Она двигалась по возможности медленно, проводя вечера, свернувшись на диване за просмотром телевизора со своей сестрой Лили. Ее телефон был выключен, не считая того времени, когда она с одержимостью проверяла, не звонил ли Мэтт. Она не хотела общаться с Бишопом, который стал бы читать ей нотации о том, что Мэтт – полный придурок, а Нэт на протяжении трех дней держалась холодно, пока наконец не поняла, что Хезер уже не та безумно влюбленная девушка.

Время мчалось, как будто жизнь включила опцию быстрой перемотки вперед.

Наконец, настала суббота, и испытания было не избежать.

Ей даже не пришлось задумываться о том, под каким предлогом улизнуть из дома. Ранее этим же вечером ее мама и отчим Бо ушли в какой-то бар в Анкраме, а это означало, что они приползут домой не раньше утра или, может, даже днем в воскресенье – со стеклянными глазами, провонявшие дымом, голодные и в плохом настроении.

Хезер сделала для Лили сэндвич с сыром, который она съела перед телевизором, съела в угрюмой тишине. Волосы Лили были зачесаны на прямой пробор и убраны в тугой хвост на затылке. В последнее время она всегда ходила с такой прической, что делало ее похожей на старуху, застрявшую в теле одиннадцатилетней девочки.

Лили объявила сестре бойкот. Хезер даже не знала причину, но у нее не было сил, чтобы переживать об этом. Лили всегда такая – сначала злится, а уже в следующую секунду улыбается. Но в последнее время она стала не только более сердитой, но и более серьезной, тихой, очень избирательной в выборе одежды и прически, стала реже смеяться, пока не выпьет молока, и гораздо реже просит Хезер рассказать историю перед сном. Хезер решила, что так проявлялось взросление Лили. В Карпе не было особых поводов для улыбок. А в трейлерном парке[2] «Свежие Сосны» – и подавно.

И все же Хезер переживала по этому поводу. Она скучала по прежней Лили – по ее липким от газировки рукам, по запаху ее жвачки, по вечно не расчесанным волосам и вечно запачканным очкам. Она скучала по ее большим глазам и по тому, как Лили ворочалась в темноте и шептала: «Расскажи мне историю, Хезер».

Но Хезер считала, что это – естественный ход вещей. Эволюция.

В полвосьмого вечера от Бишопа пришло сообщение – он в пути. Лили ушла в их с сестрой Угол. Именно это место Хезер называла их спальней – узкая, тесная комната с двумя кроватями, прижатыми друг к другу почти впритык; с комодом без одной ножки, который жутко скрипел, когда его открывали; с оббитой лампой; с тумбочкой, заляпанной пятнами от лака для ногтей; с горами разбросанной повсюду одежды.

Лили лежала в темноте, натянув одеяло до подбородка. Хезер решила, что она спит, и уже хотела закрыть дверь, когда Лили повернулась к ней, сев и опершись на один локоть. В свете луны, проходящем сквозь грязное окно, ее глаза были похожи на отполированные шарики.

– Куда ты идешь? – спросила она.

Хезер обошла гору из джинсов, толстовок, нижнего белья и свернутых в шарики носков и села на кровать Лили. Она была рада, что Лили не спала и что она наконец решила заговорить с ней.

– За мной заедут Бишоп и Нэт, – сказала Хезер, уходя от ответа. – Мы собираемся немного потусить, погулять.

Лили снова легла, забившись под одеяло. Какое-то время она молчала, а затем спросила:

– А ты вернешься?

Хезер почувствовала тяжесть в груди. Она наклонилась, чтобы положить руку на голову Лили, но та отпрянула.

– Почему ты спрашиваешь, малышка?

Лили не ответила. Какое-то время Хезер сидела рядом с ней в темноте, ее сердце сильно билось в груди. Она чувствовала себя беспомощной и одинокой. Вскоре Лили засопела, и Хезер поняла, что та уснула. Она наклонилась и поцеловала ее в лоб. Он был горячим и влажным. Хезер захотелось забраться к сестре под одеяло, разбудить ее и извиниться за все – за муравьев на кухне и пятна воды на потолке, за запах дыма и за крики на улице, за их маму Кристу и за их отчима Бо, и за их жалкую и никчемную жизнь.

Но с улицы послышался негромкий гудок, и Хезер ушла из комнаты, закрыв за собой дверь.

Хезер всегда узнавала Бишопа по звукам, которые издавали его машины. Его отец когда-то владел гаражом, поэтому Бишоп был помешан на тачках. У него были золотые руки. Несколько лет назад он сделал для Хезер розу с лепестками из меди, стеблем из стали и шипами – из маленьких винтиков. Бишоп вечно возился с ржавыми кусками металла, которые он доставал черт знает где. Его последней находкой был «Бьюик Ле Сабре», двигатель которого издавал звуки, напоминающие старика, который свободно выдыхает, застегнув ремень.

Хезер взяла с собой дробовик. Натали сидела сзади. Странно, но Нэт всегда любила сидеть прямо посередине, даже если в машине не было других пассажиров, кроме нее. Она объясняла это тем, что ей не нравилось выбирать правую или левую сторону, потому что ей казалось, что тем самым она делает ставку на свою собственную жизнь. Хезер тысячу раз объясняла ей, что гораздо опаснее сидеть посередине, но Натали не слушала.

– Поверить не могу, что вы втянули меня в это, – сказал Бишоп, как только Хезер села в машину. Шел дождь – такой дождь, который не падал, а просто появлялся, будто бы выливаясь из огромного рта. Ни зонт, ни плащ не могли от него спасти – он лил со всех сторон сразу, заливаясь за воротник и в рукава, стекая затем по спине.

– Перестань. – Она затянула покрепче свою кофту с капюшоном. – Хватит этих лицемерных разглагольствований. Ты сам всегда смотрел Панику.

– Да, но это было до того, как две мои лучшие подруги совсем слетели с катушек и решили в ней участвовать.

– Мы поняли тебя, Бишоп, – ответила Натали. – Включи музыку, а?

– Это невозможно, миледи. – Бишоп дотянулся до подстаканника и протянул Хезер фруктовый снег[3]. Синий. Ее любимый. Она сделала глоток и почувствовала в голове приятный холод. – Радио сломано. Нужно заняться проводкой…

Нэт прервала его, преувеличенно вздохнув:

– Только не это.

– Что поделать? Я люблю все ремонтировать.

Он похлопал руль, ускоряясь на шоссе. Будто в ответ, «Бьюик» издал пронзительный вой в знак протеста, за которым последовало несколько сильных ударов и страшное бряцание, как будто двигатель разваливался на части.

– А я уверена, что эта любовь не взаимная, – ответила Нэт. Хезер засмеялась, немного успокоившись.

Бишоп свернул с шоссе и въехал на узкую грунтовую дорогу с односторонним движением, которая вела к задворкам парка. Таблички «Посторонним вход воспрещен» мерцали в тумане фар. На парковке стояло уже несколько десятков машин, большинство из которых были припаркованы по возможности близко к лесу. Некоторых из них было практически не видно под ветками.

Хезер сразу заметила машину Мэтта – старый подержанный джип, который он унаследовал от дяди. Его задний бампер был облеплен полуободранными наклейками. Мэтт отчаянно пытался выключить зажигание, будто он застрял в огромной паутине, сдав немного назад.

Хезер вспомнила их первую совместную поездку – они поехали отпраздновать его права, которые он наконец получил после трех заваленных экзаменов в автошколе. Он тормозил и двигался с места так резко, что Хезер боялась, как бы ее не стошнило купленными им же пончиками. Но Мэтт был так счастлив, и Хезер была счастлива вместе с ним.

Всю неделю она отчаянно надеялась увидеть его и одновременно молилась, чтобы никогда не видеть его больше.

Если Делайна здесь, то Хезер и правда стошнит. Не стоило пить фруктовый снег.

– Ты в порядке? – тихо спросил ее Бишоп, когда они вышли из машины. Он всегда очень хорошо ее понимал. Она одновременно любила и ненавидела эту его способность.

– Все отлично, – ответила она слишком резко.

– Почему ты это сделала, Хезер? – спросил он, потянув ее за локоть, чтобы остановить. – Почему, по правде, ты это сделала?

Хезер заметила, что на нем была та же одежда, что и в последний раз, когда они виделись на пляже, – выцветшая голубая футболка, джинсы, которые были настолько длинные, что подгибались под подошвы его кедов. Почему-то ее это раздражало. Его грязные светлые волосы торчали в разные стороны из-под его древней бейсболки. От него вкусно пахло, но это был специфический запах, напоминающий запах ящика, наполненного старыми монетами и драже «Тик-Так».

Какое-то мгновение она подумывала о том, чтобы рассказать ему правду – что, когда Мэтт бросил ее, она впервые поняла, что ничего из себя не представляет.

Но Бишоп все испортил.

– Только не говори, что это из-за Мэттью Хэпли, – сказал он.

И вот опять – закатил глаза.

– Перестань, Бишоп. – Она чуть было не ударила его. У нее в горле встал ком, стоило ей только услышать одно только имя Мэтта.

– Тогда объясни мне. Ты миллион раз говорила, что Паника – это глупость.

– Нэт ведь тоже участвует. Почему ты не читаешь нотации ей?

– Нэт – дурочка, – ответил Бишоп. Он снял свою бейсболку и потер голову, от чего его волосы тут же выпрямились, будто они были наэлектризованы. Бишоп утверждал, что в его электромагнитных волосах заключается его суперсила. А единственная суперсила Хезер, похоже, заключалась в том, что каким-то удивительным образом на ее лице всегда был один покрасневший прыщ.

– Она одна из твоих лучших подруг, – отметила Хезер.

– И что с того? Это не отменяет факта, что она дурочка. Я веду открытую политику по отношению к своим подругам-дурочкам.

Хезер не могла не засмеяться. Бишоп улыбнулся тоже – так широко, что небольшая кривизна его двух передних зубов стала заметна.

Бишоп снова напялил бейсболку, закрывая свою кошмарную прическу. Среди всех парней, которых знала Хезер, он был одним из немногих, кто выше ее ростом. Даже Мэтт был одного с ней роста – пять футов одиннадцать дюймов. Иногда ей это нравилось, иногда она обижалась на него из-за этого, как будто он пытался этим что-то доказать. До двенадцати лет они были одного роста, вплоть до сантиметра. В подтверждение этому факту на стене в комнате Бишопа были старые, сделанные карандашом отметки с обозначением их роста.