звучат еще более язвительно. Саркастично до зубного скрежета.

— Господи, где ты такого нахваталась?

— Да черт его знает. — Задумчиво переворачивает страницу. — Спрашивай, мама. Что ты хочешь у меня спросить.

— То, что мне рассказал отец, это правда?

— Возможно да. А может быть, и нет. Смотря что тебе рассказал отец.

— Про тебя и того… — Лариса Григорьевна замолкает, тщательно подыскивая определение, которым назовет Артёма

Гергердта. Просто произнести его имя-фамилию ей невероятно трудно, это кажется неправильным. Но другие слова не

находятся. — Про Гергердта. Вячеслав сказал, что ваша компания проводила у него на предприятии аудиторскую проверку,

и вы случайно узнали друг друга. Это правда?

— Да, мама, чистейшая, — отвечает Рада, тайно усмехаясь: так вот, какую историю придумал Гера. Что ж, богатая у него

фантазия. А главное, звучит так правдоподобно, что в это и она сама легко может поверить.

— Как ты только позволила, чтобы этот уголовник пришел к нам домой? — Голубые глаза матери блестят непримиримым

холодом.

В детстве такой взгляд Раду к месту примораживал, сейчас уже нет. Видимо, Лариса Григорьевна так долго думала о

произошедшем, что, говоря об этом, даже не удивляется. Так, словно Гергердт к ним домой день через день с визитом

заявляется.

— Почему сразу уголовник? Артём приличный состоятельный человек. Весьма состоятельный, хочу сказать.

В этом Рада не сомневается, хотя имеет довольно поверхностное представление о материальном состоянии Геры. Но

когда человек сосредотачивает в своих руках большие деньги и какую-то власть, он этим пропитывается.

— Каким был, таким остался.

— Ну, даже если и уголовник, — дочь небрежно пожимает плечами, — в нашей стране, с нашей экономикой, чтобы

разбогатеть, надо или кого-то убить, или украсть.

— Рада, девочка моя, вот только не надо такой обреченности. Все от человека зависит. Всегда.

— Никак не могу понять, отчего такое предубеждение? Что тогда, что сейчас. Твое неравнодушие к Артёму Гергердту меня,

честно говоря, пугает.

Мать ставит чашку на стол. Донышко громко звякает о столешницу.

— Это не предубеждение. Я считала и считаю, что каждый сам кузнец своего счастья. И несчастья тоже.

— Договаривай, мама. — Рада захлопывает книгу. — Выскажись, тебе будет легче.

Лариса Григорьевна сжимает тонкие губы. Опускает глаза в чашку. Она не ищет на дне ответов, не раздумывает — ей нужно

несколько вздохов, чтобы проглотить слова, которые готовы вот-вот сорваться с языка.

И она, конечно же, по обыкновению, берет себя в руки и спрашивает с ледяным спокойствием:

— Я очень надеюсь, ты не собираешься заводить с этим человеком какие-то отношения.

Господи, сколько слов. Да все какие-то несуразные, топорные. Не слова, а кирпичи. Мама как будто разучилась говорить по-

человечески. Правда, ей-богу, мат звучит гораздо душевнее. Особенно в исполнении Геры.

— Даже если и так, что в этом такого?

Рада убирает за собой посуду и, захватив книгу, уходит в комнату. Но разговор не закончен. Лариса Григорьевна, само

собой, придумает внушительную речь и выскажется. О своей целеустремленности и ее не-стремлении, о своей силе духа и ее

слабости. Если повезет, то Рада не услышит этой отповеди. Возможно, к тому моменту, пока мама придумает, как

облагоразумить свою неблагоразумную дочь, дочь уже переедет в свою собственную квартиру.

Но с переездом Рада не спешит: боится, что больше никогда не переступит порог этого дома.

Она включает телевизор; его призрачного света хватит, чтобы найти в шкафу теплый халат. Бросает книжку на кровать,

достает из сумки сигареты. Прячась за тяжелыми портьерами, приоткрывает окно и садится на подоконник. Смотрит в

октябрьскую ночь усталыми глазами. Где-то в квартире громыхает дверь. Сквозняк.

— Рада! — возмущается мать, заглядывая в комнату. — Когда ты, наконец, бросишь курить! Сколько можно! Не кури хотя

бы дома!

— В понедельник, мама, — обещает Рада из-за шторки.

— Что?

— В понедельник брошу курить! — смеется.

Делая вдох, еле проталкивает в себя дым. Снова ком в груди дышать мешает. Но это скоро пройдет, через две затяжки. И

спина колом, лопатками не пошевелить. Точно. Нож же, забыла… Тоже мелочи. Рассосется за пару сигарет. А так все

хорошо. Все, как сказал бы Гера, просто за*бись. Черт подери, она правда ждет его звонка. Обещал же позвонить. Уже

приехать должен, пятница.

Назвать Артёма быдловатым бизнесменом теперь язык не поворачивается. Не быдло он. Он умный, проницательный,

расчетливый. Неуправляемый. Своевольный. В каждом его слове чувствуется давление.

Тоска какая. Смертная. Позвонить, что ли, самой. Пусть забьет окружающий мир своим голосом. Ей стало нравиться думать

о нем, о Гере, потому что он заслонял собой все остальное.

Она выбрасывает сигарету. Закрывает окно и задергивает шторы. Забирается в постель, включает ночник и берет сотовый:

«У меня просто ужасный день. Хотя пятница. Устала жутко. Как ты?»

«Смеркалось. Перезвоню».

Артём, не звони! Напиши! Напиши!

Так хотелось, чтобы он именно написал. Как умеет — со всем запятыми и двоеточиями. Что-то есть в этом. Хотелось, чтобы

он написал длинно и содержательно.

Через пятнадцать минут от Гергердта раздается звонок. Дружинина отвечает спокойно, будто и не была все это время как на

иголках. Выдает негромкое «привет» и замолкает, хотя отчаянно рвется спросить, вернулся ли Артём из поездки.

— Кто обидел Радку-мармеладку? Скажи. Убью всех нах*й.

Сердце ёкает. Рада натянуто смеется и начинает рассказывать ему всякую ерунду. Точнее, для него это ерунда, но она

рассказывает, как будто кто-то тянет ее за язык. Говорит, что за неделю вымоталась на работе, что по вечерам ездила на

квартиру. Что избавилась от мусора, оставшегося от ремонта, сделала уборку, и перевезла почти все вещи. И про то, что в

воскресенье привезут мебель, она тоже говорит. Ну не дура ли…

Что-то не так. Тишина. Тишина поражает не в том смысле, что Гера не перебивает, а потому что в телефоне не слышно

никакого постороннего шума. Это так странно.

— Артём, — зовет она его.

— Давай завтра увидимся. Во сколько тебе будет удобно?

Ей вообще неудобно с ним видеться. Ни во сколько. Но она соглашается:

— Только днем. Вечером мне совершенно некогда. — Есть у нее время вечером. Полно у нее времени, но Гере этого знать

не обязательно.

— Хорошо, давай днем, — без пререканий принимает он ее ответ. — В кондитерскую? Ну десерт-то надо съесть.

Рада сдержанно смеется. А испытывает желание хохотнуть, запрокинув голову.

— Да. Куда? Когда?

— Завтра позвоню, скажу.

— Скажи сейчас, — настаивает она.

— Нет, завтра.

* * *

Только утром Рада понимает задумку Артёма. Почему он сразу не сказал: когда и куда. Теперь дергайся от каждого звонка.

Можно махнуть рукой, но она страшно не любит опаздывать и заставлять себя ждать, он как знал, что такая

неопределенность будет ее нервировать. Но и звонить ему, спрашивая, как скоро он приедет, не могла.

Дьявол раздери этого Гергердта, но к полудню она уже готова ко встрече. А он приезжает в 15.00 и звонит в домофон.

— Выходи гулять.

— Ты внизу?

— Нет, вверху.

Блин, ну, конечно. Дружинина смеется. Вопрос срывается сам собой. Бывает такое от удивления. От радости такое тоже

бывает.

— Жди. Я сейчас.

Она юркает в комнату, сбрасывает домашнюю одежду. Натягивает узкие черные джинсы и синий свитер. В прихожей

накидывает на плечи черную косуху, сует правую ногу в высокий сапог.

— Рада, ты куда? — спрашивает мать, выглядывая из кухни.

Рада вздыхает. Надевает сапог на левую ногу.

— Я надеюсь не с этим встречаться?

— С этим, — спокойно отвечает она, подтягивает сапоги. Они удобные. На плоской подошве. И легкие.

— Одумайся, пока не поздно.

— Мама, прекрати, не устраивай спектакль. Мне не пять лет. — Выбегает из квартиры.

Давненько не испытывала она такого ощущения. Дивного, но опасного ощущения радости. Лифт плетется вниз в десять раз

медленнее, чем обычно. Хоть бы не застрял. Как вчера.

— Как ты быстро, — говорит Артём, довольно улыбнувшись.

— Конечно, — неопределенно подтверждает она, садясь в машину.

Плевать, что там Гера себе думает. Пусть радуется, что она ждала его и вылетела из дома через пять минут после того, как

он позвонил.

— Ты спец по десертам, выбирай место, — предлагает он, а ее очень радует момент, что она снова сама может выбрать,

где они проведут время.

…Они заходят в кафе-кондитерскую. Оно небольшое, но очень уютное, и здесь готовят потрясающие десерты. Рада на

минутку застывает у витрины, с улыбкой окидывая взглядом разнообразие сладостей. Она уже думает, что закажет к

зеленому чаю. Чай обязательно должен быть зеленый. С мятой.

— Пойдем. — Артём утягивает ее вглубь, в зону отдыха с диванами.

Рада снимает куртку и вешает ее на кованную стойку. Возле столика стоит кованная цветочница. На стене открытые полки с

посудой — необычный элемент декора.

— А мы что-то одно попробуем, или разное закажем, а потом тарелками поменяемся? — Гергердт смотрит в меню.