Мариус Габриэль - Первородный грех. Книга вторая

Тусон

Она проснулась вся в поту и слезах. Еще не открыв глаза, она уже точно знала, где находится, так как мысль о случившемся не покидала ее ни на минуту. Даже в своих страшных снах она видела это место и, пробуждаясь, лишь перемещалась из кошмара во сне в кошмар наяву.

Как только она окончательно пришла в себя, у нее начались позывы ко рвоте. Перегнувшись к горшку, она стала блевать водянистой слизью с вкраплениями крови, как это уже не раз случалось с ней раньше. Должно быть, ее измученный желудок опять начал кровоточить. Голова раскалывалась. Она бросила взгляд на стоящий рядом с кроватью поднос в надежде, что там еще осталось хоть немного аспирина. Но тщетно – она давно все выпила.

Она снова откинулась на подушку, чувствуя отвращение к собственному запаху. Ее кожа сделалась землистой, влажной и какой-то неживой на вид. Она даже подумала, что и воняет-то от нее, как от трупа, в котором прекратились все жизненные процессы и начались процессы гниения.

На потолке тускло мерцала лампочка. Воспаленными глазами она уставилась на светящуюся нить накаливания и вскоре уже ничего не видела, кроме бесчисленного множества раскаленных добела червей. Затем закрыла глаза – черви стали постепенно блекнуть и исчезать.

Казалось, что сейчас утро. Раннее-раннее утро. Неужели там, в мире, в котором она когда-то жила, сейчас встает солнце? Впрочем, ей больше по душе были вечерние сумерки. Или даже ночь. Как странно и глупо, что ее волновали подобные вещи! Но она почему-то все равно думала о них.

Часов у нее не было. И она уже потеряла счет завтракам, обедам и ужинам, потому что почти ничего не могла есть. Да еще столько часов кануло в кромешном забытьи ее болезни, которая к тому же стерла, как ей казалось, целые участки ее сознания.

Приступы ломки налетали, как ураган, в течение нескольких часов подряд терзая ее измученное тело, а затем постепенно ослабевали. Она была подобна одиноко стоящему деревцу, у которого злые ветры оборвали все листья, и страшно жалела себя, оплакивая свою загубленную жизнь.

Она надеялась, что умрет, но не умерла. Надеялась, что сойдет с ума, но и этого не случилось. Пока. Она продолжала жить. Истощенная, превратившаяся в скелет, этим утром она все еще продолжала жить.

После того как ее стошнило, она почувствовала себя немного легче. Ураган, казалось, пронесся и теперь бушевал где-то вдали, не причиняя ей вреда.

Она открыла глаза и взглянула на свои тоненькие руки. От браслетов наручников на серой коже образовались припухшие рубцы. На предплечьях четко вырисовывались обтягивающие кости мышцы. Очевидно, в этой душной дыре она сильно потеряла в весе.

До Лос-Анджелеса было очень и очень далеко. Их поездка тянулась бесконечно долго. Часов двенадцать. Может быть, восемнадцать. А может, и все двадцать.

Когда он вошел в кухню и направил ей в грудь винтовку М-16, она сначала подумала, что у нее начались глюки. Затем почувствовала, как тревожно забилось сердце, и брякнула первое, что пришло ей на ум:

– Эй, как ты сюда попал?

Это был дурацкий вопрос. Войти в дом было проще простого, так как Мигель уехал в Мехико со своей шлюшкой. В присутствии старика она всегда чувствовала себя в полной безопасности, даже в последнее время, когда он стал совсем седым.

Расположенный рядом с виллой домик для прислуги тоже пустовал: садовника и его жену Мигель выгнал, а замену еще не подыскал.

Вообще ранчо имело весьма заброшенный вид. Сад зарос. Почти нигде не горел свет. Даже автоматические ворота, оборудованные электронной системой наблюдения, были отключены, ибо в отсутствие Мигеля управлять установленной на них вращающейся телекамерой все равно было некому. И она находилась здесь в полном одиночестве, готовясь вколоть себе очередную дозу, на этот раз двойную, чтобы отрубиться до утра.

Тогда-то и вошел похититель.

Он был неузнаваем: снизу лицо закрывала щетина короткой неухоженной бороды, сверху на лоб падали давно нечесаные космы, а открытые участки лица были разрисованы черными и зелеными полосами камуфляжной краски. И лишь в черных глазах горел беспощадный, дикий огонь. Он весь казался натянутым, как тетива лука. Охваченная слепым ужасом, она в какое-то мгновение подумала, что он действительно выстрелит и разнесет ее тело в клочья.

Вскочив, она выставила перед собой руки, словно надеясь таким образом защититься от пуль.

Удар приклада пришелся ей в плечо и, сбив с ног, заставил распластаться на полу. Стоя над ней, незнакомец направил дуло винтовки прямо ей в лицо. Она увидела его полуприкрытые черные глаза, блеснувшие на причудливо разрисованной физиономии, и, почувствовав какую-то необъяснимую внутреннюю опустошенность, приготовилась к смерти.

Ей почему-то запомнился запах воска, исходивший от сосновых досок пола.

Она заметила лежащий на курке согнутый палец. Заметила систему нарезов в зияющем перед ее носом канале ствола винтовки.

Она неподвижно застыла и ждала. В мозгу проносились мысли о насилии, убийстве, боли. «Мигель», – сокрушенно подумала она.

Он рывком поднял ее на ноги. От боли в плече она жалобно вскрикнула. Дуло винтовки грубо ткнулось ей в горло.

– Заткнись. Ни звука. Ты меня поняла?

Она начала давиться, округлив ослепленные безумным страхом глаза, потом, сделав над собой усилие, кивнула.

Он взглянул на нее черными, как ночь, глазами и тихо приказал:

– Пошли, Иден. Я забираю тебя с собой.

Прикованные к стойкам багажного отделения салона пикапа, руки и ноги совсем затекли, и к тому времени, когда они добрались до места, от дикой боли у нее помутилось сознание. По дороге Иден дважды обмочилась. Она была настолько подавлена и ошарашена, и ее била такая безудержная дрожь, что ему пришлось выносить ее из машины на руках.

Воздух на улице был теплым. Откуда-то доносились щебет птиц и шорох ветра. Какой-то сухой сладковатый запах. Потом он внес ее в дом и по лестнице спустился в подвал, служивший, как она догадалась, чем-то вроде склада. Иден ощущала недюжинную силу этого страшного человека, слышала его прерывистое дыхание.

Когда он стал ее раздевать, она решила, что он собирается ее изнасиловать, и стала сопротивляться. Однако он стянул с нее только футболку. Лифчика на ней не было. Затем приковал ее к стулу.

После этого он снял с ее глаз повязку. Иден начала кричать. Она не хотела смотреть на его лицо, так как прекрасно понимала, что стоит ей только взглянуть на него, и он должен будет убить ее, чтобы в будущем она не смогла сообщить его приметы. Если она увидит его лицо, для нее уже просто не будет никакого будущего.

Зло выругавшись, похититель схватил девушку за волосы и резко запрокинул ее голову назад. Но Иден все равно не открывала глаза, до тех пор пока он не заверил ее, что его лицо скрыто под капюшоном. Только тогда она с опаской, медленно подняла голову.

Ей в глаза ударил слепящий свет фотовспышки.

Затем он снял висячий замок, стягивающий удерживающие ее на стуле цепи, и приковал Иден к кровати. Некоторое время странный человек разглядывал ее сквозь аккуратные прорези для глаз черного капюшона, потом повернулся и, прихватив с собой стул, ни слова не говоря вышел. Стальная дверь, лязгнув, закрылась, снаружи заскрежетал тяжелый засов. Она обвела глазами голые стены и пронзительно завизжала. Ответа не последовало.

Зачем ему понадобилось фотографировать ее без футболки? Очевидно, чтобы усилить впечатление от снимка. Отец, наверное, уже получил его. Интересно, какой будет его реакция?

Разыскивает ли ее полиция, спрашивала себя Иден, появились ли сообщения о ее пропаже в газетах, на телевидении? Или все держится в секрете, и о случившемся известно только узкому кругу людей? Она пыталась угадать, какую сумму он запросит за ее освобождение. Пятьдесят тысяч? Нет, это слишком мало. За такие деньги и рисковать не стоит. Скорее всего, раза в два больше. Может, даже тысяч двести пятьдесят.

Папашу как пить дать удар хватит. Что ж, раз в жизни может и пострадать за нее.

«Как оценить человеческую жизнь?» – в полузабытьи размышляла Иден. Вот она, например, стоит миллион «зеленых»? А на сколько потянет вьетнамская девочка из сожженной деревни? А американский президент? А приговоренный к смерти убийца? Они что, каждый стоит по-разному? Или, может быть, у них у всех одна и та же цена? Или они вообще ничего не стоят?

Прежде ей не часто приходилось испытывать состояние ломки, и неприятные ощущения редко переходили за рамки некоторого дискомфорта, так как у нее всегда были деньги, чтобы купить себе столько героина, сколько она хотела. Прямо-таки рай для наркомана! И в результате этого ее пристрастие могло разрастаться безгранично, подобно уродливому растению, чьи гигантские, буйные побеги требовали постоянной обильной подпитки.

Вскоре она убедилась, что ее восприимчивость к наркотикам тоже не имела границ. Чем больше она их потребляла, тем больше ей требовалось, и в конце концов она дошла до такой стадии, когда передозировка стала для нее почти невозможной.

Все прочее теперь утратило значение, а ее жизнь постепенно превратилась в прах, в то время как героин сделался ее богом и полностью завладел ее душой.

До смерти напуганная, с повязкой на глазах, лежа в пикапе, она тогда еще не задумывалась, какие мучения ей предстоит вынести в связи с отлучением от наркотиков. Она поймет это значительно позже. Только по прошествии двадцати четырех часов Иден узнала, что такое настоящая ломка.

Она началась, как всегда, с ощущения впивающихся сзади в шею когтей. Однако очень скоро это ощущение разрослось по всему телу. Но подлинное страдание приносила не боль, хотя и она была невыносимой, а иллюзия погружения в чудовищные водовороты, из которых, казалось, невозможно было выбраться. Это были водовороты отчаяния. Будто кто-то силой затягивал ее под воду и держал там до тех пор, пока она не начинала задыхаться, заставляя все ее тело бешено колотиться и извиваться в агонии.