сидела, само собой, на первой, а Наташка — на последней. Не дружили они, общались кое-как. Натка тихоней была, ни к чему

особо не стремилась, честно зарабатывала свои тройки и старалась лишний раз из-за парты не высовываться. Радка же

наоборот точь-в-точь как в том фильме — «спортсменка, комсомолка и просто красавица». Последний раз с Кузнецовой они

виделись на выпускном. А потом случай столкнул их в магазине. Рада уже вернулась из Питера. Уже чуть-чуть оправилась от

пережитой трагедии, начала выходить из дома и общаться с людьми. Сначала Дружинина Кузю не узнала. Не признала в

яркой золотистой блондинке Наташку Кузнецову, некогда бесцветную и пепельную.

Зато Кузя ее узнала, так обрадовалась, словно потерянного друга встретила. Дружинину поначалу смутила эта радость, но

она быстро махнула на это рукой: почему бы и нет, у нее все равно из друзей никого не осталось. А Наташка такая

улыбчивая, легкая, задорная, так хотелось ей пообщаться. Сели они в кафе, ели бисквитные пирожные и долго говорили ни о

чем. Странное Раду не покидало ощущение. До сих пор не может его объяснить. Встреча с Наташкой — то ли знак, то ли

предзнаменование. Хотя, будучи практичным человеком, меньше всего Рада поддавалась суевериям и верила в

предсказания. А тут поверила, не стала отгонять от себя Наташку, телефон ей дала, стала с ней перезваниваться. Может,

нужна ей была новая точка отсчета и уверенность, что с этого момента жизнь ее точно изменится. А появление Наташки —

первое тому доказательство. Звоночек.

Странная и страшная штука – жизнь. Оказывается, может наступить момент, когда человек, которого ты рядом с собой не

представлял, с которым никогда не дружил и не хотел иметь ничего общего, вдруг становится самым близким. Неожиданно

только он и становится близким. И, сам того не подозревая, делит он с тобой и радости, и горести.

Вот так странно они подружились с Кузей. Не имея почти ничего общего, крепко Рада и Наташка подружились. Возможно,

потому что на тот момент все былые интересы для Дружининой утратили смысл, а взгляд потерял четкий фокус, и вера

всякая пропала. А Наташка, с ее глупостями и неиссякаемым оптимизмом, осталась. И дружба с ней, как сорняк, проросла и

расцвела на этой пустой неплодородной почве, не требуя какого-то ухода особенного и душевной отдачи.

Рада хранит на лице загадочное выражение. Уголки ее губ чуть подняты вверх, едва намечая улыбку. Артёму очень

интересно, что же она думает в этот момент, когда откладывает очередные джинсы. Он теперь много о ней знает, но еще так

много не знает.

Сегодня потащил ее по магазинам, чтобы открыть для себя ту Раду, настоящую. Чтобы посмотреть, как она выбирает

одежду, как примеряет, каким цветом интересуется, что вызывает в ней эмоциональный отклик. Все просто, ничего

мудреного. Женщина выбирает для себя красивые шмотки. Она должна радоваться, увлекаться процессом, тем более,

когда не нужно заботиться о деньгах и смотреть на ценник. Что может быть лучше? Всякая бы радовалась, но только не

Рада Дружинина. У Рады все по-другому. Даже с примеркой большие проблемы.

Помнит Гергердт, как стоял в зале, рассматривал одежду, прикидывал, конечно, как бы это смотрелось на Радке, и ждал ее.

Ждал, пока она примерит что-нибудь и покажется ему, покрутится у зеркала. А она вышла, ухватила его за рукав и потащила

за собой в примерочную. «Стой здесь», — там сказала ему и поставила у двери как охранника. Даже в шикарном магазине, в

стильно оборудованном помещении, за закрытой дверью примерочной она не чувствовала себя защищенной. И как из нее

вытащить этот страх, Гера не представлял.

В магазине нижнего белья все происходит точно так же. В выборе бюстгальтеров и трусиков Гера не участвует. Артёму

нравится, что Рада берет все яркое, броское, разное. Не стесняет себя одним цветом и определенной моделью.

— Блин, я вот только еще с мужиками лифчики не мерила, — недовольно говорит Рада, стягивая с себя кофточку.

— Как будто я тебя голой не видел, — ухмыляется Гера.

— Ничего ты не понимаешь, — ворчит она.

Ничего Гера не понимает. Быть голой – это одно, а вот мерить при мужчине нижнее белье – совсем другое. Не выходить к

нему наряженной в какой-нибудь сногсшибательный комплект, чтобы выбить из него дух своими формами, а мерить при нем.

Поправлять грудь, подтягивать лямки на бюстгальтере. В этом нет ничего притягательного. Красиво раздеваются и

одеваются только стриптизерши.

Она долго перебирает белье, как будто никак не может решить, с какого начать. Хотя какая разница. Наконец, Рада

обнажается до конца. Снимает свой черный лифчик, вешает его на крючок. Берет в руки белый бюстгальтер, накидывает

тонкие бретели на плечи, поправляет лиф, стягивает руки за спиной, сжимая концы широких лямок.

— Гера, застегни, — просит его, замерев перед зеркалом.

— Не представляю, как это делается. Всю жизнь только расстегивал, — усмехается Гергердт.

— Вот и научишься для разнообразия.

— Тут крючков целая куча.

— На последние застегни.

— На последние с какой стороны?

— Гера, откуда столько проблем? Застегни уже мне лифчик как-нибудь, — раздраженно выдыхает Рада. Никак она не может

избавиться от неловкости. Но это надо сделать. Для себя она решила, что надо, уверенная, что это маленькое преодоление

себя ей чем-то поможет. И станет ей немного легче.

Артём застегивает крючки белоснежного бюстгальтера, но руки не убирает. Теплые пальцы касаются ее спины, мягко

скользят вверх по линии позвоночника и обратно.

— Лямки поправить? — забавляется он, улавливая движение Рады. Она чуть передергивает плечом, поддевает пальцем

правую бретельку.

— Да, правую подтяни вверх. — Глубоко вздыхает, успокаиваясь, и улыбается, глядя в отражение на сосредоточенное лицо

Артёма. Чувствует, как аккуратно действуют его руки. Ни привычной порывистости и наглости, ничего дерзкого нет в его

прикосновениях.

— Гера, ты просто создан, чтобы возиться с лифчиками, — сдавленно смеется и закусывает губу.

— Сам себе удивляюсь.

— Видишь, сколько в тебе еще есть скрытого и не познанного.

— Не говори, сплошные таланты, — вздыхает он, смотрит на ее спину, чуть подтягивает левую лямочку тоже. Для верности.

— Ну как? — спрашивает она и ждет, пока он поднимет взгляд.

Но его взгляд сначала скользит по плечу, опускается в глубокую ложбинку.

Ее грудь реагирует на этот взгляд ощутимым напряжением в сосках.

— Нет, — Артём смотрит на нее в зеркало, притягивает к себе, обхватывает талию, смыкая руки в замок, — без него лучше.

— Это понятно, — отзывается Дружинина, краснея, но не от смущения. Какое-то другое топит ее чувство. Что-то радостное и

нежное охватывает все тело. От кончиков пальцев до макушки. Что-то горячее сковывает, когда Гергердт обнимает.

— Может мне магазин лифчиков открыть? — ухмыляется он, склоняясь к ее плечу. Двигается по нему губами, замирает на

шее, но не целует, а крепко прижимается, вдыхает запах кожи, крепче прижимает ее стройное тело к себе. Рада в ответ

только усмехается, не зная, как поддержать эту шутку. Или не шутку. — А то я все машинами спекулирую, и мне мои

менеджеры постоянно втирают: кризис в стране, не продаются сейчас мерседесы. Кризис не кризис, но уж если не на

мерседес, то на лифчик-то баба все равно мужика разведет, да?

— Да, — смеется Рада. — Без лифчиков нам никак. Так, все, давай следующий.

— Давай.

Точно. Гера точно всю жизнь только и делал, что лифчики расстегивал. Рада и вздохнуть не успевает, как он справляется с

крючками и оставляет ее голой. И руки его, снова обретая знакомую смелость, обхватывают грудь, сжимают не грубо, но

жестко. Совершенно по-собственнически. И видно, какое это доставляет ему наслаждение. По его лицу видно, по

срывающемуся дыханию слышно. По нетерпению, которого, впрочем, не видно, но оно чувствуется, ощущается обнаженной

Радкиной спиной и раздраженной кожей. Кожа вся, к слову, в мурашках. Потом легче. Потом он гладит ее. Горячими

ладонями. Разворачивает к себе и гладит. Начиная с живота, от самого пояса джинсов ведет руками вверх, будто втирает

какой-то бальзам. По груди, по плечам. Целует, заводя свои руки за ее спину. Целует губы. Не накрашенные, мягкие,

раскрывающиеся. Они сладкие, отдающие всю нежность. И желание. Она вся в желании. Отвечает. И в страсти. У нее

горячие ладони. Она обнимает его спину. Цепляется за плечи…

У него кружится голова. Он хочет ее так, как еще никогда не желал до этого. Почему здесь, сейчас, в этой примерочной

возникло такое сумасшедшее желание, не знает. Как тут можно что-то знать? Руки ничего не понимают, кроме прикосновения

к ее коже, губы ничего – кроме ее губ.

— Артём, остановись, у нас еще пятнадцать лифчиков.

— Да ну их нахрен. Мне одного хватило.

— Ты сейчас возбудишься, что я потом с тобой делать буду?

— Вообще глупый вопрос: что потом со мной делать.

— Ты, по-моему, вообще забыл, где мы находимся.

— Забудешь тут…

— Все, отпусти, — пытается освободиться от его рук. Но Гера настойчив.

— Я сейчас отвалю этим продавщихам сумму их дневной выручки, так они магазин закроют еще и у дверей покараулят, чтобы

никто не ломился, и мы с тобой испробуем все примерочные. Хочешь?