— Ты козел, да!? Не можешь нормально машину поставить, да!? Ты козел!?

— Сам ты козел!


Вечером в гостях у Чуприна за традиционными оладьями Суржика ожидал сюрприз.

— О какой Мальвине речь? — поинтересовалась Татьяна.

— Певица. На эстраде. Рыжая какая-то. Она хоть способная? — оторвавшись на секунду от компьютера, морщась, спросил Леонид.

— Как-то ты небрежно об актрисе, которую даже в глаза не видел, — укоризненно покачал головой Суржик.

— Я вашу Мальвину хорошо знаю, — неожиданно сказала Татьяна. — Оформляла ей квартиру.

— Ты!? — чуть не подавившись, спросил Суржик.

— Что тебя так удивляет? — в свою очередь удивился Чуприн. — Она ведь риэлтер. Покупка — продажа квартир, ее бизнес. Со многими знаменитостями работала. У нее слабость к знаменитостям. Верно, я говорю? — подмигнул он Татьяне.

— Когда ты ее в последний раз видела? — равнодушным тоном спросил Суржик. И даже отвернулся к окну, чтоб не выдать своего волнения.

— Кажется, полгода назад… — наморщив лоб, произнесла Татьяна. — Да, ровно полгода. Я ей и деньги помогла пристроить в надежный банк.

— Большие деньги? — спросил Леонид.

— Приличные. Треть она оставила на своем счете, треть положила на имя сестры. Еще треть перевела на счет монастыря.

— Монастырь? Ты в этом уверена? — спокойно спросил Суржик.

— Кто у нее сестра? — опять встрял Чуприн. — Тоже на эстраде поет?

— Нет! — улыбнувшись, помотала головой Татьяна. — Сестра совсем еще ребенок. Несовершеннолетняя.

— Зачем вообще-то деньги на монастырь переводить? Глупость какая-то! — пожал плечами Чуприн.

— Она теперь там…

— Где!? — быстро спросил Суржик.

— В Светло-Посадском монастыре. Она давно мечтала.… Где-то у меня адрес есть…

Через полчаса Валера садился в свой «Форд». В руке он сжимал бумажку с адресом. В первое мгновение, услышав ошеломляющую новость, он почему-то совсем не удивился. Оказалось, внутренне был готов к чему-то подобному. Только со стороны ее поступок мог показаться экстравагантной выходкой.

В машине внезапно, порывом ветра, на него навалилась чудовищная усталость. Как на стайера, который наконец-то пересек заветную финишную черту. И теперь, согнувшись пополам, без сил стоит на дорожке и никак не может успокоить рвущееся из груди сердце. Суржик долго вертел перед глазами записку, написанную ровным, четким почерком Татьяны. Будто хотел что-то прочесть между строк, разгадать затейливый ребус.

В квартире на третьем этаже Леонид по-прежнему, сидя за столом, глазел в монитор компьютера, изредка стучал одним пальцем по клавишам. Татьяна сидела поблизости на стуле, готовая в любой момент прийти на помощь.

— Не понимаю, — задумчиво пробормотал Леонид.

— Что?

— Все актрисы как с цепи сорвались, — продолжил Чуприн, не отрывая взгляда от монитора. — Пачками уходят в монастырь.

Татьяна не ответила, вздохнула и пожала плечами.

— Катя Градова, которая в «Семнадцати мгновениях весны» снималась, помнишь? Гобзева…. Эта, как ее? Васильева… Дурехи! Мода, что ли?

— Женщины в монастырь уходят от несчастной любви.

— Только без угроз! — сказал Леонид Чуприн.

9

Валера опять гнал свой «Форд» по прямой как стрела трассе Москва — Санкт-Петербург. И это загородное шоссе было совершенно пустым. Что неудивительно. Это в Москве пробки, гарь, духотища. Достаточно отъехать километров на сорок и можно расслабиться. Дави на газ и хоть ногу на ногу закидывай.

Перед его глазами вспыхивали сцены предстоящей встречи с Надей…

…Он снимет целиком местное кафе-стекляшку. Часа на два. Больше не потребуется. В этой чертовой дыре, Светлый Посад, тоже должно быть какое-нибудь кафе-стекляшка. Их сейчас в любой, самой захудалой деревушке понатыкали предприимчивые кавказские люди. Он заплатит хозяйке «без базара» любую сумму и потребует, чтоб ни одна живая душа им не мешала. Хозяйкой накроет в центре зала шикарный стол. С цветами и шампанским. Он развесит по стенам афиши. Хозяйка сгоняет в монастырь и пригласит Надю. Заплатит там кому надо, сколько надо.

И Надя придет!

Он будет стоять спиной к двери и делать вид, что задумчиво смотрит в окно. Она, вся в черном! (Черное ей к лицу!), войдет и замрет в изумлении, увидев шикарный стол. С цветами и шампанским. И увидит свои афиши, развешанные по всем стенам. И узнает его, стоящего спиной. Он, не оборачиваясь, скажет:

— Солнышко! Наконец-то я нашел тебя!

— Ты в своем репертуаре! — скажет Надя. И наверняка, улыбнется своей неотразимой улыбкой. — Цветы, шампанское! Зачем?

— Есть повод. Даже два! — ответит он. И повернется. И сделает шаг ей навстречу.

— Сто-о-оять!!! — рявкнет она.

— В чем дело? — поинтересуется он, замерев на месте. — У вас в монастыре карантин, что ли?

— Ничуть.

— Тогда почему нельзя подойти, обнять и все такое?

— Нельзя мне! — мягко скажет она. — Не положено.

— Мать вашу!!! — не выдержит он. — У вас что там… совсем уже!? На мужчин и смотреть нельзя!?

— Смотреть можно.

— Прогресс, мать твою!!!

— Будешь материться, повернусь и уйду! — грозно скажет она.

— Нормальная русская речь! — возразит он. — Можно подумать, ты никогда на своей эстраде ничего такого не слышала.

— Терпеть не могу эту гадость! Тьфу! Прости меня, Господи!

— Да-а! — прищурившись, скажет он. — Не та-ак представлял я себе нашу встречу!

Он подойдет к столу, жестом пригласит ее. Она, немного поколебавшись, вздохнув, тоже подойдет к столу. Он галантно подставит ей стул. Сядет напротив.

— Что-то у нас не клеится… на сухую! Надо врезать! — решительно скажет он. И возьмет в руки бутылку шампанского.

— Без меня! — тихо, но твердо скажет она.

— В вас там… еще и сухой закон!?

— Само собой, — пожимая плечами, ответит она.

— Ни капельки, ни граммулечки… втихаря от начальства, нет!? — спросит он.

Он откроет шампанское, стрельнет пробкой в потолок и, не обращая внимания на ее запрещающие жесты, нальет полные бокалы пенящегося напитка.

— Скукотища у вас там, небось? — сочувственно спросит он, — Свет гасят рано. И мужчин нет. Кстати, был у меня один знакомый попик. Между прочим, кого хочешь мог перепить. На спор…

— Я прошу! Не надо, — с какой-то прямо-таки укоризненной материнской интонацией скажет Надя.

— Хорошо! — усмехаясь, согласится он. — Первый тост!

— И последний! — очень грозно предупредит она.

— Без самодурства! Здесь нейтральная территория!

— Шампанское, цветы…. Деньжищ, небось, прорву высадил.… К чему это, Валера?

— Считай, я временно сошел с ума.

— Это «временно» у тебя тянется уже четвертый десяток! — скажет она.

Они, не чокаясь, глядя, друг другу в глаза, отопьют из бокалов по глотку.

— Все-таки, я нашел тебя! — торжествующим тоном скажет он. — Знала бы, чего мне это стоило!

— Мог бы не стараться. Пустые хлопоты, — ответит она. И отхлебнет еще глоток.

…Выбил Суржика из мечтательного состояния оглушительный рев клаксона ярко-красного «Феррари». Низкий приземистый спортивный автомобиль сидел на хвосте его «Форда» и непрерывно сигналил, требуя уступить ему дорогу. Размечтавшись, Суржик не заметил, что занял крайнюю левую полосу, снизил скорость и едва плелся по ней. «Феррари» мигал фарами и истерично гудел на все лады клаксоном. Суржик поморщился и, включив мигалку, перестроился в правый рад. «Феррари», грозно гудя авиационным двигателем, помчался вперед и через минуту превратился в яркую красную точку. Потом и вовсе исчез в том месте, где шоссе упиралось в линию горизонта.

«Где эти хозяева жизни деньги берут на такие машины?» — подумал Суржик. И сам себе ответил: «Как и прежде, в закромах Родины!».

Перед его глазами опять возникло лицо Нади, сидящей, напротив, за столиком кафе…

— Ты бы хоть одним глазом на свои афиши взглянула! Для тебя старался, под расписку вырвал у твоей помрежки Норы. Она тебя помнит, любит, переживает и все такое. Очень надеется на твое возвращение.

— Что было, прошло. Похоронено и забыто…

— Решила убежать от сложностей жизни? — наивно поинтересуется он. — Спрятаться в монастыре, как улитка в раковину? Не думал, что ты до такой степени труслива! Хоронить себя заживо, лишать себя всех радостей жизни… это… выше моего понимания!

Тут, конечно же, Надя не выдержит! Глаза ее засверкают праведным гневом.

— Каких радостей!? — заорет она со всем пылом незаурядного актерского темперамента. Может, даже ударит кулаком по столу? Хотя, вряд ли, не ее стиль!

— Ваш мир погряз в жестокости, лжи и насилии! — прямо ему в лицо станет она швырять, одно за другим, жестокие, но справедливые слова. — Тысячи, миллионы униженных и оскорбленных, тысячи бездомных детей, обманутые, оплеванные старики, униженные и растоптанные старушки! Встряхнись, милый! Взгляни хотя бы на ваше хваленое телевидение! Потоки грязи и убийств! Насилия и похоти! Растление малолетних уже стало проявлением доблести! Похабные дикторши наперегонки сообщают: там, изнасилование, там, три трупа, там, сексуальное извращение! При этом ты посмотри внимательно на их лица! Они испытывают восторг и упоение! Чем страшнее, тем упоительнее восторг! Ваш мир катится в пропасть! И никто из вас не спасется!! Никто!!!

— Кроме тебя, — вставит он. И добавит. — Аминь!

— Бог даст… — прошепчет она, закатив глаза к потолку. — Бог даст…

— Стало быть, назад дороги нет? — спросит он.

— Добровольно!? — вскричит она, как в древнегреческой трагедии. — В ваш свободный мир со звериным лицом? Никогда-а! Лучше в прорубь башкой!