобы не помнить, о чем говорилось несколько минут назад. Да и опустошение здесь было неполным. В меньшей комнате я заметила валявшийся хлам: ножку табурета, обрывок одежды, бывший когда-то белым, а теперь с грязной отметиной ноги, половинку основания стола. И тогда мне стало вдруг понятно, где мы находимся. Я не узнала место сразу потому, что видела его раньше только заставленным столами и скамьями. Обычно здесь было много людей, беседующих, смеющихся, – кто-то ел, кто-то танцевал. Передо мной был королевский зал, а комната, в которой я сидела, была личными покоями короля.