Оксана Сергеева - Перерыв на жизнь

Гера заваливает ее на кровать, прижимается всем телом. Дружинина шире раздвигает ноги под его тяжестью. Рвано

вздыхает. Он припадает губами к бьющейся жилке на ее шее. Втягивает кожу. Не целует — всасывается.

— Гера, это... — впивается ногтями в его спину.

— Что? Плохо? Безвкусно? Грязно? Да, это ужасно пошло — ходить с засосами. Ты будешь вся в засосах. Вся.

— Гера, — чуть слышно говорит она, — ты – животное...

— Тебе это нравится.

— Еще не разобралась.

…Гергердт так и не сказал, чего хочет на завтрак. Ну, ладно. Значит, будет есть то, что нравится Раде. А Рада ужасно

голодна и хочет яичницу с луком.

Пока Гера в душе, она жарит яичницу и варит кофе. Находит в холодильнике творожный сыр, мешает его с зеленью, делает

бутерброды. Черт его знает, будет Гера это есть или нет, но сам виноват. Надо яснее озвучивать свои предпочтения. Ну,

ветчину и колбасу он точно будет. Ни один нормальный мужик от мяса не откажется.

Рада накрывает на стол. В голову лезет шальная мысль, и Дружинина хватает свой мобильный. Пишет Артёму сообщение:

«Понравилось?»

Через несколько минут приходит ответ. Рада улыбается и читает:

«Эпично. Драматично. Почему пришла?»

Она откладывает телефон и орет через всю квартиру, глядя на второй этаж:

— Чё, неужели так хреново было?! Пойдем повторим!!!

Гера хохочет, сбегая по лестнице в гостиную. Быстро идет к барной стойке, за которой они будут завтракать.

— Конечно, повторим. — Достает из заднего кармана презерватив и кидает на стол. — Мы забыли. — Улыбается, но в этой

улыбке нет ничего мягкого или призывного. Она холодная, бесцветная. Его. — Или ты какую-нибудь хрень жрешь?

— Нет, — спокойно отвечает Рада.

— Сделаешь от меня аборт, убью нах*й. Поняла? — ледяным тоном предупреждает он.

Она смотрит на него совершенно ясным взглядом. Не дрогнув, не смутившись.

— Поняла. Тебя сложно не понять.

Они усаживаются за стол, но есть не торопятся. Смотрят друг на друга. Потом Гера опускает взгляд на тарелку и берет

вилку.

— Артём, не знаю, зачем я тебе это говорю, но, кажется, должна. Я не забеременею. Я не могу иметь детей. — Она быстро

говорит и снова соскакивает со стула.

Забыла положить на стол салфетки.

— Тогда можно вообще не предохраняться.

— Да, — подтверждает Рада и садится на место. Кладет салфетки, осторожно берет свою чашку. Не поднимает глаз, но

чувствует, как пристально Гера смотрит на нее. Делает глоток кофе. — Да, я курю с тех пор. Пять лет назад у меня был

выкидыш. Я уже мало курю. Могу сигарет пять в день выкурить, могу три. Могу ни одной. А могу неделю не курить. А поначалу

по пачке в день выкуривала. Ужас. Ненавижу дым, ненавижу сигареты. Ненавижу. Ненавижу.

— А ты Антошке тоже завтраки делала? — спрашивает Гергердт, неожиданно переводя тему. А думала, что он и дальше

будет приставать к ней с вопросами, готовилась оборвать его.

— Нет, — спокойно вздыхает. — У него жена есть, пусть она делает. А у тебя жены нет.

— Логично, — ухмыляется Гера.

У Рады звонит мобильный. Она берет трубку сразу, перекидывается парой равнодушных фраз. Отнекивается от встречи,

находя правдоподобные аргументы. На вопрос, по-видимому, где она находится, говорит: не дома. Лаконично отвечает.

Четко. Коротко. Такими фразами, что и не придраться. Не сказать, что врет. Но ведь врет же.

— Да, это Антошка. Мужик, с которым я сплю, — подтверждает Дружинина, откладывая телефон в сторону. Хотя Артём не

спрашивает.

— Осторожнее со словообразованием. Ты же знаешь, как я уважаю и люблю русский язык.

— Спа-ла? — переспрашивает Рада со смехом.

— Да, — кивает, пережевывая яичницу. — Вот теперь правильно. И не надо впредь позволять себе такой небрежности, а то

я начну страшно нервничать.

— Хорошо, я постараюсь, — продолжает смеяться. — Ревнуешь, Гера? Так быстро?

— Ревную? Нет, ревновать я не буду, сразу убью кого-нибудь, и все.

— Кого? — веселится она.

— Кому как повезет.

Дружинина хохочет.

— Гера, вкусно тебе? Вкусно? Что ты молчишь? Ешь и молчишь. Ничего не говоришь, а я старалась. Что ты любишь Гера?

Скажи! Я что-нибудь приготовлю специально для тебя. Я очень хорошо готовлю.

— Я люблю все, что делается в духовке.

— А творожную запеканку? Любишь? — засыпает его вопросами.

— Наверное, — пожимает плечами.

— Я сделаю. Вкуснейшую. Я умею. — Она улыбается. Смотрит на его обнаженный торс. На мощные плечи и сильные руки с

набухшими венами. Потом берет бутерброд с творожным сыром. Гергердт вдруг крепко хватает ее за левое запястье. Рада

вздрагивает и пытается освободиться. Выдернуть руку. Он сжимает так сильно, что она чувствует боль. Улыбка тут же тает

на ее губах.

— Ты каждый раз нюхаешь еду, перед тем как есть?

Она заливается румянцем. Возвращает хлебец на тарелку и смущается. Не знает, зачем он спрашивает. Не знает, как

ответить.

— Прости, — зачем-то извиняется, — стараюсь себя контролировать, но не всегда получатся. Да, я… такая нюхачка. Очень

реагирую на запахи. От некоторых меня откровенно тошнит. Я потому попросила вчера тебя помыться. Твоя туалетная

вода... меня от нее подташнивало. Пожалуйста, не пользуйся ею. Я странная, да.

— Хорошо, — спокойно соглашается Артём и выпускает ее руку из хватки. Наблюдает за ней. Рада сидит в легкой

растерянности, смотрит на стол, не зная, как теперь притронуться к еде.

— Продолжай, не заморачивайся, — говорит Гера, уводя от нее взгляд. — Можешь прошерстить весь мой парфюм. Вдруг

найдешь еще что-нибудь, от чего тебя тошнит.

— Приятного аппетита. — Она сжимает ладонями свою чашку, стараясь скрыть дрожь в пальцах.

Гера. Зачем он задает столько вопросов?

— Господи, Рада… — начинает свою отповедь мать, едва переступив порог кухни. Бесспорно, ее шокирует черная футболка

с распятьем, которую она видит на дочери, помнит же, что в пятницу вечером Рада ушла в белой майке и джинсах. А

вернулась в мужской футболке. И следы на шее — их невозможно не заметить.

Может, кто другой и посомневался бы, не стал лезть с вопросами, но мама сразу сделала соответствующие выводы и

высказала все, что думает по этому поводу. Разве может быть по-другому? А Рада ничего не скрывает, вернее, намеренно

не пытается. Ее волосы распущенны; они чуть ниже плеч и лишь немного прикрывают шею. И футболку эту она и не думала

переодевать. Какая разница, что на ней.

Надо обязательно отвезти к Гергердту некоторые свои вещи. На всякий случай. А случаи бывают разные, мало ли что

этому негодяю в голову взбредет. Да, обязательно надо кое-что выбрать из гардероба и оставить у него.

Рада ест бутерброд, торопливо запивает его сладким кофе, листает книгу и что-то слышит о том, как она катится в

пропасть, что опускается на самое дно, раз решилась связаться с «таким человеком». В общем, мама вновь вываливает на

ее голову весь перечень смертных и не очень смертных грехов. Но как ни старается Лариса Григорьевна, из ее бурной

возмущенной речи для себя дочь вычленяет только «господи», потому что там, где есть Гера, Господь уже не поможет.

Ничего не поможет.

После двух дней с ним Рада чувствует себя на грани истерики. Еще не рассыпалась, но винтики ослабли. Когда

разрываешься внутренне, не зная, чего хочешь сильнее: повторить все, что было, или никогда его больше не видеть,

Артёма.

— Мама, хватит, — обрывает Рада, и Лариса Григорьевна, немного ошеломленная резкостью тона дочери, замолкает. — Не

трать свои нервы, мне все равно. Я это уже не раз слышала. Знаю, мама, знаю. Я сама во всем виновата. Каждый получает

то, к чему стремится, то, что заслуживает. Каждый сам кузнец своего счастья. А я кузнец своего несчастья.

— Не разговаривай со мной в таком тоне, не язви. Ты думаешь, я не переживаю? У меня сердце кровью обливается!

Все бы ничего. Говорит мать искренне, она не может говорить не искренне, она же переживает за дочь. Но этот взмах рукой,

которым она сопровождает слова, все портит. Он такой властно-пренебрежительный, что в ответ хочется скривиться.

И Рада кривится, совершенно потеряв чувство такта и сдержанность. Нагло перечит матери, не скрывая своего отношения.

Наверное, наглостью она заразилась от Гергердта.

— Конечно. Я думаю, что ты переживаешь. Я уверена, что ты переживаешь. — А в глазах неверие. Пустота. И в голосе

сарказм. Он неприкрытый, сочный, вымученный годами.

— Рада! — восклицает мать. — Просто надо забыть все, что случилось. Забыть, как страшный сон!

На эти слова Рада сначала мягко смеется и бросает книжку на стол. Потом хохочет, чем еще больше нервирует мать.

Ларисе Григорьевне не нравятся такие резкие всплески. Она очень не любит истерик и любых бурных проявлений эмоций.

Особенно, если они отрицательные, негативные. Надо держать лицо. В любом случае и при любой ситуации, главное,

держать лицо.

— Да, мама, точно. — Дочь успокаивается, но плечи еще вздрагивают. Она давится смешком. — Я и так половину не помню.