Для ее жалоб относительно размещения имелось некоторое оправдание. Я не отваживался договариваться о ее приеме в тех местах, которые обычны для королевы, таких, как большие монастырские гостиницы, поскольку боялся, что она могла бы сбежать в церковь, попросить убежища и ждать, когда ее брат приведет армию и освободит ее. Я не решался остановиться и в крепости какого-либо крупного независимого вассала, понимая, что любой из них мог бы швырнуть нас на нижний этаж главной башни или перерезать нам горло в угоду Матильде, ведь предполагаемая их лояльность убывала тем скорее, чем дальше мы скакали на запад. Поэтому мы были ограничены теми несколькими крепостями, которыми управляли от имени короля люди с безупречной репутацией, или теми небольшими селеньями, где не решились бы бросить вызов мощи армии, которая двигалась на несколько дней пути западнее нас.

Я никогда не отвечал на тирады Матильды по этому поводу. Бели бы у нее было хотя бы на грамм мозгов, она поняла бы, почему я выбираю именно эти места, и Мелюзина согласилась со мной, что Матильда была глупа. Не то чтобы у нее что-то было не в порядке с головой… Она могла читать и писать и в этом деле с легкостью оставила бы далеко позади обычную женщину. Просто она не понимала ничего, что не соответствовало в жизни тому, как она это планировала. Она не могла заглянуть вперед и увидеть какие-либо последствия ее собственного плана до тех пор, пока не стряслась беда.

Матильда была очень странная женщина. Она никогда не говорила «спасибо» или «пожалуйста». Она приказывала Мелюзине не сообщать мне ничего о том, что она сказала епископу Винчестерскому или Валерану, и, казалось, никогда не задумывалась, что приказ, произнесенный в столь высокомерной манере, несомненно внушал любому нормально воспитанному человеку как раз противоположное тому, чего она желала. То ли она забывала, что Мелюзина не была ее служанкой и имеет немало способов, чтобы навредить ей? Или она верила, что величие ее положения внушает всем благоговейный страх и вызывает мгновенное послушание? Я полагаю, что были некоторые вещи, о которых Мелюзина не говорила мне. Уверен, например, что Матильда сказала Мелюзине, что вернет ей ее земли, когда станет королевой, но не думаю, что Мелюзина хотела бы, чтобы та была королевой, даже при условии возврата своих земель.

Императрица и мне отдавала приказы. Чаще всего они касались наказания слуг, которые не выполняли достаточно быстро ее желания или были ей просто несимпатичны. Обычно я просто выводил слугу из ее комнаты, что, казалось, удовлетворяло ее, не причиняя ему никакого вреда. Если бы бедную Эдну секли каждый раз, когда Матильда приказывала это, то на теле девушки не осталось бы живого места.

Однако однажды императрица зашла слишком далеко, приказав мне поджечь магазин, в котором торговец отказался завернуть ей платье без оплаты. Естественно, тогда я не взял этого человека и не сжег его магазин, а сказал Матильде, что король Стефан не позволил бы, чтобы его подданных обирали. Она тогда повысила свой голос, чтобы превзойти мой, и казалось, уже не слышала меня, когда я пытался объяснить, что я ей не слуга и делаю то, что считаю долгом перед своим господином – королем Стефаном.

В этот момент я почувствовал, что у меня может произойти конфликт с Валераном, который подъехал в ответ на брошенную свысока команду Матильды. Я думаю, что он согласился бы поджечь торговца, но увидел мою руку на рукоятке меча и вместо этого бросил торговцу горсть монет и жестом велел одному из своих людей взять платье. Валеран де Мюлан не боялся меня, но тогда было слишком много свидетелей. Ему вовсе не хотелось, чтобы король узнал о его молчаливом согласии с требованиями Матильды, которые внушили бы отвращение Стефану или, хуже того, возможно, вызвали бы у короля подозрения.

Я не думаю, что Валеран польстился на предложения Матильды, хотя это были те замаскированные склонения к предательству, о которых императрица запретила Мелюзине упоминать при мне, словно бы я не догадался и без рассказов, что Матильда обхаживала и Валерана и епископа Винчестерского. Я никогда не придавал большого значения этим мыслям, потому что не мог себе представить, чтобы любой человек в здравом уме, проведший неделю в обществе Матильды, мог хотя бы на минуту поверить, что она способна править. Я не порицаю себя за то, что не сообщал Стефану о ее нескончаемых беседах с сопровождающими. Думаю, что он посчитал бы такие беседы совершенно бесплодными. Более того, должно быть, Матильда надоела своими приказаниями и Валерану, так как он, когда мы достигли Кальна, вернулся назад и присоединился к армии Стефана, оставив Винчестера и меня заканчивать с ней путешествие.

Таким образом, дела пошли лучше, так как была снята любая возможность повторной открытой конфронтации. Но, не желая сердить Матильду сверх необходимости и, избегая того чтобы она слишком горько жаловалась Винчестеру на мое поведение, я уделял достаточно много внимания удовлетворению безрассудных требований императрицы. Не думаю, что мог бы добиться успеха без Мелюзины, которая чаще всего была посредником между нами, передавая мне приказы Матильды. Боюсь, что не будь Мелюзины, я бы потеряв остатки терпения, хорошенько вздул бы эту вздорную женщину, чего она несомненно и заслуживала, но Стефан на такое оскорбление своей высокородной кузины не стал бы смотреть сквозь пальцы. Нам с Мелюзиной остались только ночи, так как моя жена не повиновалась, приказу покинуть мою постель и спать в комнате императрицы, чтобы обслуживать ее и в течение ночи. В постели Мелюзина превращала все матильдины вспышки раздражения в предмет осмеяния.

Это делало возможным радостно встречать каждый новый день, но я никогда не испытывал большего облегченья чем тогда, когда примерно на полпути между Батом и Бристолем, мы встретили Роберта Глостера и, в установленном порядке передали ему Матильду. Как только его войска оказались в поле зрения, она приказала Мелюзине ехать с ней. Непроизвольно, я схватил Кусачку за повод и удержал ее. Мелюзина как-то странно посмотрела на меня, но не протестовала, а Матильда, не оглянувшись, поскакала вперед с епископом Винчестерским. Возможно, она поняла, что Мелюзина не послушалась ее. Но когда группы разделились, я услышал такой пронзительный вопль, что не смог разобрать даже слов. И увидел, что Глостер смотрит на нас положив руку на меч. Он послал человека за епископом Винчестерским, который, что-то отвечая, тоже смотрел на нас, а человек поскакал назад к Глостеру. Граф пожал ему руку в присутствии своей сестры, а затем повернул свою лошадь назад, к Бристолю, хотя Матильда не двигалась, и я мог все еще слышать ее голос.

Люди Глостера были вынуждены съехать с дороги, выстроившись вокруг нее, отбрасывая длинные тени, которые доставали до нас. Я почти осадил Барбе, чтобы избежать прикосновения этих темных теней. Это было глупо: тени не могли причинить вреда, а сама Матильда уже не была угрозой. Но претензии Матильды на трон с Робертом Глостером в роли главного советника были совершенно другим делом. Я видел, как тени коснулись епископа Винчестерского, который наблюдал, как группа двигается прочь. Матильда теперь либо молчала, либо быстро говорила и следовала за братом. На минуту я подумал, что епископ собирается скакать за Глостером, но он повернул назад и подъехал к нам.

– Леди Мелюзина, не говорили ли вы Матильде, что желаете быть в ее свите? – спросил он. – Она, по-видимому, убеждена, что вы желаете оставить сэра Бруно.

– Я не знаю, как она могла подумать такое, милорд, – спокойно ответила Мелюзина, хотя ее голос показался мне несколько странным. – Она знает, что я не стала прислуживать ей ночью, так как хотела быть с моим мужем. Я могла сказать, что рада оказать ей услуги. Но со всей любезностью я не могла бы сказать ничего иного.

– Да, да, конечно, – сказал епископ с каким-то отсутствующим видом, так как его мысли были где-то далеко. – Ну тогда, давайте вернемся в Бат, – более оживленно добавил он через минуту, – и решим, можем ли мы продолжать путь вместе.

На мой взгляд это было бесспорно, но моим долгом было сразу же присоединиться к королю и, конечно, я не мог взять с собой Мелюзину. Я сказал Винчестеру, что, если можно, я послал бы Мелюзину на восток с тремя моими людьми и Эдной, но испытал облегченье и признательность, когда Винчестер сказал, что может взять ее к королеве. Я подумал, что Мелюзине это также было бы приятно, однако, когда в тот день мы остались одни, она дала волю взрыву ярости, хотя это было бессмысленно. Еще в начале нашей совместной жизни я объяснял до хрипоты, что когда король воюет, мое место рядом с ним, а не возле жены. Наконец, не зная, что еще сказать, я заверил ее, что с Винчестером она будет в полной безопасности. В ответ она залепила мне пощечину, и я разгорячившись, ушел спать на чердак конюшни.

Мы расстались лишь немногим более вежливо. Поднимая ее в седло, я повторил несколько раз:

– Мне самому очень жаль, что я не могу взять тебя, Мелюзина.

И она ответила:

– Не беспокойся, я поняла очень хорошо, – и повернула Кусачку к лошади епископа Винчестерского.

Я проклинал императрицу Матильду всю дорогу от Бата до Валингфорда, где присоединился к королю. Вероятно, было несправедливо обвинять императрицу в моей ссоре с Мелюзиной, но прежде я никогда не видел свою жену такой безрассудной. Казалось из Матильды истекал яд и отравлял любого, кто проходил мимо нее. Я прискакал в королевский лагерь с настроением убивать, но возле Валингфорда не было боевых действий. Стефан предпринял несколько ложных атак, но крепость была слишком сильной, чтобы взять ее штурмом без больших потерь. Когда я прибыл, армия занималась строительством двух маленьких деревянных крепостей на небольшом расстоянии от Валингфорда. С их помощью армия Стефана могла бы не допустить, чтобы люди Глостера доминировали на местности. Это не улучшило моего настроения. Если бы я это знал, то сам проводил бы Мелюзину к королеве. Целая неделя ушла на то, чтобы сделать эти небольшие крепости обороноспособными.