– Это же правда, мадам, – призналась я. – Эдна не умеет шить, но в основном она очень искусная служанка. Я хочу научить ее шить, но… но в действительности я хочу спрятаться от ваших дам.

Запинаясь, я призналась, что не могу выносить их отношения ко мне как к идиотке, но опасаюсь их гнева, если они посчитают, что я насмехалась над ними, притворяясь дурочкой. Пока королева слушала, выражение лица ее было очень странным. Она только сказала:

– Очень хорошо. У тебя не было никаких обязанностей за месяцы, пока ты находилась при мне. Таким образом, ты не вызовешь никакого неудобства для меня, если будешь отсутствовать несколько дней. Однако, ты не можешь прятаться все время.

– Я думаю, что постепенно изменюсь, – сказала я, – так же как… – я чувствовала, что краска вновь заливает меня, – как замужество изменило меня.

– Очень хорошо, – повторила королева. Теперь и лицо ее, и голос были лишены всякого выражения. – Ты можешь идти.

За обедом я узнала, что король уехал на охоту, забрав с собой придворных кавалеров, что также означало отъезд Бруно. Это явилось огромным облегчением для меня: мне очень неприятно было думать о том, что я буду выглядеть грубой и неблагодарной в ответ на его доброту, и все же я не могла позволить себе принять ее. Слишком поздно я поняла, что то, что я в одиночестве сидела в своей комнате, нисколько не было для меня лучше, чем обращение со мной, как с идиоткой. Мне никогда не было скучно в Улле: обычно там было слишком много работы, и несколько свободных минут являлись блаженством.

Но мне было чем заняться и здесь. Бруно нужна была ночная сорочка. Кроме того, при дворе женщине постоянно нужна новая одежда и красивые новые вышитые пояса или манжеты, а у меня не было ни одежды, ни красивых нитей для вышивания, ни денег, за что можно было бы все это приобрести. Мне не пришло в голову попросить денег у Бруно. Впрочем, я бы все равно этого не сделала. Я знала, что он не доверяет мне и может подумать, что мне нужны деньга для какого-нибудь дурного умысла. Я не могла представить, что за злодеяние могла бы совершить в месте, где никого не знала, кроме нескольких женщин, которые считали меня дурочкой. И все же меня беспокоило то, что он не может доверять мне, и я знала, что в любом случае все равно никогда не смогу ему ответить тем же. Помню, как я охватила руками голову, задавая себе вопрос, что бы все это значило.

Еще до завершения второго дня я думала над тем, чтобы пойти к королеве и попросить ее поручить мне какие-нибудь обязанности, но не осмелилась сделать это, опасаясь, как бы она не использовала мою новую занятость как причину для запрета сопровождать Бруно в его поездке на север. Я слишком часто думала о ней за эти прошедшие три очень долгих, скучных дня. И действительно, я начала тосковать по тому, чего сначала боялась.

Когда из зала влетела Эдна сообщить, что недалеко от замка показалось охотничье общество, я забыла все сомнения, касающиеся моего мужа. Я выбежала во двор встречать возвращавшихся охотников и с радостью приветствовала Бруно. У меня потеплело на сердце, оттого что я встречала человека, принадлежащего только мне. Он снял с меня тяжесть, лежавшую на душе все эти дни его отсутствия. Наш разговор был так приятен, а я так взволнована огромным кабаном, которого убил Бруно, что снова вспомнила своих братьев, когда уверяла его, что была хорошим целителем. От мысли, что я уже никогда не буду лечить никого из них, меня пронзила боль отчаяния, и я заставила себя закрыть глаза и справиться с дыханием. Снова Бруно предложил свою поддержку, но я уже не была так сражена, как ночью в понедельник, и заверила его, что не позволю этому случиться вновь. Я все еще не представляла, как избежать выражения благодарности ему за поддержку, но прежде, чем я могла что-либо сказать, он перевел разговор на Эдну.

Это погасило вспышку благодарности, и я почувствовала холодную ярость, но мне пришлось быстро подавить вновь возникшее подозрение. Если я обнаружу его, Бруно может посчитать меня ревнивой. – А разве это не так? Неужели несговорчивая жена должна испытывать благодарность от того, что ее муж проявил интерес к другой женщине? Я подавила любое выражение гнева, чтобы успокоить чувство собственного достоинства. И все же, если я обнаружу, что история, рассказанная Эдной, была состряпана ею и Бруно, для того чтобы у него под рукой была шлюха, я… У меня не было представления, что я сделаю, но пообещала себе, что ни одному из них не поздоровится.

К счастью, моя ярость была развеяна приездом основной группы придворных, которые присутствовали на охоте и хотели поздравить Бруно с блестящим трофеем. Но он превратил это проявление большой ловкости в шутку, рассмешив их историей, как он, охваченный желанием перерезать горло зверю, споткнулся на ровном месте и был растоптан за свою неуклюжесть. Я видела, что это человек, который не может выносить очень много внимания к себе. Эндрю и Фергус были такими же, и Магнус тоже, хотя и по другой причине. И прежде чем я поняла, что делаю, перевела разговор на другую тему, как и всегда поступала в таких случаях с братьями.

Начав разговор с друзьями Бруно, я забыла, насколько была сердита. Мне доставляло наслаждение быть среди группы мужчин, говоривших о вещах, приятных для нас всех, – охоте, использованию соколов, лошадей и собак и уходе за ними, – обо всем что составляло такую значительную часть этого развлечения. Я вытягивала из каждого мужчины его особые знания и мнения. Бруно тоже сделал несколько замечаний по тренировке и полету больших северных соколов. Правда, вначале он смущался, но позже заговорил свободнее – это было, когда речь пошла о тренировке лошадей, которые всегда вызывали его особый интерес. Но все время, совершенно незаметно для меня он подводил нас к двери, ближайшей к домику для гостей. Я почти лишилась дара речи, когда он попрощался со всеми придворными шуткой о том, что желает остаться лишь в моей компании и ввел меня внутрь домика.

Я не отказалась пойти с Бруно, чтобы не поставить себя в нелепое положение, и, войдя в комнату, приготовилась отразить по мере возможности любую попытку Бруно нарушить свое обещание и вынудить меня к сближению. Однако вместо того чтобы схватить меня, он начал разговор о поездке на север и своем опасении что, если королю или королеве придворные сплетни будут слишком часто напоминать о нашей поездке, они могут установить ограничение на маршрут нашего путешествия. Я поняла, что он пытается предупредить меня о молчании насчет его намерения отвезти меня в Улль, хотя и ни разу не назвал это место. И вдруг я с удивлением обнаружила, что, хотя напоминание об Улле все еще являлось моей болью, я думала об этом уже без прежнего ужаса. Поэтому я как можно короче объяснила ему, что я не дура, и перевела разговор на синяки, которые он получил, когда убивал кабана.

Этот мужчина – сущий дьявол! Его лицо, если оно лишено желания, открыто и невинно, его черные глаза иногда выражают подозрительность, но чаще – нежность и доброту или искрятся от смеха. Бруно не был красавцем в моих глазах. У него не было явной красоты моих рыжеволосых и голубоглазых братьев и отца. Он больше походил на Магнуса, и это должно было предостеречь меня: смеялся ли Магнус, был ли ласковым, его блестящий ум всегда служил его целям. Но я никогда не думала о Магнусе.

Несмотря на предупреждение, которое я получила, нечаянно услышав разговор придворных дам о том, что Бруно хорошо разбирается в женщинах, и вопреки его открытому признанию в моем присутствии о своем желании отделаться от мужчин, я совершенно потеряла бдительность. Только случайность спасла меня от того, чтобы я очертя голову не попала в любовную ловушку, которую он устроил. Он устроил? А может я сама ее устроила, а Бруно только открыл ее? Именно я предложила ему снять одежду; он только использовал мое чувство собственного достоинства (но разве это не излюбленное оружие дьявола?), чтобы привлечь меня к себе, даже после того, как я увидела, что его столб выпрямлен, а его плоть обнажена в похоти. Я никогда не видела мужчину в таком состоянии раньше, но знала, что это значит, так как прежде наблюдала половое возбуждение у животных самцов.

Но Бруно не животное; он чертовски умная бестия. Он не позволит мне выбросить из головы то, что я увидела, но заострит мое внимание на этом торчащем копье, отводя любую боязнь, которую я могла бы почувствовать и вызывая мое желание рассмеяться (Красноголовый Господин Джон, в самом деле!), поскольку говорил об этой части своего тела как об отдельной личности со своими чувствами и желаниями, не касающимися его. Таким образом, вместо того, чтобы убежать и спрятаться, испытывая отвращение к этому распухшему столбу, я пододвинулась к нему, находя Господина забавным.

Я вновь ощутила тепло и дрожь внутри. Возможно, я даже поняла тогда, что это не страх, а желание, но мной слишком овладело любопытство, чтобы предостеречься, настолько, что мне пришлось прижать руку к ребрам Бруно, чтобы удержаться и не дотронуться до Красноголового Господина Джона.

Дьявол! Бруно знал, что я чувствовала, я в этом уверена. Он наклонился и поцеловал меня в нос. Это была обезоруживающая ласка, полная теплоты и нежности. Но это было также любимым проявлением нежности отца, когда я находилась рядом: счищала грязь с его одежды или просто смотрела на что-нибудь, что он держал. Если бы не это, несомненно, Бруно овладел бы мной и на том же месте. Но паутина, которой он опутывал меня, разорвалась, и я отскочила от него.

Дьявол! Он был достаточно умен, чтобы не преследовать меня, и вновь сделал вызов моей гордости, пытаясь погасить страх, который я испытывала уже не перед ним, а перед собственной возрастающей страстью. Как дурочка, я стояла перед ним, откровенно реагируя на предлоги, которые он придумывал, чтобы соблазнить меня. Так я позволила вновь опутать себя, поскольку он отложил проблему нашего совокупления, как будто потерпев поражение, и затем, пока я все еще была ослеплена своей гордыней, он бросил вызов моим женским способностям, спросив, кажется с презрением, смогу ли я подготовиться к поездке за один день.