расстегнули пуговицу и тянут вниз молнию.

Дружинина отбрасывает его руки и соскальзывает со стола.

— Так пойдем в спальню, говорю же. Я со своими джинсами точно быстрее тебя справлюсь.

Гера не двигается с места, не пропускает ее, прижимает к себе, закрывает рот жадным поцелуем. Скользит рукой в трусики.

Находя ее там мокрую и горячую, стонет в полураскрытые губы. Она хочет его. Так же сильно, как он ее. Она сходит с ума от

желания. Каждое прикосновение вызывает в ее теле дрожь.

И у самого каждое к ней прикосновение вызывает дрожь тоже.

Он отпускает ее на минуту. Чтобы содрать с нее джинсы. Теперь она точно не убежит. Не сможет.

Сдергивает с нее то, что ему мешает. Рада сбрасывает джинсы с ног и туда же, на пол, отправляет майку. На ней только

белые кружевные трусики, но их Гера не снимает. Пусть они пока останутся, когда он будет ласкать ее там. Он так хотел

именно это почувствовать, как скользнет туда рукой и возьмет то запретное, спрятанное от чужих глаз. Ото всех скрытое.

Там все только для него. Она с ним, и никто больше ее не тронет.

Гладит ее грудь, скользит по округлости, мягко обрисовывая каждый изгиб. Следует вниз, по животу, чуть медлит, касаясь

резинки трусиков, и проникает под тонкую ткань. Маленькая полоска совсем коротко стриженных волос. Надо попросить,

чтобы совсем сбрила, убрала… И нежность. Вот она ее нежность. То сокровенное, до чего он так мечтал добраться. Так

соскучился по этим ощущениям.

Он ласкает ее, нежится в женской обволакивающей теплоте. Чувствует, как она дрожит под его рукой. Целует ее плечи,

шею. Губы. Рада то пылко отвечает ему, то замирает, прикусывая язык. Или отстраняется, хватая ртом воздух. Какая она

там... горячая. Мягкая. Хочет почувствовать ее вкус.

— Ложись, — шепчет ей.

Тело отяжелевшее и безвольное. Нет сил сопротивляться. Она ложится спиной на стол. Поверхность его прохладная

заставляет вздрогнуть.

Артём снимает с нее белье, и она вздрагивает еще сильнее — всем телом, когда чувствует между ног не мужские пальцы,

а язык. Он касается ее нежно и настойчиво. Умело и мягко скользит по нервному бугорку, настойчиво проникает меж влажных

складок. Мучает ее, пока она не начинает всхлипывать, а потом вскрикивает, выгибаясь. Артём отрывается, когда ловит ее

первые спазмы. Чувствует дрожание живота.

Сразу отрывается, не доводит ее до конца. Специально. И она, одичавшая, ошалевшая от возбуждения, рвется к нему,

приподнимается. Прижимается, дрожащая, всем телом. Хватается за ремень на брюках, — недовольна, что он еще в них.

Звенит пряжкой, выпускает его на свободу.

Теперь лимит его терпения точно исчерпан. Выдержка летит в мусорное ведро, как Наташкина тарелка. Разбивается, как

тот бокал из-под вина. Она ведь трогает рукой, ласкает его болезненно возбужденного. Это мука. Адская мука. Уже никакое

не удовольствие.

— Давай, иди ко мне, — шепчет он.

А ее не надо звать и просить, она уже готова. Изнемогает от желания. Придвигается к краю стола, шире раздвигает бедра.

В ней ничего от прежней Рады не осталось, он такой ее не видел. А увидел — одурел.

Избавляется от трусов и брюк, отбрасывает в сторону. Чтобы ничего не стесняло. Придвигает ее еще ближе. На себя.

Медленно погружается в нее, не отрывая взгляда от лица. Она чуть запрокидывает голову, выгибая шею. А глаза открыты.

Они темные, ненормальные от страсти. И эта смесь чувств на ее лице, — желание, предвкушение, мука, — вызывают по телу

крупную дрожь.

Он заполняет ее всю и замирает, не двигается. Плотно прижимает к себе, слушает жаркое дыхание, ловит пульс языком на

бьющейся жилке. Ждет, пока Рада заскулит, начнет впиваться ногтями в его спину, кусать плечи. Нетерпеливая.

Его первые толчки для обоих болезненные и оглушающие. Двигается медленно. Аккуратно. Изводит неторопливостью.

Почти выходит из нее. И снова глубоко погружается. Она сходит с ума от этой полноты. Он забирает остатки ее разума, когда

начинает целовать. Проталкивает язык во влажную глубину рта, ласкает ее там. Она целует его, отвечает. Так, как никогда

еще не отвечала. Это все алкоголь. Знала бы, что Гера должен прийти, не пила бы.

Дружинина начинает дрожать и стонать несдержанно и протяжно. Громко.

А говорит: целоваться не любит. Любит, чувствительная очень. Врет. Слишком много врет. Она от его поцелуев сильно

возбуждается.

— Артём… я с тобой еще ни разу… — еле слышно признается, хватаясь за его плечи как утопающий за соломинку.

— Я знаю. Все хорошо будет, — сам не знает, почему добавляет.

Знает он, что не кончала. Когда только начали спать, не понимал, что врет, так технично она его затрахивала. Говорила, что

хорошо ей, и все. А как хорошо… Не чувствовал ни разу ее удовольствия. Полного. Чтобы сгорела у него в руках. Не

чувствовал…

А сегодня кончит. Сегодня он от нее не отстанет.

Гладит ее по спине, по бедрам. Двигается быстрее. Потом останавливается, стягивает со стола, разворачивает спиной.

Целует шею, обхватывает трепещущее тело руками, прижимает к себе.

Рада пытается отстраниться, но попытка эта такая слабая, почти незаметная. Да и убегать некуда. Она в ловушке. В

клетке собственной похоти и его умелых рук. Где-то на краю сознания уже всплывают отвратные картинки. Но она хочет еще.

Хочет и не может остановиться. Не знает, как остановиться. Он подвел ее к той черте, за которой она не была. Была когда-

то давно, в прошлой жизни. Уже и не помнит, как это. Там страшно для нее. Больно. Ужасно страшно. Ей не надо было пить.

Не надо. Нельзя было надеяться, что сможет себя контролировать.

— Я не хочу, — стонет она и потом шепчет что-то бессвязное. Голова кружится. Душный воздух не проникает в легкие. Она

пытается вдохнуть и не может.

Он теснее прижимает ее к себе, ягодицы плотно к паху. Она почти не сопротивляется. Желание ощутить снова его глубокие

движения бесконечно сильнее, чем страх, шевелящий в душе колючими крыльями. Ее дикое желание перекрывает даже этот

страх.

— Хочешь. Ты сама хочешь.

Он так говорит или ей мерещится?

Проникает в нее сзади. Она получает его сзади. В той позе, в которой клялась не заниматься сексом. Сердце

брезгливо дергается. Болезненно сжимается. Что-то ледяное в груди не дает дышать.

— Артём, что у тебя с голосом? — шепчет порывисто. Не узнает его голос. Он двоится, троится, принимает разные оттенки,

дребезжит, заполняет голову, переходя в монотонный гул. — Ты смеешься? — Хватает его за руки бесчувственными

пальцами. Не может ощутить его тепла.

— Нет.

Зачем он врет? Он же хохочет. Смеется над ней. Разными голосами.

Артём замирает в ней. Он осторожен. Чтобы ей не было больно, он же не маленький. Главное, не забыться. Поворачивает к

себе ее лицо, целует дрожащие губы. Она гладит его шею, снова хватается за цепочку.

— Гера это ты?

Теперь он смеется. Издает резковатый хриплый смешок.

— Я. А ты думала кто? О ком ты думаешь? — говорит ей в губы.

Движения становят яростнее, резче. Руки крепко обхватывают ее тело, окольцовывая грудную клетку.

Ее непослушные пальцы перебирают звенья золотой цепочки. Добираются до кулона. Сжимают в кулаке. Гера… Лицом

утыкается в крепкую шею. Гера… Алкоголь и черная смородина. Гера. Она дышит им. Дышит. Часто. Проваливается в

удовольствие, как в бездну. Дрожит от неожиданной горячей волны, захлестнувшей непослушное тело.

Но как только Гергердт отрывает ее от себя и толкает вперед, на стол, жар сменяется холодом, и волна становится

ледяной. Рада вытягивает руки над головой, хватается за край стола. Корчит гримасы страсти в такт медленным тягучим

движениям внутри себя.

И снова душная темнота. Смертельная. Голова наполнена звуками. Боль целует закрытые глаза. Она уже не стонет.

Скулит. Приподнимается. Не хочет умирать. Боится, что не вырвется из этой темноты. Больше никогда не сможет.

С силой отталкивается, выпрямляясь, срывает с него цепочку. Дергает так сильно, что та рвется в самом слабом месте,

как и положено, в замочке. Артём вскрикивает от боли, хватается за шею. Рада тянется вперед, снова ложится на стол, и

сжимается, словно ждет удара. Прижимает кулон к губам.

— Тихо. Разошлась...

Даже боль не может отвлечь от нее. Она, боль, добавляет новых ощущений. Делает острее наслаждение. Артём только

чувствует: что-то не так, а что – понять не может. Не в состоянии свести в уме какие-то детали. Мозги давно отключились.

Только инстинкты и работают. У нее, похоже, тоже. Она совсем не в себе. Потому что он в ее глубине, в ее тесном горячем

плену.

— Давай… — Кладет ладонь ей на поясницу. Ведет вверх по мокрой спине. Кожа вся в бисеринках пота. — Ты же все уже…

давай до конца…

Он мучает ее, выбрав самый беспощадный темп. Удовольствие раскаленным ножом вспарывает ее тело. Бешеный пульс

разрывает аорту. Обжигающая волна, захлестывая, бьет прямо в горло. Выгибает до спазма, до ядовитой сухости во рту и

немоты в связках.

В глазах темнота.

Она не кричит. Хватает ртом воздух. Опустошена. И трясутся плечи.

И в глазах темнота...

Гера ждет, пока последние судороги оргазма отпустят ее, она перестанет дрожать, и уносит ее в спальню. Не включает