освободившись от невидимых пут, начинает жадно дышать, заодно сглатывая воду. Его охватывает зловещее спокойствие,

лихорадочные мысли отпускают, и сердце, до этого тяжело колотящееся в груди, пропускает удары, бьется ровнее,

ровнее…

На миг чудится, что все это не с ним происходит. Удивительно, как только смог поддаться такой слабости. И все эти мысли не

ему принадлежат — кому-то чужому из другого мира. Артём Гергердт не может так думать и так чувствовать. Ему нельзя.

Все чужое — мысли, чувства. И женщина, с недавнего времени поселившаяся в его в квартире, — тоже чужая. Ее здесь

быть не должно.

Вытянуть бы себя из этой воронки, вернуться к своей неинтересной, враждебной жизни, да не знает он такого средства.

Алкоголь? Сигареты? Другая баба?

Эти странные ощущения захватывают его в плен лишь на несколько секунд, а точно вечность проходит, прежде чем Гергердт

находит в себе силы оттолкнуться от стены и выйти из душа. А выходит словно в другой мир. Где двигаться тяжелее и думать

невозможно, где сам себя ловит на неуверенных движениях — уже натянув джинсы на мокрое тело, хватает полотенце,

чтобы обтереться. И отбрасывает его, конечно же, в том же легком ступоре выходя из ванной и возвращаясь туда, где

некоторое время назад оставил Раду.

— Оху… — сдерживает чуть не сорвавшийся с языка мат, отклоняясь от летящей в голову тарелки, — а вечер обещает быть

томным. Не знал, что ты такая темпераментная. И меткая. — Обходит гору битого стекла.

Интересно, в шкафу осталась хоть одна целая тарелка?

— Ты его чуть не убил! При мне! Или убил? — орет Рада. — Хоть бы дождался, пока я уйду! А потом бы делал свои «дела»!

— Прекрати! — забирает из ее рук кружку, которую, она, вероятно, тоже куда-нибудь сейчас запустит. — Иди в спальню!

— Не пойду я никуда! Может ты и баб насиловал? Ради таких своих «дел»! Может, у тебя и такие «дела» были? — истерично

выкрикивает, не задумываясь о смысле брошенных в пылу слов.

Гера жестко хватает ее за плечи, встряхивает так, что у нее клацает челюсть, закрывает ей рот ладонью.

— Замолчи, слышишь? Замолчи! Пока не наговорила того, о чем завтра будешь жалеть! Пока я не сделал того, о чем потом

буду жалеть! Я тебе сказал, чтобы ты ждала меня дома! Я тебя просил ждать меня дома! — переходит на крик, и у Рады

закладывает уши. — Отправляйся в спальню! Иди в спальню, я сказал!

Он протаскивает ее мимо барной стойки, огибает колонну и швыряет вперед к лестнице. Рада, направленная вперед его

рукой, взлетает на первые ступеньки и хватается за перила.

Ей не нужно ждать до завтра, чтобы пожалеть о том, что именно проорала Гере, совсем себя не контролируя. Она уже

жалеет. И не только о тех гадких словах, а обо всем, что случилось этой ночью. Что поехала за ним, а не подождала его в

холле или в машине! Что стала ругаться и выводить Гергердта на разговор! Что перебила кучу посуды!

Ее просто сорвало от его безразличия. Она не поняла, что между ними происходит, а он ничего не сделал, чтобы хоть что-то

объяснить. Вот и стала глупо бить посуду, с усердием вымещая на ней свою злость. Сначала случайно вышло — задела

стоявший на краю стола бокал из-под вина, — а потом намеренно. Выгребала из шкафа все, что попадалось под руку, и

бросала на пол, с извращенным удовольствием наблюдая, как стекло разлетается на мельчайшие острые осколки. Казалось:

так ей станет легче. И остановиться не могла, точно кто-то управлял ее руками и разумом, руководил ею, лишив воли.

Проводив Дружинину взглядом, Гергердт закрывает лицо руками и со стоном выдыхает воздух в раскрытые ладони. Ведет

пальцы вверх, убирая волосы со лба. Крепко зажмуривает веки и замирает на месте, ослепленный вспышкой ярости и на

мгновение дезориентированный в пространстве. И как только смог сдержаться — не ударить. Другую бы сразу по стенке

размазал.

Медленным взглядом Артём обводит кухню и часть гостиной, усыпанные разноцветными осколками. Целый калейдоскоп.

Рада постаралась сделать его мир ярче.

Он уже не чувствует того стылого ко всему равнодушия, горячие волны крови бьют в лицо, и сердце вновь стучит ровно и

сильно, а в груди ощущается жадность. Жадность и жажда. Эта необычная и знакомо-незнакомая потребность в другом

человеке. В его голосе, в прикосновениях. В Ее голосе...

Гера закуривает Richmond, свои оставил в куртке — лень доставать из кармана. Затягиваясь сладким дымом, он берет две

чашки (бокалов под вино у него теперь нет), бутылку сухого красного и поднимается в спальню. Рада, сидящая на

заправленной постели и надрывно рыдающая себе в ладони, при виде Артёма затихает.

Он садится на край кровати, ставит вино и чашки на прикроватную тумбочку.

— Артём, может, расстанемся? Как-то все у нас… не складывается... — Она отодвигается чуть дальше, подгибая под себя

колени.

— Море волнуется раз... Гениальная мысль. Тебе не понравился мой сервиз?

— Не смешно.

— И мне не смешно. Завтра купим новый. Нет, давай сразу три. Белый, черный и с цветочками. А то хрен его знает, какое у

тебя следующий раз будет настроение.

В ответ Рада улыбается улыбкой, которая больше походит на гримасу; разжимает крепко сжатые в кулаки руки; сдерживая

рвущиеся всхлипы, вытирает мокрые щеки с грязными разводами от туши.

На внутренней стороне ее ладоней Артём замечает следы от впившихся ногтей.

— Забудь все, — говорит он вместо того, чтобы сказать «не бойся меня».

Мысль о том, что после всего произошедшего Рада станет его бояться, неприятно скользит по натянутым нервам. Но

напомнить о ее страхе он не решается. Ему хочется побыстрее все это забыть, а не мусолить в глупых разговорах. Ему ли не

знать, что словам — цена маленькая. Да и не умеет он вести долгих проникновенных разговоров.

Рада хочет что-то спросить. Или сказать. У нее на лице написано решительное выражение, она уже приоткрывает губы, но

отступает и вместо заготовленных слов роняет несмелое: — «Я умоюсь», — затем подбирается к краю, спускает ноги на пол

и, отталкиваясь, встает с кровати. Все это она делает с видимой тяжестью, каждое ее движение пронизано усталостью. В

жестах нет решимости, нет скорости. Нет в них жизни.

Она уходит в ванную, сначала умывается, как и говорила, тщательно вытирает лицо полотенцем, как будто тянет время.

Потом и вовсе раздевается, встает под душ. В другой раз Гера бы к ней обязательно присоединился, но сегодня не

предпринимает такой попытки. Он остается на месте, курит дамские сигареты и глотает вино из чашки, словно чай или кофе.

Он наблюдает за ней. Смотрит, как она моется, не упуская ни одного даже слабого движения и забывая дышать. А Рада, не

делает ничего намеренно томного, она скованно стоит несколько минут, обхватив себя руками. Греется. Когда ей становится

тепло, у нее расслабляются плечи, и распрямляется спина. Гера согревается вместе с ней — глядя на нее. Она взбивает

шампунь в темных густых волосах. Смывает с себя пену. Ее ладони хаотично и нерасчетливо скользят телу, касаясь

интимных мест — груди, промежности, — омывая их. Гергердт, зажав в зубах сигарету, откидывается на спину и закладывает

руки под голову. Он хочет Раду так сильно, что его сухая кожа вновь покрывается испариной.

Рада быстро выходит из душа, первым делом оборачивая голову небольшим полотенцем, чтобы не оставлять после себя

лужиц воды. Затем она накидывает теплый махровый халат на голое тело и снова возвращается к волосам — как следует их

вытирает.

Артём, слыша осторожные шаги, позволяет себе ухмыльнуться.

Рада аккуратно усаживается рядом.

— Артём, — тихо говорит она, — ты же его не просто так? Нет?

Гергердт одним движением поднимается на постели, садится и снова упирает локти в колени.

— М-м-м, — делает последнюю затяжку и мотает головой, выпуская дым вниз, в пол.

Подбирая и напряженно стягивая полы халата, Дружинина подсаживается еще ближе. Она молча ждет развернутого ответа,

ее взгляд сверлит его висок. Гере кажется, что в этом месте у него начинает зудеть кожа. Он поднимает взгляд и смотрит

Раде в лицо, в ее чуть покрасневшие глаза.

— Он же в чем-то виноват, да? Ты же не просто так?..

Если бы Артём хотел ответить как-то по-другому, то сейчас, глядя на нее, не смог бы. Таким тоном, каким спросила она, не

спрашивают, а подсказывают ответ.

— Я ничего не делаю просто так, — отвечает он и подает ей чашку с вином. — Он плохой человек, он заслужил. Я ничего не

делаю просто так.

Это скупое объяснение Раду устраивает, об этом говорит ее глубокий вздох облегчения.

— Пей, — говорит Гергердт чуть жестче, чем требуется, чтобы просто предложить вина.

— Хорошо, — кивает. Соглашается. Верит. Надо верить. Она очень хочет ему верить и не хочет видеть в нем чудовище.

Насмотрелась уже на этих чудовищ. Гера другой. Просто его никто никогда не любил. А она любит.

Рада послушно выпивает чашку и взглядом просит добавки. Ей тоже хочется поскорее расслабиться. Почему-то сегодня

вино на нее не действует, но пить что-то покрепче страшновато.

— Прости, что я тебе столько всего наговорила.

— Да, ты разговорчивая, — чуть равнодушно отзывается он.

— Я не хотела. Никак не могла взять себя в руки… все так ужасно… — Ее голос чуть подрагивает, почти незаметно, но Гера