слышит. Четко различает неровности в тоне, которые выдают волнение.

Раде и сейчас совсем не спокойно, но по крайней мере ее не выкручивает, не ломает, не выворачивает изнутри, как было

еще недавно, когда хотелось все разрушить и разбить. Тогда она не знала, как ей справиться со своим диким состоянием.

Наверное, кто-то чужой, увидев ее, вызвал бы скорую и надел на нее смирительную рубашку. А Гера… Как он только стерпел

это все.

— Я правда… — снова начинает оправдываться, потому что ей кажется, что не понимает он того, что она хочет сказать. Или

не принимает ее извинения. Недостаточно ей ухмылки и язвительного замечания, которыми он отделывается.

Гера подносит к ее губам чашку, словно в очередной раз желая закрыть ей рот, и Раде приходится сделать несколько

глотков под его давлением.

— Ладно, побуянила чуть-чуть, не переживай. Я тоже... импульсивный, — последнее говорит с особенным выражением.

Залпом выпитое вино, наконец, ударяет в голову. В груди и желудке ощущается тепло. Рада благодарно прижимается к

Артёму и легко целует его в плечо, где-то в районе ключицы. Поцеловав, отталкивается от него, чтобы поставить на

тумбочку пустую чашку. А привстав на колени, испытывает легкое, но приятное головокружение.

— Все, спать, — шепчет она, не подозревая, какой эффект на Геру произвел тот легкий поцелуй. Как взбудоражило его это

нежное прикосновение. — Я думала ты по каким-то девкам таскаешься, — признается, скидывая покрывало.

— Чего? — переспрашивает он. — Дружинина, да какие с тобой нахрен бабы…

— Не знаю я, какие…

— Вот дура, — не зло усмехается он и поднимается с кровати. Обнимает сзади ее плечи. Скользит рукой под волосы,

обхватывает пальцами шею и пригибается, вдыхая запах чистой кожи. — Какие с тобой могут быть бабы? — шепчет он, ловя

губами пульс на бьющейся жилке.

Рада притихает, выпуская из рук край одеяла, и ответно прижимается к его спине. Да, именно этого ей не хватало — его

крепких объятий, его прикосновений.

— Блондинки, брюнетки… не знаю… — выдыхает полушепотом, надеясь услышать хоть какое-то подобие признания. Знать,

что для него она единственная и неповторимая. Да, она согласна даже на такую банальщину. Все, что трогает до глубины

души, не может быть банальщиной.

Гера касается кончиком языка мочки уха, мягко обводит маленькую ушную раковину. От этой чувственной ласки по всему

телу бегут мурашки, и Рада поворачивает голову, вдыхая его горячее дыхание. Они страстно целуются, с этим первым

поцелуем отпуская все скрытое напряжение. Сколько же его накопилось…

Кружится голова — от выпитого вина, от Геры. Он одной рукой поглаживает ее шею, второй, забравшись в вырез халата,

жадно мнет грудь. Раду пробирает до костей его легкая грубость — то ли так соскучилась, то ли просто стала такая

ненасытная. Жадная стала до этих чувственных удовольствий и сейчас каждую ласку переживает с упоением, и дышит

неглубоко, словно боится спугнуть свой телесный восторг. Но скоро объятие превращается в стальную хватку, в жесткие

тиски. Артём, как будто теряя контроль, прижимает ее все крепче, лишая возможности шевелиться и дышать. Она впивается

ногтями в широкие запястья, размыкает губы, чтобы попросить об осторожности, но не рожденный звук гаснет на уровне

гортани.

— Я бы тогда тебя не бросил. Если бы тогда я был с тобой, я бы тебя не оставил. Ни за что, — горячо шепчет, а ей кажется,

что Артём кричит во весь голос. Без всяких уточнений Рада точно понимает, о чем он говорит, и закрывает глаза. Крепко

зажмуривает веки, как это делает ребенок, прячась от своего страха. — Я бы сразу их всех…

— Не надо, ничего не надо… — с трудом выталкивает слова из осипшего горла. От услышанного у нее подкашиваются ноги.

— Все кончилось уже… Уже все по-другому. Мне уже хорошо. Все давно уже не так, как раньше. Не надо никуда лезть из-за

меня, ты слышишь? — Рада как-то умудряется вывернуться, освобождает руки, хватает его за лицо. — Только не надо из-за

меня, слышишь?..

Раде не нравится, как каменеют его мышцы у нее под ладонями, и она толкает Артёма вперед, на постель. Бросается,

чтобы выключить ночник, стремясь снова сделать их мер тесным — сузить до крепкого кольца рук, до неразборчивого рот в

рот шепота, до одного на двоих сердцебиения; вернуть то сумасшедшее возбуждение, что минуту назад приковывало их друг

к другу. Оно как электрический ток по колючей проволоке, и они вдвоем с Артёмом в этой клетке — усталые, замученные,

израненные. Срывающиеся то в боль, то в крик, то в удовольствие.

Оказавшись в темноте, Рада теряется, как это обычно бывает, когда человек резко попадает из света в непроглядную тьму.

Артём хватает ее за белевший во мраке халат и тянет обратно. Сдирает с плеч мягкую ткань, распахивая ее на груди. Если

бы на халате были пуговицы, они бы разлетелись в разные стороны от такого рывка. Сбросив джинсы, Гера, наконец, крепко

прижимает к себе ее обнаженное тело. Измотанный и усталый, он нуждается в ней больше, чем… В чём? В мире нет ничего,

что он желал бы больше Рады Дружининой.

Протяжный удовлетворенный стон срывается с его губ, когда горячая твердая плоть прижимается к ее влажной

промежности. Вот сейчас станет совсем хорошо… Сейчас он войдет в нее, и мир перестанет существовать — они окажутся

в другом измерении. В своем собственном измерении.

Рада приникает к полураскрытым мужским губам, и Артём поражается, как резко контрастирует этот мягкий поцелуй с

напряжением, которое чувствуется в хрупких плечах, в тонких руках, крепко вцепившихся в его собственные плечи. Так

старательно она целует. Так нежно ласкает его язык. Душу готов продать за эту женственность, чувствуя, как от их близости в

очередной раз слетает с катушек.

Ничего ему больше не нужно — только быть в ней, впитывать ее удовольствие, скользить в ее влажности. Пить ее, утоляя

свою безмерную жажду. Двигаться с ней в одном ритме, который уже не приходится выбирать осознанно — слился с ней,

сжился, сросся. Уже ни о чем не думает, когда занимается с ней любовью. Неважно — в какой позе. Неважно — как. Он спит

с ней, сколько она хочет. Так часто, как она хочет. Он занимается с ней сексом так долго, сколько требуется, чтобы она

кончила. Хоть всю ночь на пролет. Иногда у нее быстро получается, иногда она долго мучается.

Он придерживает ее за талию, насаживает на себя, помогая сделать первые болезненно-напряженные движения. Рада,

подхватывая заданный ритм, то плотно вжимается в него, то покидает его, стремясь вверх. Оставляя одну руку на поясницу,

второй ведет по горячей спине, зарывается пальцами во влажные волосы на затылке, прижимает ее лицо к своей шее.

Слушает ее тело. Оно отвечает ему жаркой испариной между лопаток, вязкой влагой между ног, звенящей дрожью. И

напряжением, которое все никак не найдет выход. Тогда он опрокидывает ее на спину.

— М-м-м, я все… могу только лежать на спине… мне кажется, я совсем пьяная… не могу ничего делать, — чуть шепчет она

на выдохе, отползая к изголовью кровати.

— Совсем ничего? — Он нависает над ней на вытянутых руках.

— Чуть-чуть… вот так... — вздыхает. Выдергивает из-под головы подушку, сбрасывает на пол и притягивает Артёма. Удобно

ложится под него, крепко обвивает ногами. Он слегка наваливается на нее, упирая локти у нее над плечами. Она гладит

кончиками пальцев его руки и плечи. Рисует у него на спине понятные только ей узоры. Ласкает шею. Касается шершавой

щеки, и когда доходит до подбородка, Артём отводит ее ладонь в сторону, легонько кусает за нижнюю губу. Рада в ответ

впивается ногтями ему в ягодицы. Не смыкая губ, Гера в крепком поцелуе, без напора ласкает ее язык, посасывает его.

Рада теряет случайную минутную расслабленность, начинает стонать и извиваться, снова требуя его в себя. Задыхаясь,

получает его всего, до упора. До сладкой боли, которая превращает ее в ненасытное животное. Он глубоко входит в нее

снова и снова. Она вбирает его в себя, каждый раз отпуская с протяжным стоном.

— Тёма, — шепчет лихорадочно, — Тёма, Тёмочка мой… — повторяет раз за разом, так ей нравится, как звучит его имя. —

И можешь не отзываться, мне все равно. — Прижимает ладонь к его губам, чтобы Гера и не думал возмущаться.

Он смеется, но беззвучно. Она рукой чувствует его улыбку и толкает в плечо, прося лечь на спину, и, когда он

переворачивается, уверенно седлает его. Стискивает бедрами. Дрожит. Глотает раскаленный воздух. Лихорадочно

двигается вверх-вниз, ища освобождения. Проваливается в душную темноту. Купается в ней, как в теплом ласковом море.

Не тонет. Точно знает, кто держит ее за руки.

От него пахнет черной смородиной. Это ее Гера.

— Устала? — спрашивает Артём, притягивая ее к себе за плечи.

— Угу, — Она обессиленно ложится на него, утыкаясь носом в его шею и втягивая запах кожи. — Я, кажется, слышу шум

моря...

— Хорошее вино, — хрипло выдыхает он, чувствуя, как сильно колотится у нее сердце.

— И шелест листвы, и ветер…

— Совсем переклинило? — Гладит ее спину, улыбается ответной дрожи. — Главное, чтобы не звук какой-нибудь сирены.

— Тихо… Гера, тихо… Не смейся, — шипит возмущенно, а сама глухо смеется. Протяжно вздыхает. — Дай мне послушать