свинцом по самые локти. Эти ее брюки очень узкие. Они плотно обтягивают бедра, так что аккуратно снять их, чтобы ткань

мягко соскользнула с ног, не удается. Приходится крепко вцепиться в край и, стягивая, чуть собрать его в кулаках. Но вот

брюки сваливаются на пол. Дружинина мысленно радуется, что на ней нет колготок или чулок. Не представляет, как снять их

красиво. Не сможет. Пальцы неуверенно принимаются за черные пуговицы белоснежной рубашки. Постепенно ее полочки

расходятся в стороны, являя взгляду грудь, еще прикрытую бюстгальтером, который по цвету сливается с кожей. Теперь

сбрасывает блузку с плеч. Тянет вниз, оголяя спину, вытаскивает руки из рукавов. Черт, забыла расстегнуть манжеты!

Она с треском сдергивает все с себя. И ему чертовски нравится, что движения ее неровные, в них нет попытки соблазнить. А

его не нужно завлекать или обольщать, он по ней с ума сходит. Поэтому так заводит ее торопливость, за этой небрежностью

скрывается острое возбуждение.

Когда на ней остаются только трусики, Артём протягивает руку. Рада цепляется за нее и подается вперед, с облегченным

вздохом забираясь ему на колени. Обнимает за плечи, обвивает ногами. У него не хватает сил ждать, пока она спустит

сексуальное кружево с бедер. Жалкие полоски не смогут помешать чувствовать ее.

Она совершенно пьяна. Нет, не от алкоголя, выпила не много. Она пьяна от свободы, которую вдруг почувствовала, когда

призналась в своем желании. По дороге домой наплела всякой чуши. Сказала, что хочет до конца, что ей все равно, даже

если вдруг ее накроет очередной флешбэк. Плевать. Это все на совести Геры. Сам виноват, раз с ней связался. Она

сегодня хочет получить свое удовольствие.

— До конца, слышишь? — повторяет то, что сказала в машине.

А ладони глядят его широкую спину, еще защищенную рубашкой. Забавно: она уже голая, а он еще и не думает раздеваться.

— Слышу, — усмехается ей в шею.

— А то я тебе мясо тоже буду недосаливать, недоперчивать и недожаривать. Все у тебя будет наполовину...

— Мне нельзя наполовину, я буду страшно злой. Ну, или буду питаться в ресторанах.

— Только попробуй. Я тоже начну ходить по ресторанам.

— Только попробуй.

Она жадно прижимается к нему всем телом и стонет.

— Все, да? — У него так приятно меняется голос, становится глухим и хриплым от желания.

— Что все?

— Крышу снесло от секса? Это нормально, у всех баб к тридцати годам сносит. Обожаю дамочек бальзаковского возраста.

Это не малолетки какие-то, что раскинутся в постели с видом: давай, ублажай меня. Такие дамочки уже понимают, что такое

секс и зачем мужик нужен в постели. Они точно знают, чего хотят. И дать могут столько же. Они точно знают, зачем приходят к

мужчине в кровать...

Надо же, мерзавец какой, целует ее и говорит про каких-то баб.

— Вот ты негодяй, — сдавленно смеется Рада.

— Изверг, — припоминает ее слова.

— Угум-м… Но тебе повезло, я сейчас в таком настроении, что ты даже по лицу не получишь за то, что вспоминаешь каких-то

баб. А главное, именно это я и собираюсь сделать, Гера. Раскинусь на кровати, а ты будешь меня ублажать. — Она смеется

и, немного запрокинув голову, выгибает шею, а Гергердт, пользуясь моментом, задерживает ее подбородок большим

пальцем. Она, скованная его жестом, глубоко вздыхает и замирает.

— Как хочу? Ублажать. Как хочу? — уточняет он, коротко целуя шею.

Рада уже не в состоянии думать связно, поэтому соглашается безвольным шепотом:

— Можешь начинать. Но сначала разденься.

Она сама расстегивает его сорочку, распахивает ее, на удивление быстро справившись с пуговицами. Прижимается губами к

крепкому плечу, втягивает родной запах его кожи и Авентуса, — аромата, который стал ассоциироваться у нее только с

Герой. Проводит языком по красноватой полоске у него на шее. Она еще не исчезла, еще напоминает им обоим о том, что

случилось той ночью, когда она сорвала цепочку.

Рада точно знает, что Артёму нравится. Уже изучила все его чувствительные места. Его предпочтения. Гера умеет от секса

получать удовольствие. Не все на это способны. Он умеет полностью расслабляться и в кровати ни о чем не

заморачивается.

Берется за ремень. Все-таки есть что-то особенное в том, если женщина, сгорающая от желания, сама стаскивает с мужика

штаны. А говорила, что раскинется на кровати… А сама ласкает его рукой. У нее такие нежные руки. И губы у нее тоже

нежные, они умеют доставить ему удовольствие. Рада знает, что, когда берет его твердую плоть в плен своего горячего рта,

лишает его способности думать и шевелиться.

Но он сжимает ее запястье, тянет на себя, и Рада, разгоряченная, сама рвется к нему. Он немного приподнимает ее.

Отодвигает промокшую полоску трусиков в сторону. Каждый раз, когда рука попадает ей в трусики, и он находит ее там

влажную, его перекрывает от восторга и осознания, что его девочка хочет его, что она для него уже готова.

Они целуются, с упоением лаская друг друга языками. Артём не убирает руки и все гладит ее между ног. Дразнит. А она уже

не может терпеть. Они целовались в машине, целовались в лифте. Надолго застряли у входной двери. Потом внизу в

гардеробной. И вот, наконец, добрались до спальни. Кажется, она кончит, как только он войдет в нее.

— Что моя девочка хочет?

— Только тебя.

Он направляет ее, поддерживая за ягодицы, и она со стоном садится на него сверху. Получая его в себя, задыхается от

полноты. И пока она переводит дыхание, дрожащими руками опираясь на его плечи, он стягивает с себя рубашку. Помогает

Раде двигаться, сама она слишком напряжена от желания. Приникает губами к груди. Ее так очень удобно целовать, ласкать

языком твердые соски. Природа создала женскую грудь невероятно привлекательной. Не хочется выпускать ее изо рта.

Артём оставляет на бархатной коже влажные следы, зализывает свои легкие укусы. Всегда боится сделать ей больно от

собственной несдержанности. Она же такая нежная. И не с особой силой целует ее, но все равно следы остаются.

Сам себе врет. С трудом справляется с собой. Сожрал бы ее всю. Раду.

Ведет ладонями по спине. Потом снизу вверх от самой равнины живота, по плоским ребрам, по выпуклости идеальной груди,

гладит ее, задерживается на острых вершинах. Ощущая под ладонями напряженные горошины, снова приникает к одной

горячим ртом. А Радке нравится, она стонет все громче и внутри становится горячее. Обхватывает пальцами его шею,

пробирается к затылку, гладит по волосам. И просит:

— В душ. Хочу смыть с себя все. Косметику.

Ей так не понравился этот их аккуратный секс до дня рождения, что поклялась: дома смоет с себя все. Хочет нормального

секса, такого, какой обычно бывает с Герой. Хочет небрежного, развязного, острого.

Он в этот раз не против того, чтобы она приняла душ. И совсем не против, чтобы пойти с ней. Пусть смоет эти духи, которые

защищают ее получше любой одежды, так насыщенно обволакивает ее этот аромат. Словно стена — не пробиться. А

хочется слышать запах ее кожи. Чувствовать.

— Только вместе, — предупреждает Рада и, отталкиваясь, соскальзывая с его колен.

Не хочет, чтобы Гера просто ждал ее в постели. Боится отпускать его от себя хоть на минуту. Вдруг на нее снова накатит. Так

не хочет она потерять ощущения, которые сейчас кружат голову и разрывают внутренности — слишком ценные они. Долгое

время бывшие для нее недостижимыми. Пусть он будет рядом. Да и вообще, можно продолжить в ванной. С Герой трахаться

можно везде.

Рада смывает макияж, стоя перед зеркалом у раковины. Не вытирая лицо, незачем же, шагает к Артёму под душ. Он

установил приятный режим подачи воды: «дождь». Вода льется сверху мягкими теплыми каплями, а не хлещет струями,

ласкает, а не бьет по плечам.

— Помыть тебя? — спрашивает он.

— Я тогда к тебе пришла просто холодца поесть, а сейчас, само собой, позвала тебя в душ, только чтобы ты меня помыл.

Он со смешком прижимает ее к стене. Она неприятно холодная, но Раде все равно. Холод этот не чувствуется. Сверху

теплая вода льется, а руки Артёма рождают внутри пожар. Он целует ее, крепко стискивая. Привычно несдержанно и жадно.

Искусно ласкает ее губы. Скользит ладонью по бедру, приподнимает его, заставляя закинуть ногу на себя. Рада, требуя

продолжения, стонет от удовольствия, подается к нему, приподнимается на носочек, сама вверх тянется, хочет, чтобы

скорее взял ее. Входит в нее неглубоко, их поза не позволяет погрузиться в нее до упора, как хотел бы сам, но менять что-то

не спешит. Изводит. Не дает расслабиться.

Когда Рада начинает разочарованно всхлипывать, он вытаскивает ее из душа, толкает к гранитной стойке перед зеркалом.

Она опирается на нее руками и переводит дух. Смотрит на себя горящую, обезумевшую. С мокрыми, прилипшими к плечам

волосами, с блестящим от воды телом. А он сзади. Убирает волосы на одно плечо. С них бежит вода. Но и мысли нет, чтобы

потянуться за полотенцем. Пусть хоть мир рухнет.

Она видит в зеркало, как он целует ее шею, как он ласкает ее. Трогает грудь, гладит живот. В самом низу и, наконец, там, где

его руки более всего нужны. Не только руки, но пусть так. Раздразнил уже. Теперь пусть ласкает ее там, заставит вздрогнуть