Роберта Джеллис - Пламя зимы

Согласись Матильда с предложениями Мод, Лондону не к кому было бы обратиться и некому было бы подняться и – вышибить императрицу и ее сторонников. Теперь люди приходили н нашептывали Мод, а та отвечала тоже шепотом. На второй неделе июля армия королевы пошла походом на запад, и мы вместе с ней, но для нас это было совсем другое путешествие. У нас не было непосредственной связи с большим числом людей, о которых говорили Мод и Ипрс. Даже когда армия начала разрушать южный район Лондона, я не увидела ничего страшного. Королева и все ее дамы нашли пристанище за высокими толстыми стенами Сотвар-ксксто монастыря с сильным отрядом булонцев, который должен был защитить ее и монастырь.

Я видела только красный свет огней, отраженный в низких облаках, и иногда слышала какой-то неясный шум. Но разрушение Сотварка было сигналом, данным как раз накануне того, как Матильда должна была короноваться, пока готовился праздник, отмечающий это событие. Я слышала, когда все колокола Лондона неожиданно начали звонить, и мои глаза встретились с взглядом королевы. Я чуть не засмеялась, так как она смотрела, с нетерпением и жаждой. Мы знали, что эти колокола созывали людей города броситься в атаку на Вестминстер, где императрица готовилась к своей коронации.

У горожан слова не расходились с делом. Когда армия Ипрса и Мод подошла к мосту и стала искать лодки, чтобы пересечь реку, Лондон поднялся. К сожалению, среди сторонников императрицы были такие, кто не был одурачен, поверяв, что колокола звонят в честь коронации императрицы. Неожиданность не была полной, и у Матильды было время сбежать со своими сторонниками, но они ушли только с тем, что смогли унести на своих плечах. Торопясь покинуть Лондон, императрица даже забыла королевскую корону, которую возила с собой с тех пор, как Винчестер открыл для нее сокровищницу. Ипрс, прибывший раньше лондонцев, которые грабили дворец, закрыл вскрытые сейфы, в которых хранились королевские регалии и посуда, но я уверена, что Мод предпочла бы скорее потерять корону, чем Матильду. Однако она не винила Ипрса: он не знал, пока не вошел во дворец, что императрицы здесь нет. Он выехал за ней как только удостоверился, что она сбежала, но никто из важных лиц не был схвачен. Позднее мы узнали: они разбились на небольшие партии и бежали в разных направлениях так, чтобы не оставить явных следов, для преследования.

Я рассказала о событиях, о многих из которых услышала после того, как они случились, и в рассказе не упоминала, как они повлияли на меня. После того как Матильда отказала Мод на предложение о мире, я была слишком занята, чтобы о чем-нибудь подумать, и большая часть моей работы касалась нападения на императрицу в Лондоне. Это поддерживало меня, так как я надеялась, что императрицу поймают и она будет у нас для обмена на Стефана и Бруно. Так проходили дни и ночи. Но ночи были ужасными. Просыпаясь или засыпая, едва только становилось темно, – как это могло быть в подземелье, – я представляла себе Бруно, закованным в цепи, чахнущим и сплошь покрытым зияющими ранами, какие я видела у заключенных в Карлисте и Ричмонде. А когда, придя в Вестминстер вместе с королевой я узнала, что Ипрс вернулся без единственной пленницы, приковывавшей наше внимание, то опять впала в ту пустоту, которая держала меня так много месяцев после известия о смерти отца. Должно быть, прошло несколько часов или целый день прежде чем я пришла в себя от боли. В пустынной комнате дворца королева хлестала меня по лицу.

– Трусливая тварь! – пронзительно закричала она, шлепнув меня снова. – Ты избалованное, потворствующее себе чудовище! Какое ты имеешь право неподвижно сидеть у стены? Эгоистичная свинья! Ты скорее хочешь дать своему мужу умереть в цепях, чем приложить усилия, чтобы спасти его?

Меня так часто восхваляли за самопожертвование ради короля, что я должен признаться в своем стыде. В битве за Линкольн я выполнял свой долг на пределе своих возможностей, хотя и был потрясен бесчестностью его нападения, но мой отказ расстаться со Стефаном после того, как нас пленили, был чисто эгоистическим. Кому как не мне было понимать, что, находясь вместе с королем, я имел больше всего надежд на освобождение? Где смог бы я найти выкуп? У Мелюзины не было ничего, кроме нескольких монет, которые я оставил ей, когда мы расстались; Одрис и Хью заплатили бы, я уверен, но почему я должен опустошать их скудные запасы и брать в долг, который никогда не смогу оплатить? Более того, я был уверен в гораздо лучшем обхождении со мной в плену, как со слугой Стефана, чем как с бедным рыцарем без состояния.

Это счастье, что Роберт Глостерский, которому передал нас тот, кто пленил, узнал меня как одного из людей, кто привез к нему его сестру из Арундели. Я поддерживал короля, который еще не совсем оправился от удара по голове. Когда нас доставили к Глостеру, он внимательно разглядывал меня с минуту, а потом сказал.

– Ты Бруно Джернейвский. У моей сестры был хороший повод поговорить о тебе, когда я сопровождал ее назад в Бристоль.

В этот момент мне подумалось, что я – пропащий человек, но я не мог изменить свое поведение и, в упор посмотрев на него, произнес:

– Сожалею, что вызвал неудовольствие леди Матильды, но в этом случае я не виноват. На свободе или в плену, считаю, что нет причины бить слуг только за то, что они не могут угадать наперед, чего бы нам хотелось, или не желают предоставить свою жену для услуг, которые ей неприятны.

– Достойный ответ, да и чего я могу ожидать от человека, который кладет свою руку на рукоятку меча в ответ на взгляд, – сказал Глостер.

Его голос был спокойным, но, к моему изумлению, на коже возле его глаз появились легкие морщинки и угол его рта изогнулся, как будто он хотел засмеяться. Это дало мне надежду, и я пожал плечами.

– Прошу прощения и за это тоже, но я не мог прокричать через расстояние между нами какие-либо возражения на вопрос, который мне не был задан.

Тогда Глостер улыбнулся.

– Совершенно верно, но мы уклонились от дела. Канальи сообщили мне, что он и его люди с трудом заставили тебя приподаять свой щит от лорда Стефана, когда брали его в плен. Ты верный слуга. Ты хочешь остаться со своим господином?

Прежде чем я смог ответить, я почувствовал, как Стефан повернул голову.

– Останься со мной, – пробормотал он. – Останься и дай мне увидеть хоть маленький лучик достойной преданности в темной ночи предательства, которая окружает меня.

Несмотря на мою злость на короля и мое ощущение, что он сам показал свиим вельможам путь к предательству, я думаю, что не отказал бы ему, даже если бы и не видел уже преимуществ в том, чтобы быть товарищем Стефана по плену.

– Вам нет нужды просить, – сказал я Стефану, – Я дал вам свою клятву, сир, и буду держать эту клятву, пока вы не освободите меня от нее.

А затем я посмотрел на Глостера.

– Благодарю вас, милорд. Я прошу вас позволить мне пойти с милордом королем и служить ему.

Я придал Стефану его полный титул, потому что Глостер назвал его лордом Стефаном, – что бы ни потерял Стефан, атакуя Линкольн, ничто не могло отобрать у него его помазания Божьего как короля. Глостер посмотрел на меня, и на какой-то миг я подумал, что он возьмет назад свое предложение позволить Стефану иметь собственного слугу, который мог, что я как раз и делал, попытаться поддержать дух короля и, таким образом, препятствовать попыткам заставить его отречься от своей короны. Но он больше ничего не сказал, только приказал, чтобы нам нашли лошадей и чтобы отправили нас в Линкольнскую крепость. Глостер был прекрасный человек и я подумал, какое это великое несчастье, что он был незаконнорожденным и поэтому не имел права на престол. Лучше, гораздо лучше было бы для нашего несчастного королевства, чтобы на троне сидел незаконнорожденный Глостер, чем Стефан или Матильда.

И это правда, даже если я могу переоценивать любезность Глостера, позволившего мне остаться с королем. Глостер знал Стефана в прежние времена и в некотором отношении мог знать его лучше, чем я. Я никогда не видел короля в унынии, за исключением очень коротких моментов до тех пор, пока что-нибудь не отвлекало его. Глостер мог понимать, что мне не удастся поднять дух короля, если только он осознает окончательно свое положение как пленника. То, что он не осознавал этого вначале, скоро стало ясно.

К тому времени, как мы сели на лошадей, Стефан полностью оправился от полученного удара по голове. Мы оба были ранены, так же как и Глостер, но несерьезно, и ни один из нас не потерял достаточно крови, чтобы чувствовать слабость. Однако я с трудом поверил своим ушам, когда услышал, что Стефан говорит вполне бодро графу о выкупе. Я изумился: верит ли король в то, что говорит, или он просто оттягивает время, когда должен будет посмотреть в лицо правде? Ведь то, что освободило бы его, не могло быть ни выкупом, ни землей, а только уступкой его короны.

На протяжении недели Стефан сопротивлялся этой правде. До тех пор, пока его не заставили поклониться императрице, он не осознавал, что его ситуация близка к безнадежной. Меня там не было. Меня перед этим послали в Бристоль и я^ слава Богу, не знал, что фактически произошло на этой встрече, так как это окончательно сломило короля. В течение нескольких дней после прибытия в Бристоль, он все еще казался ошеломленным. Вместо того чтобы вернуться к своему обычному оптимизму, он впадал в состояние то печали, то гнева. Сначала он плакал и сокрушался о своих злодеяниях и кричал, что его справедливо покарал Господь, а потом проклинал тех, кто бежал с поля битвы, не пытаясь даже спасти его.

Бедного короля затолкали в еще более глубокую яму отчаяния, когда в марте его вызвали в зал выслушать перед толпой своих врагов особого посланника Матильды. С глумливым удовлетворением этот посланник объявил, что брат Стефана предал его и предложил – по собственной свободной воле и безо всяких условий – провозгласить, что Стефан низвергнут по воле Бога и, что императрица Матильда – истинная правительница и царица Англии. Король проплакал день и ночь, жалуясь на неблагодарность своего брата. Не знаю, как часто я прикусывал свой язык, чтобы воздержаться и многократно не напомнить ему, что он оскорблял Винчестера и пренебрегал им, обманутый вкрадчивой лестью Валерана де Мюлана.