— Дима… — рычит Катя.

— Боюсь, Катя, он тебе не скажет, — разочаровывает ее Рада, — цена таких кукол начинается с десятков и доходит до

сотен тысяч долларов. Я могу только смутно представить ее ценность.

— Для Катрин все самое бесценное, — ухмыляется Дмитрий. Его улыбка становится шире.

— Крапивин, ты обалдел? — шипит на него Катя. — Ты зачем мне ее притащил! Я давно уже не играю в куклы. Ни в простые,

ни в «за сотни тысяч долларов»!

— Там, под подложкой документы. И не держи куклу долго на свету, это вредит ее сохранности, — невозмутимо советует

Крапивин и аккуратно закрывает шкатулку. Возвращает на столик.

— Если ты решил сделать мне дорогой подарок и извиниться таким образом, — бубнит Катя с ядовитой улыбкой, — то ты не

угадал. Теперь вообще не попадайся мне на глаза и моли бога, чтобы я эту антикварную куклу не разбила об твою голову.

Жених!

— Дима, — Гера пригибается к Крапивину, — может тебе бабу найти, а? Хорош уже в куклы играть. С живой-то интереснее.

— И не говори, — кивает Катя, — по-моему, он заигрался.

Рада берет свою чашку с некрепким, но ароматным чаем. Торт ее не интересует, она хочет лишь сделать пару глотков,

чтобы избавиться от неприятной сухости во рту, которая всегда возникает после сигарет. Смешные они, Катя и Дима.

Упрямые оба — препираются. И счастливые — про свадьбу шутят. Она себе, например, уже не может позволить таких

шуточек. Для нее теперь все, что связано со свадьбой, — страшный сон. Кошмар. И повторения не хочется. Ни платья, ни

фаты, ничего этого… Никогда в жизни… Хочется домой.

Про себя она квартиру Гергердта называет домом. Это непроизвольно получается. Ей там хорошо. В спальне нет

телевизора, но он не нужен, Дружинина спокойно засыпает и крепко спит, потому что рядом Артём.

— Пойдем домой, — просит Рада. Гергердт едва заметно кивает, но не спешит подниматься с места. Очевидно, ищет

удобную паузу в шумном разговоре, чтобы сообщить об их уходе и откланяться. Рада, впрочем, в тот разговор уже не

вникает. Ее внимание, на миг привлеченное антикварной куклой, снова рассеивается, и она становится спокойным

пассивным наблюдателем.

Безусловно, вечер удался. Все прошло на высшем уровне. Шикарно. Богато. Но все равно по-домашнему. Ее несколько

удивило сообщение Артёма, что праздновать день рождения будут дома, ожидала пышного и шумного банкета в люксовом

ресторане. Потом поняла, что Шаурины могут позволить себе не устраивать пиар-кампании, созывая толпу народа, тех, кто

нужен, в ком они хоть как-то заинтересованы. Они могут пригласить семью губернатора и других близких домой, и отметить

семейный праздник в узком кругу. И то, что Гергердт в этот круг входит, невероятно радует. Приятно, как за себя. Всю

неделю Рада горела мыслью посмотреть, как Артёма принимают эти люди, как относятся к нему. Хорошо относятся,

заметно невооруженным взглядом. Никто ничем не выражает пренебрежения. Не сказать, что перед этим ужином Рада

особо волновалась, но после того как оценила обстановку, ей сделалось еще спокойнее. Да и как можно волноваться рядом

с Герой? О чем? Гера спокоен как статуя. И она рядом с ним спокойна.

И все равно, несмотря на душевность хозяев и теплый прием других членов семьи, Рада весь вечер мечтает оказаться в

другом месте. В самом тривиальном. В кровати. Голой. С Герой. Непроходящее возбуждение — это единственное

неудобство, которое она испытывает. И оно может прекрасно решиться, стоит им с Герой оказаться наедине. Ей не хватило

того быстрого секса. Артём, как и обещал, сделал все аккуратно. Но ей не хватило. Впервые за долгое время она

почувствовала острое разочарование. Почувствовала себя обделенной удовольствием. Она даже разозлилась.

Наконец-то они в машине. Едут домой. Оба молчат, охваченные легкой усталостью. Только Рада еле заметно чему-то своему

улыбается, роясь в маленькой сумочке. Это она тоже делает с каким-то одним ей присущим достоинством — ищет что-то на

дне, не склоняясь и бормоча недовольно, а лишь опустив глаза.

Она достает салфетку и неторопливо стирает с губ помаду. Твою мать, ничего такого нет в ее жесте, но она аккуратно

стирает помаду, и Артёма охватывает жгучее возбуждение. Прошибает насквозь. Он и так после ее сообщений чувствует жар

во всем теле, а теперь воздуха не хватает. Она без помады. Ее можно целовать. Она приглашает.

Рада не смотрит на него, но ее губ снова касается красивая спокойная улыбка. Гера ее больше чувствует, чем видит: в

салоне автомобиля темно. Он уже готов поднять руку, чтобы притянуть к себе ее лицо и поцеловать, ему не терпится. Но в

кармане звонит сотовый, и Артём отвечает не мешкая — очень ждал этого звонка. Рада чувствует, что ему неловко

говорить при ней, и от этого ей самой становится неловко. Напряженно он перебрасывается с кем-то несколькими сухими

фразами. Ругается матом. И каменеет. В его голосе проявляются такие нотки, каких она еще не слышала. Он бросает на нее

странный взгляд, от которого стынет кровь. Дружинину сковывает сильнейшим напряжением, отчего-то вяжет по рукам и

ногам, хорошее настроение и приятную истому в считанные секунды снимает как рукой, жесткий ком застревает в горле, не

позволяя вздохнуть. Рада отворачивается к окну, смотрит сквозь стекло, но ничего не видит, в глазах мелькают яркие пятна

— неоновая реклама, фонари. Но она ничего не видит. Мешают слезы.

— Ты обещал мне не материться, — с усмешкой укоряет Рада, чтобы как-то отвлечься от случайных чувств, которые, застав

врасплох, все сильнее сминают душу в жалкий комок.

— Так я и не с тобой разговаривал. — Гергердт тоже как будто отшучивается, но Раде не смешно. И не легко. Никак не

получается сбросить с себя внезапно накатившую тяжесть.

Рука Артёма крепко сжимает ладонь. Дружинина не пытается ее отнять, главное, чтобы он не заметил ее смятения и не стал

задавать вопросов, потому что она не сможет объяснить, что случилось, почему вдруг на языке появилась горечь, отчего

вдруг так хочется плакать. Не скажет. И ни Гера в этом виноват, ни его жесткий тон, ни мат.

Бывает у нее вот так, привыкла. Кажется, нормальной жизнью живешь, а потом чье-то случайное слово выбивает почву из-

под ног. Не обязательно слово. Запах, шальная мысль, услышанная где-то фраза, и снова возврат на нулевую точку.

Понимаешь, что не живешь, а только время догоняешь. И сегодня так некстати накатывает, все настроение портится. Вся

эйфория последней недели испаряется тоже. Кончается самообман. Ударяет по плечам собственная реальность —

неприглядная, невеселая.

— Останови машину, — просит она. Артём поворачивает к ней голову. Не спрашивает, но Рада отвечает: — Подышать хочу.

Укачало.

До дома остается несколько кварталов, но ей хочется выйти из машины. В ней так тесно и душно, что кружится голова.

Гергердт приказывает остановиться. Рада выходит из автомобиля, не дожидаясь, пока водитель откроет дверь, хотя Артём

предупреждал, чтобы не выскакивала сама. Но у нее нет сил ждать хоть минуту. Она рвется из комфортабельного салона,

как из клетки, а вырвавшись, глубоко вдыхает студеный воздух. На улице минусовая температура, в их городе в это время

иногда бывает снег. Он еще не выпал, но скоро обещают. Рада не любит снег. Пока его нет, можно обманывать себя, что

зима еще не пришла, что ты еще свободна от ледяного плена. Она не любит зиму.

Глубоко вздыхая, Рада застегивает верхнюю пуговицу светлого пальто, у самого горла, стараясь защититься от ветра.

Делает несколько шагов по широкому тротуару и останавливается, жалея, что у нее нет с собой платка или шарфа.

— Лучше?

Она смотрит на Артёма и вспоминает, как сказала, что ей сделалось плохо, укачало.

— Да, немного.

Он медленно поворачивает голову, смотрит на водителя и коротко кивает в сторону. Поднимает воротник черного пальто,

берет ее руку, уверенно тянет вперед, и Рада понимает, что, да, она хотела бы не просто постоять несколько минут на улице,

а пройтись.

Они идут спокойным размеренным шагом. Мимо ярких стеклянных витрин, мимо редких в такое время прохожих. Рада уже и

забыла, когда вот так ей доводилось прогуливаться, просто идти по улицам города и ни о чем не думать, не помнит она

такого, она все время откуда-нибудь возвращалась, а не шла вперед. А они идут, молча и быстро преодолевая небольшие

перекрестки, пропускают машины, останавливаясь на светофорах, почти бегут, пересекая двухполосную магистраль.

Женские каблуки звонко стучат по промерзшему асфальту. Они с Артёмом потеряли первоначальный ритм, совсем сбились с

него, они уже не уже не прогуливаются, а бегут куда-то. Наверное, Гергердт тоже не привык совершать такие прогулки. Не

умеет. Он тащит ее за руку, и она еле поспевает за ним, начиная задыхаться от холодного воздуха. Закашливается, делая

очередной колючий вдох, и они останавливаются. Рада обхватывает Гергердта руками, вцепляясь в пальто заледеневшими

пальцами. Она вся вжимается в него, пытаясь успокоить дыхание и найти утерянное тепло, глубоко дышит, вбирая

умопомрачительный запах, который на морозном воздухе раздражает по-новому, она его втягивает, стремясь подольше

задержать в себе. Целует Геру, приникая к холодной шершавой щеке бесчувственными губами. Он обнимает ее, небрежно