И тем более ее впечатляли добрые слова отца о дяде Сереже.

— Да разве могу я чувствовать что-нибудь, кроме благодарности, к твоему дяде, Марина, если он стольким пожертвовал ради твоей матери? — Алексей застенчиво улыбнулся и развел руками. — Надя наконец-то стала моей… Если не в глазах людей, то перед лицом Господа. Теперь я могу позволить себе смирение.

— Да, я знаю. Я заметила, что ты даже свой титул никогда не упоминаешь. Почему, папа? Разве ты не гордишься им?

— Горжусь, моя дорогая, но, впервые приехав в Шанхай, я заметил, что почти каждая семья, с которой я знакомился, первым делом спешила сообщить мне, что в их роду имеется князь, граф или, на худой конец, помещик. Они называли фамилии, которых я никогда не слышал. На днях в наш магазин зашла одна женщина. Она стала рассказывать мне, что закончила Смоленский институт в Санкт-Петербурге. Когда я тактично уточнил, не Смольный ли институт она имела в виду, посетительница только пожала плечами и заговорила на другую тему. Так что, как видишь, дитя мое, если я стану направо и налево рассказывать, что я граф Персиянцев, мне это ничего не даст.

Они вместе посмеялись, и, наблюдая за ним, Марина подивилась, до чего молодо и красиво он выглядит, а еще подумала о том, как скоро они с матерью заживут вместе, и о том, действительно ли мать так счастлива, как кажется со стороны.

Для Нади это время стало истинным периодом возрождения былых надежд. Алексей на работе был на хорошем счету, и его уже дважды повышали. Сама она, хоть и была очень занята шитьем, часто ходила к нему — благодаря Марине, которая в это время присматривала за Сергеем.

Разрыв дочери с Рольфом позволил Наде облегченно вздохнуть, и она припомнила давно взлелеянную надежду: со временем Марина поймет, что за счастьем далеко ходить не надо, оно само идет к ней. Преданный, жизнерадостный Михаил стал частенько наведываться к ним. Он никогда не приходил с пустыми руками, всегда приносил гостинец — чаще всего какой-нибудь фрукт — или цветок. Марина сторонилась его и избегала оставаться с ним наедине, но это можно было понять. От материнского глаза не укрылось и то, что Михаил никогда не приглашал ее гулять. Всему свое время, рассудила Надя. Миша ждал долго и должен был понимать, что время на его стороне. Слава Богу, Сергей относился к нему прекрасно и любил проводить с ним время.

Сергей. Как же Надя беспокоилась о нем! Потеря веса, давление, постоянное уныние — все это накапливалось в нем, но больше всего ее тревожило полное отсутствие интереса к жизни. Даже азартные игры уже не привлекали его, как раньше, и он все больше времени проводил в кровати. К весне 1945 года его болезнь обострилась настолько, что он уже с трудом ел. Даже новости с фронта не могли вывести брата из оцепенения или поднять ему настроение. Когда американский генерал Дуглас Макартур в феврале занял Филиппины и захватил Манилу, а в марте был оккупирован японский остров Иводзима, русское население Шанхая, с нетерпением ожидавшее неминуемой победы сил союзников, уже не скрывало радости. Однако Сергей воспринял известие об этом иначе.

«Надя, следи за тем, что говоришь и кому. Эти японцы в агонии могут выместить на нас злобу в любую минуту, когда мы меньше всего будем этого ждать. Кто знает, что у них на уме! Не показывай свою радость!»

И точно в ответ на его предостережение, после того как в начале мая по городу распространились листовки с известием о смерти Гитлера и поражении Германии, японцы усилили гонения на неугодных. За малейшее нарушение установленных правил или случайное неосторожное высказывание людей арестовывали, били и пытали. Некоторые и вовсе исчезали бесследно. Бридж-хаус, штаб-квартиру Кемпей-Тай в районе Хонкоу, окружила еще более зловещая аура. Город погрузился в напряженное ожидание. Союзнические силы приближались, рука на шее японцев сжималась все крепче. Но для русских это была рука избавителя. На улицах, в магазинах и театрах люди улыбались, перешептывались и ждали.

Той весной перед Пасхой Надя и Марина решили вместе приготовить пасхальный кулич. Марина занималась готовкой с удовольствием. Она пропустила через мелкое сито творог, а Надя потом смешала его со сметаной и сахаром, добавила ванили и уложила смесь в виде пирамидки в выложенную марлей деревянную форму. Затем они вместе замесили тесто, щедро добавив в него яиц, масла и дрожжей. Надя с грустью в голосе заметила, что Сергей не сможет в этом году полакомиться традиционным угощением. Когда пришло время идти на ночное Пасхальное богослужение, мать и дочь оставили нездорового Сергея дома и отправились в православный храм на Рут Поль Анри с Михаилом и Алексеем.

Пока шла служба с десятками мерцающих свечей, иконами, усыпанными драгоценными камнями, курением ладана, торжественным пением хора, Марина не могла дождаться, когда прозвучит первое «Христос воскресе». По традиции после этого друзья должны, провозгласив «Воистину воскресе», троекратно облобызать друг друга.

Когда Миша наклонился к ней и прошептал «Христос воскресе», Марина с трудом нашла в себе силы ответить, надеясь, что ее щеки не слишком раскраснелись. Как стыдно быть не в силах превозмочь желания, позволять воспоминанию об одной-единственной ночи преследовать себя. Нет, она не могла снова воспользоваться его чувствами. Нужно видеться с ним еще реже, сделать так, чтобы он не приходил к ним так часто.

Глава 37

В том году весна закончилась в самом начале июня, и на город с Хуанпу наползла изнуряющая жара. В один особенно длинный день Сергей, приняв последнего пациента, отправился в свою комнату, чтобы поспать перед обедом. Надя была на кухне, поэтому, когда в дверь позвонили, открывать пошла Марина.

В коридоре стояла невысокая худая темноволосая женщина.

— Доктор Ефимов… дома? — спросила она, всматриваясь в Марину и нервно теребя ремешок сумочки.

Марина рассердилась. Почему эти пациенты всегда дожидаются, когда им станет совсем плохо, и идут к врачу в конце рабочего дня? Дядя Сережа, наверное, только что заснул.

— Извините, — сказала она. — Но приемные часы закончились.

Женщина покачала головой.

— Я не… То есть… Я не пациент. Я к доктору по личному делу.

Марина смерила женщину взглядом. То, что она очень бедна, было очевидно. Старомодное серое хлопковое платье на несколько размеров больше, чем нужно, свисало с плеч до лодыжек. Вокруг лба и на висках в волосах проступала седина, и, хотя они были убраны в небольшой узел, несколько вьющихся прядей выбились и висели над ушами. На бесцветном лице черные, как два агата, глаза сверкали возбужденно и даже лихорадочно, и все же в ее облике нельзя было не заметить следов былой красоты.

Марина отступила в сторону и жестом предложила женщине войти.

— Пожалуйста, присаживайтесь. Я проверю, может ли доктор вас принять.

Марина нашла дядю на кухне, где он разговаривал с Надей.

Брат с сестрой обменялись взглядами и вместе пошли в приемную. Марина остановилась в дверях за ними. Нахмурившись и настороженно сузив глаза, Сергей медленно подошел к незнакомке, но Надя ахнула и обеими руками схватилась за горло. Широко раскрытыми глазами она смотрела на женщину, а та вся задрожала, попыталась что-то сказать и не смогла. По щекам ее покатились слезы. Вдруг Сергей остановился как громом пораженный, заморгал, беззвучно прошептал какое-то имя, которого Марина не расслышала, и покачал головой, словно отказываясь верить глазам. Тишину нарушила Надя.

Пронзительно крикнув «Эсфирь! Эсфирь!», она бросилась к женщине, заключила ее в крепкие объятия и стала раскачивать из стороны в сторону. Сергей тоже сделал шаг вперед, растерянно улыбаясь. С его уст сорвался не то всхлип, не то смех.

— Эсфирь? — пробормотал он. — Боже, моя Эсфирь? Как же это?

Нежно и осторожно, будто боясь сломать, Сергей взял ее за руку и поставил перед собой, потянулся к ее лицу дрожащими пальцами.

Наконец заговорила и женщина:

— Сережа! Надя! Чудо… После двадцати семи лет… Это чудо! Я нашла вас. Русские разлетелись по всему свету, как пушинки на ветру, и все же я нашла вас! О Боже, Боже, наконец-то!

Марина наблюдала. Комната словно вся заискрилась от счастья, когда эти трое начали обниматься, целоваться и хохотать. Никогда прежде она не видела такого выражения на дядином лице… И вдруг Марина с изумлением поняла, что точно так же на нее смотрел той ночью Михаил. Щеки ее вспыхнули, она сделала шаг вперед.

— Тетя Эсфирь, я ваша племянница Марина.

Смех и разговоры утихли, и Эсфирь посмотрела на нее.

— Марина… Марина?

Брови ее озадаченно поползли верх. Она хотела еще что-то сказать, но Надя перебила ее:

— Это моя дочь, Марина. Она родилась в Харбине.

Когда Эсфирь вопросительно посмотрела на Надю, Марина ответила вместо матери:

— Катя, моя сестра, умерла в Харбине.

Продолжая обнимать Эсфирь за плечи, Надя повела ее в столовую.

— Поговорим об этом потом. Нам теперь столько нужно наверстать! Ты, наверное, голодна? Сейчас пообедаем.

Но Эсфири не терпелось узнать все о Сергее, Наде и своих племянницах. Она слушала рассказ, жадно ловя каждую мелочь, и, когда они наконец закончили, из ее уст полилась собственная история. К еде она почти не притронулась.

Годы понеслись вспять. Надя с замиранием сердца слушала рассказ о трагической жизни невестки.

Продержав в тюрьме год, Эсфирь выпустили за недостаточностью улик. С помощью верного Якова Облевича, который рассказал ей, что посоветовал Наде и Сергею покинуть Петроград, Эсфирь смогла выехать из России в Германию. Она порывалась отправиться на их поиски в Сибирь, но Яков убедил ее, что для нее единственный шанс спастись — это уехать из страны немедленно.

Следующие двадцать два года она, не владея никакой профессией, занималась самой низкооплачиваемой работой в разных немецких городках, перебираясь с места на место, и постоянно обращалась в международный Красный Крест с просьбой разыскать семью. Когда гитлеровское преследование евреев усилилось, она уехала во Францию, откуда на грузовом судне поплыла в Китай, следуя путем тысяч других немецких евреев, ищущих прибежища по всему миру. В Шанхай она прибыла в 1941 году, обессилевшая и истощенная годами недоедания.